После окончания военно-морского училища Комаров-младший служил на Балтике, командовал сторожевым кораблем. Потом попал на Север. В прошлом году Комаров вступил в должность старшего помощника на "Бодром". Капитан первого ранга Серебряков ему говорил: "Старпома называют железным человеком, не стану утверждать, так ли это, но хотел бы предупредить, что без сердечности к людям ничего не сделаешь, иначе самому море станет в тягость". Комаров проявил себя грамотным офицером. Как-то на учениях во время поиска подводного "противника" корабль потерял контакт с субмариной. В последний момент Комаров, однако, вывел корабль на боевой курс, и подводная лодка не ушла, она была вынуждена всплыть от взрывов глубинных бомб. Уже после на берегу на "Бодрый" пришел командир подводной лодки и, дружески пожимая Склярову руки, - он был давно знаком с командиром "Бодрого", - попросил показать ему старпома. "Я люблю таких отчаянных, как он. Ведь я же выбросил искусственные помехи, ушел в сторону подводной скалы, и все же он не струсил, умело маневрировал и накрыл лодку. Конечно, я мог бы уйти, сделать вид, что бомбы разорвались где-то рядом, но я люблю честный поединок и потому всплыл, а значит, признал себя побежденным".
А Комарову он сказал, и тоже не без улыбки: "Вы - храбрец, риск вам по душе. А вот я, кажется, себя переоценил. А точнее - вас недооценил".
"Комаров настоящий романтик, хотя и не восхищается морем", - подумал сейчас Скляров, и эта мысль его как-то согрела. Ему всегда было приятно, что рядом находились мыслящие люди.
Скляров подошел к переговорной трубе, запросил пост акустиков.
- Что слышно?
- Чист горизонт!
Скляров в душе чертыхнулся, когда наконец дадут о себе знать лодки "противника"? Он стоял у правого крыла мостика и, казалось, безучастно глядел на серо-зеленое море. Оно катило сизые, белопенные волны. Вдали эти волны были небольшими, но чем ближе подходили к кораблю, тем становились крупнее, словно набухали, и вот уже глухо, надрывно ударяли в железный борт корабля. Солнце висело над головой, то и дело его закрывали грязно-черные тучи, и тогда густо-синее небо с косяками белых, как морская пена, облаков становилось каким-то угрюмым, далеким и совсем чужим.
"Я боюсь моря, Паша, и не потому, что не умею плавать, - горластое оно твое море, какое-то дикое и злое, - пришли Склярову на память слова жены. - Кажется, я немножко привыкла к нему и все же боюсь".
На рассвете, когда он уходил на корабль, Зина уже не спала; она в халате ушла на кухню, быстро вскипятила ему чай, достала масло, колбасу и, сидя за столом, глядела, как он ел.
- А чего сама не ешь, тебе ведь надо... - сказал он.
Она улыбнулась, голубые глаза заискрились:
- Ты знаешь, о чем я сейчас вспомнила?
- Ну, говори.
- Как мы купались на речке. Я тогда еще была студенткой. Поплыла через речку, хотела доказать тебе, какая я сильная, да выбилась из сил, течение меня понесло в сторону. Хочу тебе крикнуть, чтобы помог, да не могу - стыдно. А потом ты как-то сам догадался, что мне тяжело, и подплыл. Я тогда чуть не захлебнулась, а ты даже не заметил. Вот так!
"Я-то заметил, да промолчал и сейчас тебе не скажу", - подумал Скляров.
- Ты когда теперь вернешься? - глухо спросила она; лицо Зины стало хмурым, искорки в глазах угасли. Ей всегда становилось грустно, когда он уходил в плавание; она сразу чувствовала себя одинокой, словно ее высадили на далеком и необитаемом острове, где живут звери да птицы на деревьях вьют гнезда.
Он сказал, может быть, вернется через день, может, через два, а то и неделю пробудет. И тут, чтобы хоть как-то ободрить жену, успокоить, он ласково сказал:
- Я буду думать о тебе. - Он привлек ее к себе. - Только рожай мне сына. Наследника. Может, плавая в далеком море, я и ему прокладываю белую дорогу.
- Не надо, Паша, загадывать, - также ласково ответила она. - Я тоже об этом думаю. Но не надо загадывать. - Она отбросила со лба челку светло-рыжих, как стебельки пшеницы, волос. - Мог бы и не уходить в море, пока я вот в таком положении. Одна же я тут остаюсь...
- Служба, Зинуша. А ты вовсе тут и не одна. Жена комбрига Серебрякова рядом, соседка Валя, кстати, тоже ведь недавно дочь родила.
Она положила свою руку ему на плечо.
- Только ты не думай, Паша, что я слабая. Ты такое не думай, а то если будешь так думать, то и самому страшно станет... Не за меня страшно, ты понял? Ну вот и хорошо... - Зина помедлила. - Если что, то я сразу же вызову "скорую помощь". Я боюсь... Не за себя, Паша, за сына боюсь. Надо, чтобы он жил, ведь так?
- Надо, Зинуша, надо. - Он поцеловал ее в теплую щеку. - Я давно этого жду.
У порога она обняла его на прощание, шепнула:
- Гляди, Паша, море кусается... Береги себя... И меня тоже береги...
Скляров почувствовал, как озяб. К нему подошел старпом Комаров.
- Извелись моряки, а "противника" нет, - сказал он. - Может, возьмем курс к острову Скалистый, что находится от нас примерно в ста милях?
- Я бы очень хотел пройти туда с ветерком, но адмирал даст по шее, - усмехнулся Скляров. - Не тебе даст, старпом, а мне. Нам определен район поиска, значит, будем здесь и загорать.
- Так ведь обстановка изменилась?
- Роберт Баянович, ты что, хочешь схлопотать мне выговор? Нет уж, на твою удочку я не клюну. Замполит сказал, что у меня не хватает терпения. Понял? А я вижу , что и ты этим страдаешь... Скажи лучше, чтобы вестовой принес горячего чаю.
Старпом предложил командиру побыть за него на ходовом мостике, пока он пьет чай. Однако Скляров наотрез отказался:
- Акустики могут обнаружить подводную цель.
"Выходит, он не надеется на меня, - с огорчением подумал старпом. - Да ведь я уже не раз выходил в атаку на лодки, и пока срыва не было..." Словно догадавшись о его мыслях, Скляров сказал:
- Ты, конечно, можешь тут остаться за меня. И лодку атакуешь, если ее обнаружат акустики. Я тебе доверяю. Но сейчас я не могу уйти с мостика. Даже на минуту не могу уйти. А почему - я и сам не знаю. Злость какая-то во мне сидит. - Он сделал короткую паузу. - Роберт Баянович, а что капитан "Горбуши" Серов разве не уехал в отпуск? Я слышал, что он собирался.
- Не уехал. "Горбуша" сейчас где-то на промысле. Сдал он путевку. Сам днями мне говорил. А ему следовало бы отдохнуть в санатории, подлечиться. Раны-то ноют...
"Корни его тут, на Севере, и никуда он отсюда не уедет, вот как я", - подумал Скляров и кивнул старпому:
- Где там чай?
Комаров поспешил к трапу.
...Кесарев собирался на вахту. Ночью он спал мало: трижды его поднимал с койки сигнал боевой тревоги, и теперь чувствовал усталость во всем теле. Правда, после того как корабль отразил воздушный налет ракетоносцев "противника", он крепко уснул, но на рассвете его разбудил начальник радиотехнической службы капитан-лейтенант Влас Котапов и сообщил ему, что он заступает вахтенным офицером.
- Кто сказал?
- Старпом.
- По графику моя вахта днем. Это чего же так? - В голосе Кесарева послышалось недовольство.
Но Котапов уже ушел.
Сейчас Кесарев злился в душе на старпома, ему казалось, что кто-то из офицеров увильнул от вахты, но он никогда не спорил, поворчит, бывало, поворчит, но так, чтобы старпом не слышал.
Кесарев выглянул из каюты. Корабль шел вдоль острова. Дул ветер. Прояснился светло-оранжевый горизонт, прояснилась чернота неба, оно все больше голубело, словно невидимый художник наносил краску. На острове хорошо просматривались каменные глыбы, густые заросли можжевельника, берег - белый, потому что его усеяли чайки. На рассвете птицы всегда собираются на берегу, а с наступлением утра, с первыми лучами солнца они отправляются в полет и целыми днями кружатся над морем в поисках рыбы.
"Зябко, надо теплее одеться", - подумал Кесарев. Он прикрыл дверь каюты, надел под китель шерстяной свитер. В это время к нему вошел Грачев.
- Как жизнь, Сергей? - Он сел на стул. - На вахту, да? А я свою отстоял.
- Спать охота, страсть, - признался Кесарев.
- Что, не выспался дома?
Кесарев, застегивая на кителе пуговицы, сказал, что дома отдохнуть ему не пришлось: Наташа проверяла тетради, потом готовила ужин, а он ей помогал.
- Врешь ты, Сергей, - грубо бросил Грачев.
Кесарев резко обернулся, брови его дрогнули.
- Что это значит?
- А то, что ты, голубчик, дома не ночевал, вот и все, - Грачев посмотрел ему в глаза.
- Я? - У Кесарева покраснело лицо.
- Да, ты. - Грачев встал, заходил по каюте. - Я все знаю. Я и раньше догадывался... Ты был у Веры. Что глаза пялишь? Ты был у нее. Мне сказала Наташа.
Кесарев побледнел:
- Наташа? Ты что, был у нас дома?
- Был... Она плакала, Наташа. Очень даже плакала. Я пытался убедить ее, что ты где-то на кораблях, зашел, мол, дружков проведать и прочее. Кажется, я убедил ее. - Петр присел к нему рядом. - Послушай, Сергей, зачем она тебе, эта Алмазова? Ведь у нее своя семья...
- Нет у нее семьи, - зло прервал его Кесарев.
- Муж есть...
- Вот что, милый Петенька, - Кесарев подошел к нему так близко, что видел в его глазах злые огоньки, - ты мою личную жизнь не тронь. Может, я захочу совсем уйти к Вере? И ни Скляров, ни ты мне не помеха.
- А сын? Ты о нем подумал? - Грачев ударил кулаком по спинке дивана. - Ты, ты... подло обманул Наташу. Я должен, я обязан тебе это сказать. Бедная Наташа!
- Бедная? - Кесарев ехидно усмехнулся. - А чего, позволь спросить? Я что, бил ее или бросил где-то на дороге, да? Странно, весьма странно!