- При вас, Вероника Витольдовна, они привыкли раскрываться по-другому. А мне важно знать не то, что они знают, а то, что они думают.
- Ишь чего захотели. На уроке-то. Именно на уроке. Они должны наконец заговорить своими словами.
- И только для этого весь реквизит: магнитофон, репродукции, Скрябин?
- Только для этого.
- Помилуйте, Самохин, целый урок на такие пустяки - это несерьезно. Их у вас не так будет много, уроков.
- То, что думают ребята, для меня не пустяки, - твердо сказал Самохин.
Он поразился тогда, как много холода, властности, не приязни можно вложить в одну долгую-долгую паузу.
- Я вижу, вы решили обострять, - тихо сказала наконец Вероника Витольдовна. - Но я по этому пути не пойду. Вам две недели положено - резвитесь сколько угодно. Но помните только: кому-то после вас придется разбирать обломки вашей методики. Я очень вас прошу: постарайтесь уложиться. Мне с классом произведения анализировать, мне сочинения по образам писать, мне к экзаменам ребят готовить. К выпускным экзаменам, Евгений Ильич. Впрочем, это вас, видимо, не волнует…
9
Когда Кирилл вернулся, Самохин уже лежал под одеялом.
- Возможно, ты и великий педагог, - взволнованно сказал Кирилл и сел, не раздеваясь, к столу. - Очень возможно. Но человек ты и в самом деле крайне жестокий.
- Не надо суетиться, Кир, - мягко ответил Самохин. - Во все времена жестокость себя оправдывала. А впрочем, о чем ты?
- Живые люди для тебя - материалу - сказал Кирилл, глядя на него в упор.
- Может быть, может быть, - согласился Самохин. - Такая уж наша с тобой профессия. Еще что скажешь?
- Тебе лишь бы эксперимент поставить, - угрюмо проговорил Кирилл. - Как будто с мышами работаешь. А между прочим, это не мыши, а люди. Тебе не интересно, что они сами по поводу твоих экспериментов думают?
- Интересно, - Самохин заворочался, вылез из-под одеяла, сел на подушку. Был он в красной футболке, которую обычно надевал перед сном. - Интересно, с чего это ты на меня взъелся? Задело, что я тебя высмеял перед этим ребенком? Для твоего же, милый Кир, блага.
- Да что ты знаешь о моем благе? - вспыхнул Кирилл. - А этого ребенка можешь спокойно записать в свой "актив". Она сказала, что никогда тебя не простит.
Самохин нахмурился.
- Что, что? - переспросил он. - Не простит? В каком, собственно, смысле?
- Ну, видишь ли, - смутился Кирилл, - у нее это слово имеет особое значение.
- А-а… - протянул Самохин. - Понятно.
Он снова забрался под одеяло и накрылся с головой.
- Все-то ему понятно, - буркнул Кирилл. Он встал, повесил пальто на гвоздь и принялся разбирать постель.
10
Назаров Павел Борисович работал в школе лет пятнадцать назад, да и то только год, пока не открылось место в институте на кафедре методики, но у себя на факультете считался человеком с практическим опытом. Теоретически он был, как говорится, подкован, очень горячился, когда случалось опровергать чье-либо мнение о том, что методика не наука, а сумма личных умений, но сам показательных уроков не давал, от прямых контактов с учениками уклонялся, и учителя-практики, чувствуя за Павлом Борисовичем эту слабинку, относились к нему несколько свысока. Нередко, проводя разбор урока, он замечал, как учителя иронически усмехаются и перешептываются: его претензии к практикантам они считали нелепыми и несущественными придирками, в то время как главные "ляпы" от его внимания, по их мнению, ускользали. Открыто об этом мало кто из учителей говорил, но так или иначе подобное отношение передалось и его подопечным.
Особенно трудным случаем для Назарова оказался Самохин: этот "лобастый" (так про себя называл его Назаров) настолько был выше общего уровня, что не нуждался ни в каких его замечаниях. Самохин шел в своей практике "на ура", студенты валом валили к нему на уроки, и укротить эту стихию всеобщего восторга Назаров уже не мог. Между тем ситуация возникла скандальная: ведущий учитель Вероника Витольдовна открыто порвала с Самохиным всякие отношения, при каждом удобном случае повторяла, ломая руки: "Он мне загубит класс", - а класс выпускной, и директор школы стал проявлять признаки беспокойства. Все ничего бы, на практике и не такие осложнения бывают, но вот "лобастый" начал поговаривать о том, что хорошо бы ему поработать до конца года. На факультете ничего не имели против, но Вероника Витольдовна категорически возражала, и появилось какое-то коллективное письмо родителей с просьбой практику в этом классе прекратить. Письмо было направлено сразу в три инстанции: в роно, в дирекцию школы и, через голову Назарова, в институт. Дошло до того, что директор школы Анатолий Наумович изъявил настойчивое желание присутствовать на уроке Самохина, и чтобы при этом непременно был районный методист. "Лобастому"-то все нипочем: в худшем случае его отзовут с практики, и он вернется на факультет героем, а с Назарова спросят, и спросят по всей строгости: как допустил, почему не пресек? Поди пресеки, когда каждый урок "лобастого" кончается чуть ли не аплодисментами.
В связи с этим открытым уроком Назаров попадал в самое щекотливое положение: студенты не простят ему, если он будет ругать то, что раньше хвалил, а школа и роно не позволят ему хвалить то, что они расположены прекратить. Единственный разумный выход был - уговорить "лобастого" дать нормальный, человеческий урок, без этого базара, без музыки, без дискуссионного клуба. Но Самохин и слышать не хотел о том, чтобы хоть раз дать стандартный урок с оргмоментом, объяснением и опросом. Его, видите ли, ребята уважать перестанут. С чего он взял, что ребята его уважают? Девчонки действительно от него без ума, среди ребят тоже есть энтузиасты, любители побазарить, но вот насчет уважения… уважением здесь и не пахнет. Практикант - он и есть практикант, его оценки - и те не считаются. Впрочем, Самохин и не ставит оценок: такая у него, видите ли, система. А спросят за эту систему с Назарова.
Павел Борисович намекнул, конечно, Самохину, каким должен быть открытый урок. Дал понять и о письме, хотя права не имел это делать. Но "лобастый" и ухом не повел: все образуется, дядя, за нашей спиной родной институт, он нас в обиду не даст. Зазнался парень, на место бы его поставить. Да попробуй поставь. А все эти институтские установки. "Не так, как другие", Самохин за главный критерий преподавания принял. А ты, братец, попробуй-ка сначала так, как другие, а уж потом можешь делать "не так".
11
Школа стояла на краю огромного пустыря. Все благоустроенное находилось со стороны фасада - там был асфальт, тротуары с бетонными кромками, троллейбусная остановка. А через пустырь к школе вела единственна тропинка.
Пустырь предназначался для чего-то монументального, к чему строители не решались приступить вот уже около десяти лет.
Самохину удобнее было подходить к школе как раз со стороны двора, и, пока стояла сухая погода, это ему удавалось. Но после вчерашнего снега вперемешку с дождем тропинка раскисла, и он, чертыхаясь, пошел в обход. Не хватало только опоздать на свой собственный "открытый урок".
Где-то на полпути Самохин обратил внимание на трех девчонок, которые, поеживаясь, стояли у обочины и как будто его поджидали.
Подойдя ближе, он узнал своих учениц: Стрелковскую, Чижикову и Ханаян, которую в классе за восточную внешность и вспыльчивый нрав звали Хабиби. Они его заметили раньше и сейчас, видимо, колебались: идти ли навстречу или остаться на месте. Стрелковская, девушка рослая, что называется, "видная", и по натуре крайне решительная, уговаривала идти навстречу. Чижикова, маленький круглолицый очкарик, оглядывалась на школу и всем своим видом показывала, что готова хоть сию минуту дать деру через пустырь. Хабиби, насупившись, следила за тем, как Стрелковская тянет Чижикову за рукав, и не одобряла, по-видимому, поведение обеих. "Новое дело, - мрачно подумал Самохин, - не букеты ли прячут за спиной?"
Но букетов, к счастью, не оказалось. Поравнявшись с девочками, Самохин сухо ответил на их "здравствуйте" и поинтересовался, отчего они, собственно, не на уроках.
- Мы… - начали одновременно Чижикова и Стре ковская, посмотрели друг на друга с недоумением и снова: вместе сказали: - Мы…
- Идемте, идемте, - сказал Самохин, не останавливаясь. - Времени в обрез. На ходу поговорим.
Девочки, спохватившись, гуськом пошли за ним. Дорожка была узкая, и Самохин вынужден был идти впереди.
- Ну так я вас слушаю, - бросил он через плечо. - Только без хоровой декламации. Говорите по очереди.
- Дело в том, - сказала Стрелковская, сделав попытку пойти с ним рядом, но поскользнулась и снова отступила назад. - Дело в том, что у вас, Евгений Ильич, могут быть сегодня крупные неприятности.
- Вот как, - вяло отозвался Самохин.
- Мы не знаем, какие неприятности, - продолжала Стрелковская, - но пришли вас предупредить, потому что…
Она замялась.
- Потому что? - повторил Самохин.
- Потому что нам нравится, в общем, как вы ведете уроки, - скороговоркой сказала Стрелковская, и, даже не оглядываясь, Самохин понял, что она смутилась.
- Все это очень лестно, - насмешливо проговорил он, - тем более что у меня сложилось несколько иное впечатление. Не далее чем вчера перед началом опроса до моего слуха явственно донеслось, как вы сказали… нет, не сказали, буквально простонали: "О господи, начинается".
- Это к делу не относится, - сердито возразила Стрелковская. - Так принято говорить, чтоб не подумали.
- Чего не подумали?
- Ну, например, что человек специально к уроку готовился. Принято думать, что это стыдно…