- Да я ничего... - смутился Крылов, неловко пряча за спину свои длинные руки. Он как-то согнулся и теперь казался ниже своего роста; с виду будто сердит, но вскоре Грачев убедился, что это не так: мичман всегда всерьез выслушивал все то, что говорили ему старшие, губы не дул, не хмурился, и только в больших темно-голубых глазах была какая-то настороженность.
- Вот что, Крылов, пойдете в океан на "Бдительном", - сказал ему Грачев. - Там все объяснят.
- Ясно, товарищ старший лейтенант. - На губах мичмана появилась улыбка. - Таня очень тронута вашим подарком. Спасибо, Петр Васильевич. Вы для нас столько сделали. И квартиру выхлопотали, и Танюшу устроили на работу, и...
- Ладно уж... - прервал его Грачев. - Значит, все ясно? Тогда торопитесь на корабль...
Волнение не покидало Наташу, и когда ушел Грачев, она накинула плащ, вышла на улицу. Ночь выдалась темной. Ветер гулял по крышам, рвал ставни, сиротливо завывал в трубах. На востоке, где иссиня-черное небо сливалось с морем, беспокойно мигали звезды, а здесь, над бухтой, висели грязные клочья туч. Она свернула к площади, на которой тускло горели фонари. Ветер раскачивал их, и от лампочек на земле прыгали длинные лохматые тени.
"И я сейчас, как эта тень", - грустно подумала Наташа.
Она подходила к кафе и вдруг в дверях увидела Сергея. Под руку он вел Веру. В глазах сразу все померкло. Наташа закусила губы, чтобы не крикнуть.
Холодные струи дождя стегали по ее лицу, но она ничего этого не замечала. Она не шла, а бежала домой.
3
Скляров задумчивый стоял на ходовом мостике.
Корабль винтами натужно пахал море. Ветер безжалостно гнал волны, крутил их в дикой пляске. Глухо и надрывно стонало море. "Бодрый" то зарывался носом в кипящую воду, то оседал на корму. Всех, кто нес вахту на верхней палубе, окатывали ледяные брызги. Скляров то и дело подносил к глазам бинокль. Море пустынно, и только у самой кромки горизонта тонкой мачтой тыкалось в небо рыболовецкое судно.
Сумрачно, загадочно море. Сколько глаз хватает - темная, свинцовая вода, и кажется, нет ей конца и края; глухо плещут за бортом волны, шумят, надрываются, прислушайся, и ты услышишь, как дрожит, стонет корабль. Скляров молча глядит на темно-серую воду, изредка хмурит брови, и такое чувство у него на душе, будто один он среди разбушевавшейся стихии. Невольно на память ему приходят слова Серебрякова: "Чтобы понять море, надо им жить". - "Да, жить, - сказал себе Скляров, опуская бинокль, - кажется, я им живу. Давно живу. И все же оно меня не обожает, сердитое, как старик горец, у которого отняли посох... А Серебряков, видно, не зря так сказал - чтобы понять море, надо им жить. Нет, не зря. Впрочем, он мог это сказать, потому что флотской службе отдал тридцать лет..."
Скляров, однако, не считал себя новичком на море. Ему уже не раз приходилось в сложных условиях обнаруживать "противника", и он испытывал азарт, когда черный холст воды рвали глубинные бомбы. Сейчас этого не было. Уже не верилось, что в районе, столь опасном для плавания, может появиться подводный "противник". Перед выходом в море адмирал говорил, что ночью, в крайнем случае на рассвете, подводные лодки "синих" попытаются атаковать на главном направлении. Склярову стало также известно, что вчера ракетоносцы нанесли внезапный удар по "противнику", чтобы упредить его, не дать ему возможности произвести пуски ракет с атомными боеголовками. Такая же задача поставлена перед кораблями "красных". Но пошли уже вторые сутки, а лодки не обнаружены. Берег тоже молчит. Запросить бы штаб, но адмирал строго предупредил, чтобы на связь выходил в особых, крайних случаях.
"По сути у меня и есть сейчас особый случай, - рассуждал Скляров. - Я не знаю, где находится противник, не знаю, где основные силы кораблей противолодочной обороны, а уйти из этого района без приказа не могу".
На мостик поднялся старпом. В черном блестящем реглане, в сапогах он был похож на рыбака. Смахнув с лица капли воды - у борта его накрыла волна, - он доложил о том, что хорошо отдохнул и теперь может хоть сутки стоять на мостике.
- Вам тоже пора отдохнуть...
Но Скляров, казалось, не слышал его, он всю ночь не сходил с мостика и теперь беззлобно сказал:
- Послушай, старпом, может, надули нас подводники?
- Я и сам теряюсь в догадках, сотни миль остались за кормой, а лодки - тю-тю, - поддакнул Комаров. - Что крабы попрятались на глубинах... Так вы пойдете в каюту.
- Пока нет, Роберт Баянович. Я все равно сейчас не усну...
В черные тучи куталось солнце, изнутри освещая их. Казалось, что кто-то зажег огромную свечу и прикрыл ее слюдяным колпаком. Палуба блестела от воды, будто смазанная лаком. Натужная дрожь корабля от работающих турбин ощущалась всем телом. Для Склярова, отдавшего морской службе уже немало лет, обстановка была самой привычной. Никто не знает, что его ждет в море каждый день, то ли удача, то ли разочарование. Склярова не это заботило, он всегда знал, чего хочет, что надо ему; в каждом походе он чувствовал себя одухотворенным, даже в самой сложной обстановке. Никто на корабле и мысли не допускал, что Скляров мог в чем-либо ошибиться. Он верил людям, и эту веру подкреплял строгим контролем. С виду Скляров был добродушным, а в деле - строгим, неотступным. Был случай, когда радист по своей халатности не принял срочную радиограмму. Скляров тут же, на ходовом мостике, объявил ему взыскание. Грачев попытался было возразить, ссылаясь на сильные помехи в эфире. Но Скляров был неумолим. "Помехи? - Капитан второго ранга сжал губы так, что они посинели. - Снег, дождь - помехи, да? А если снаряды на палубе будут рваться, если кровь прольется, то как же радиосвязь? Боюсь, что в такой обстановке ваш радист совсем слух потеряет".
На мостик поднялся Грачев.
- Перехвачена радиограмма, товарищ командир. - Старший лейтенант протянул ему листок. - Передатчик работал где-то рядом с маяком, милях в тридцати от нас. Запеленговал мичман Крылов. Раскодировали легко.
Скляров вслух прочел:
"Винты намотали сеть. Лишился хода. Жду ваших указаний. Серов".
- Да, не повезло капитану "Горбуши", - усмехнулся старпом.
Скляров, однако, молчал. И дело тут вовсе не в том, что траулер лишился хода; настораживало другое - если это "Горбуша", то зачем понадобилось капитану судна кодировать радиограмму? Такой текст, как правило, передается открыто.
- Давайте запросим "Горбушу"? - предложил Грачев. - Я мигом свяжусь. Ведь это такой случай...
- Это невозможно, - сухо заметил Скляров. - Вы что, разве забыли о приказе адмирала?
Скляров свернул листок, заглянул в рубку штурмана. Капитан-лейтенант Лысенков, черноглазый, с добродушным лицом, разложив на маленьком, узком столике карты и штурманские принадлежности, что-то высчитывал на бумаге. Увидев командира, он выпрямился, хотел было доложить курс, но Скляров остановил его: "Не беспокойтесь!" Командир склонился над картой и глазами разыскал маяк, расположенный на самой вершине огромной скалы. Скалу называли "Стрелой", она была отвесной и острой вершиной, казалось, вонзалась в небо. Когда тучи спускались над морем, они обволакивали ее, но огонь маяка далеко был виден кораблям.
- Значит, передача велась отсюда? - Скляров подозвал к себе Грачева и указал точку на карте.
Грачев согласно кивнул.
Скляров оторвался от карты, глянул на штурмана:
- Сколько миль до маяка?
- Сорок две.
- Так, сорок две, - повторил Скляров. - А какая здесь гидрология моря?
Лысенков еще матросом служил на Севере, после училища четыре года плавал штурманом и театр знал отлично.
- Камень, песок, подводные скалы, - перечислил штурман и уточнил, что это - ближе к фарватеру. А у берега - ил, течение, косяки касаток.
- А косяки при чем? - усмехнулся капитан второго ранга.
- Для справки, товарищ командир. Тюленей там много, это и приманивает касаток.
"Противник", почуявший опасность, сразу вроде бы умнеет. Тут надо быть настороже, чтобы и самому не ошибиться.
- Вот прочтите, - и Скляров отдал радиограмму Лысенкову.
- Все ясно, - подал голос штурман, - траулер радирует в базу. Только к чему последняя фраза: "Жду ваших указаний"? Каких еще указаний, если любому моряку ясно, что в таких случаях делать.
- И меня это смущает, - Скляров свернул листок. - Нет, тут какая-то маскировка.
И Скляров, уже не сомневаясь в том, что "противник" замышляет какое-то дело, приказал Грачеву внимательно слушать волну, на которой перехватили депешу.
- Ухо держите востро. Уж не мы ли оказались для кого-то "сетью", лишившей их хода?
- Может быть, - поддержал командира старпом.
Скляров, глядя на Комарова, невольно залюбовался им. Ладный, всегда в отутюженной форме, он нравился ему. "Форма - зеркало души", - не однажды говаривал старпом матросам, по-своему переиначивая известную пословицу. И лицом хорош - бронзовое, открытое, умное. Вырос на Кавказе, неподалеку от аула Мегеб в Дагестане - родины прославленного подводника, Героя Советского Союза Магомеда Гаджиева. Должно быть, потому и с новичками всегда начинал беседу о Гаджиеве. Отец Комарова в годы войны служил на Балтике, был акустиком на тральщике. В одном из походов обнаружил шум винтов немецкой лодки. По его данным командир атаковал ее глубинными бомбами. Комаров-старший был награжден орденом. "Сынок, ты видел сколько у меня медалей? - спрашивал его отец. - Десять, а орден один. Так это за ту самую субмарину..."