3
Городулинским простора мало. Драться не с кем. Мелкоту интеллигентскую из соседних дворов бить скучно.
Развлекались французской борьбой. В моду входила тогда.
На песке, на Екатериновке - против ворот городулинских летом всегда горами песок, - на песке борьба.
Филька целыми днями - под Говядиной. Иной раз и бороться не хочет, а Афонька его знай заламывает. На удивление мальчишкам и на потеху себе, по пятнадцати и больше раз укладывает на лопатки подряд.
Злой Филька ругается, плачет, зеленеет от злости и усталости, а Афонька, красный что свекла, ржет жеребенком и такими макаронами кормит Фильку, что у бедняги шея трещит.
Потом перед ребятами резонится.
- Я его легонько борю, а если б заправду - задавил бы. Чижелый я. Мы, деревенские, на борьбу здоровые.
Мальчишки не спорят. Деревенские, известно, всегда городского сомнут, а Афонька такой вполне Фильку может задавить.
Вот он как в борьбе навалится на Фильку, того совсем и не видно, только ножки дрыгают по песку.
Ваське скучно без дела - волыниться не с кем. Борьба надоела. Да и опасался столкновения с Говядиной: на борьбу Говядина - первый.
Надумал наконец к покровским поступить, но городулинцам заслабило.
- Куда нам? Там - большие. Нас и не примут.
Зиму много работы было у сапожника Соболева, и пил он почему-то мало - раз только Васька с Афонькою его связывали.
Всю зиму пришлось Ваське отцу помогать, но мысль о присоединении к "покрошам" покоя не давала. Часто во сне дрался с пряжинцами или петергофцами.
К следующему лету решил окончательно.
Предложил и Афоньке, но тот отказался.
Ленивый да и трусоват, даром что бык такой.
К Покрову пошел Пловец в праздник, после обедни.
"Атамана увижу и попрошусь в партию", - думал радостно и тревожно.
Атаманил после Вальки Гришка-Христос, еврей, сын торговца из Александровского. Лет двадцати с лишком. Бородка небольшая, раздвоенная, и длинные волосы делали его похожим на Христа. Только глаза близорукие, насмешливые.
На вид невзрачный, Гришка между тем обладал большой силою.
Конкурентов в драке не имел…
Когда Васька пришел к Покрову, вдоль церковной ограды сидело несколько парней с Христом в центре.
Смелый мальчуган, победив минутное смущение, подошел к сидящим и подал Гришке руку:
- Здорово, атаман.
Гришка прищурился, засмеялся громко, сверкнув большими лошадиными зубами.
- Здорово, есаул, здорово!
Парни засмеялись. Васька слегка обиделся.
- Я не есаул, а атаман… городулинский.
Хохот усилился.
Васька продолжал, не смущаясь:
- Я хочу к вам в партию.
- А батька с маткою не выдерут? - насмешливо улыбнулся Христос.
- Матки у меня нет, а батьки я не боюсь, - спокойно ответил мальчишка.
- Молодец, - сказал Гришка серьезно, - крой его, старого черта, и в хвост и в гриву.
Обернулся к товарищам:
- Я пьяный и волынюсь же с батькою, ай-яй-яй!..
Приложил руку к щеке и покачал головой.
- Третьего дня буфер ему подставил.
Парни прыснули. Гришка обернулся к Ваське.
- Ты, плашкет, вот что… Деньги у тебя есть?
- Есть.
Васька радостно извлек два гривенника. Копил эти деньги. Готовясь поступить в партию, знал, что потребуется подмазка.
Гришка повертел в руках гривенники.
- Разве это деньги? Это - злыдня. Я думал, ты выпить поднесешь.
- Можно сороковку взять, - сказал Васька.
- Сороковку на такую шатию? - кивнул Гришка на товарищей. - Слетай за папиросами. "Бижу" возьми!
Васька мигом сбегал. Закурив, стали расспрашивать, кто он, кто его родные.
- Мишка-Левый - твой братишка? - спросил один белокурый в веснушках.
- Да.
- Какой это Левый? - прищурился Христос.
- А это бекманский, с Манькой-Цыганкою живет. В семенцах он сейчас.
- Знаю, - кивнул Гришка, - хлещется Левый дельно. Знаю. В "Коломне", в бильярдной, помню, с гужбанами. Пьяный Левый - в доску. Гужбаны прут на него, а он: "Тебе что, а?" Раз с левши - с катушек гужбан. Он - другому: "Тебе что, а?" Раз опять с левши - с катушек. Четверых, кажется, подряд. А коблы варюжки разинули - ждут очереди. Смех!.. Молодец, Левый, ей-ей!
- Неужели четверых всех? - спросил парень, круглолицый, полный, голубоглазый. - Что же гужбаны, газеты читали?
- Не газеты, а ждали очереди, - спокойно ответил Христос, - когда я коблов бью - они тоже дожидаются.
- До-ля-фа! - раздался чей-то тонкий голос, потом - пение: - Ты не ври, не ври, добрый молодец…
- Брось, Козел, - оборвал поющего Христос, - ты лучше выпить достань. Ведь получку вчера получил?
- Получил.
- Почему не пропил?
- Батька, сволочь, все забрал до копейки.
- Батька? Эх ты! Вот, смотри: плашкет и то батьки не боится, а ты… А еще парнишка покровский…
Он защипал бородку и, прищурясь, посмотрел на кончик лакированного сапога. Потом быстро - к парню:
- Лети к батьке! Затей с ним бузу! Вырви из глотки на две бутылки! Слышишь?
Развел руками:
- Черт знает что! Парень с получки сотки не выпил, а батька теперь хлещет за него.
Парень нерешительно почесал за ухом:
- Попробовать, что ли?
- Бери за горло прямо стервеца! Понял? "Гони, старый хрен, монеты! Какого ты, мол, кляпа?" А зашебаршит - в морду его, сволочь такую.
Гришка, волнуясь, поднялся:
- Вот не люблю старых чертей! Батьку своего я когда-нибудь пришью, чтоб я был подлец!
- Не заливай, Гришка, Фонтанка еще не горит! - засмеялся круглолицый, голубоглазый.
- Будь я проклят, если не пришью, - сказал Гришка убежденно, - ведь это такая стерва! За копейку - удавится, за пятак - штаны спустит…
Замолчал и, тихо посвистывая, прищурясь, смотрел на голубоглазого.
- Ты чего, Гришка, смотришь? - усмехнулся тот.
- Хорошенький ты, Павлик, будто шмарочка. Люблю я тебя, честное слово!
- Тьфу, черт, а еще Христос! - плюнул, смеясь, Павлик.
Гришка не спускал с него насмешливо-ласковых глаз, а в них в упор глядели бесстыдно-ясные, веселые Павликовы глаза, красивые и глуповатые немного, как глаза кукол, и немигающие веки узором длинных ресниц бросали легкую тень на нежно-розовые, как персики, щеки, изредка слегка вздрагивающие от затаенного смеха.
Гришка отвел глаза и вздохнул:
- Стыда в тебе, Павлушка, ни на копейку.
- А на кой он нужен? Пропадешь с ним.
Гришка отвел глаза и опять вздохнул.
- Случается - без него пропадают. И часто.
В это время подошел новый парень, торопливо засовал руку.
- Пряжка катит.
- Врешь? - вскочил Христос.
- Чего - врешь? Скоро будут.
- Много?
- Хватит.
- Ты, плашкетик, - обернулся Гришка к Ваське, - хряй сейчас на Канонерскую, шесть. Окно с сапогом внизу увидишь - скажешь прямо в окно: "Пряжка идет, Христос у Покрова". Лети!
Ветром долетел Васька, бормоча всю дорогу условленные слова, и, добежав до окна с сапогом, выпалил всю фразу в лицо сидящему у окна парню в лиловой рубахе.
Парень высунулся:
- Христос послал?
- Да.
Дал Ваське нож, финку.
- Передай Гришке, скажи: "Перо мореное". Стой! Еще скажешь: "Придут Волк, Пепелов и Сахарный-Женя с перьями". А еще: "Пряжинский Фарватер хочет его, Христа, значит, запятнать".
Когда Васька прибежал к церкви, там уже шли сигнальные пересвистывания.
Радостно и жутко забилось Васькино сердечко от этих свистков.
Кучка покрошей, с Христом во главе, стояла в неподвижном возбуждении, а на другой стороне площади цепью растянулись пряжинские, подвигавшиеся неторопливо.
Только впереди цепи быстро, точно катясь, шли плашкеты - "задевалы", часто останавливаясь, и, засунув в рот пальцы, пронзительно свистели.
Васька вручил атаману нож и передал все, что велел парень с Канонерской.
Гришка хлопнул его по плечу, сказав:
- Молодчик!
Обратился к Павлику:
- Фарватер-Федька хочет меня запятнать, сука!
Потом быстро спросил:
- Самсончик здесь?
- Здесь! - полоснул голосок, и выскочил из кучки парней мальчуган, лет четырнадцати, плотный и загорелый, в тельной полосатой рубашке, босой, чернокудрый и черноглазый, как цыганенок.
- Самсончик и ты, как тебя? - кивнул Гришка Ваське.
- Пловец! - гордо вспыхнул тот.
- И Пловец, примите пряжинских плашкетов. Сколько их? - деловито осведомился он у Павлика.
- Трое.
- Сыпь, хлопцы!
Самсончик примял кепку и пошел, не торопясь. Шел, раскачиваясь, припадая на ноги, подражая походке заправских бойцов.
Васька догнал. Захлебнулся:
- Примем?
- При-мем, - спокойно протянул Самсончик и вдруг скомандовал:
- Стой! Остановились.
Шагах в двадцати - пряжинские задевалы: двое босоногих, как и покровские, один даже без шапки, и третий - в лакировках, пиджаке и московке, как большой.
Скидывая с плеч пиджак, оставшись в одной розовой с синим поясом рубахе, нарядный мальчуган закричал нестерпимо звонким, как разбиваемые вдребезги стекла, голосом:
- Пок-ро-о-в! Выхо-ди-и-и! Пряж-ка приш-ла-а-а-а!
Билось в ушах от невыносимого крика, даже обругался Васька, а Самсончик - так же, как розовый, - стеклом дребезжа:
- Поне-ес! Пряж-ка! По-не-е-с!
Выбежал, выставив полусогнутую левую руку и на отлете - правую.
Ждал.