Шофер, пожилой, усталый, без интереса посмотрел на них в зеркальце - забавные пассажиры, сердятся друг на друга, ехидничают, жизнью вроде недовольны, а сами из киностудии, да еще на такси ездят.
- Врать не буду, - помолчав, признался Лукьянин, - иногда я жалею, что тогда не согласился. Боялся, что вцепятся в типаж - и пойду я стряпать правильных бригадиров да голубых рабочих парней.
- Что теперь и делаешь, - усмехнулся Виктор.
Лукьянин внимательно посмотрел на него.
- С твоей помощью, - уточнил он. - А роль тогда дали Февралеву.
- Сеня после этого круто пошел, - с удовольствием заметил Божко.
- Пошел, круто пошел, - без зависти подтвердил Александр.
- Ничего, - Божко вежливо потрепал его по колену, - и ты пойдешь.
- Пойду, - решительно уверил Лукьянин. - И постараюсь с твоего фильма. Роль я вытащу, там есть за что зацепиться. Лишь бы режиссер не мешал. Да и ты тоже… Ты еще поздравления получать будешь.
- Ну что ж, скажу спасибо, - сценарист слегка скривился.
- Скажешь, куда денешься, - усмехнулся актер. - Я наизнанку вывернусь, надорвусь, но сделаю твоего Николая, моего Николая, таким, каким вижу… Критики тебя с Шекспиром сравнивать будут.
- С Шекспиром? - Виктор с подчеркнутым изумлением поднял брови. - Ты стал драматургию измерять Шекспиром?
Он не забыл, как не раз встречал в институтских коридорах хмурого Сашу, который в третий или четвертый заход намеревался сдавать зачет по Шекспиру.
- А почему бы и нет? - Лукьянин сдавленно, счастливо засмеялся. - Вот, вожу с собой.
Он достал из бокового кармана пиджака тоненькую книжечку, на желтом переплете которой игривой вязью чернело: "Трагедии". Виктор равнодушно полистал тонкие, почти прозрачные страницы.
- И что ты мечтаешь сыграть? - спросил без интереса. - Гамлета?
- Ни за что, - замотал головой Лукьянин. - Рефлексия, колебания, комплексы. Не смогу… Король Лир! Отелло! Ричард Третий!
- Зачем же ты из Старого Театра ушел? - Божко, посматривая через стекло на улицу, сунул Александру книгу. - Там классику любят. И ты в фаворе был.
После дипломного спектакля мастер курса пригласил Сашу в труппу Старого Театра - там хотели поставить "Тихий Дон". В театре к Лукьянину, как к будущему премьеру, отнеслись почтительно, с уважением - еще бы, сразу после института и главная роль - да где! - но потом с постановкой что-то не получилось, ее отложили, а вскоре от "Тихого Дона" и вовсе отказались, и Саша затерялся среди статистов.
- Надо было остаться, - продолжал Виктор. - Все-таки фирма: Старый, бывший императорский, Театр!
- Мне не фирма, - разозлился Лукьянин, - мне роль нужна, как ты не поймешь?! Я актер, я играть должен - это моя работа, моя жизнь. А в Старом, кроме: "Кушать подано", ни черта не делал. Роль мне нужна, роль!.. "Коня, полцарства за коня"! - вдруг с отчаянием и яростью рыкнул он. Русый казачий чуб его упал на лоб, прикрыл правый глаз, а левый - злобный, волчий - с такой затравленностью, болью и ненавистью глянул на Виктора, что тому стало зябко.
- М-да, - поежился он. - Темперамент у тебя прямо какой-то разбойничий. Конечно, тебе в моей "Трудной любви Николая Веткина" тесновато.
- Ничего, развернемся, - Лукьянин с силой стукнул кулаком по сиденью. - Я год был в простое. Ни одного слова, ни единого выхода. Злости и желания работать скопилось на десятерых, поэтому играть буду как зверь. - Он задумался, всматриваясь перед собой. Вздохнул: - Жалко только, что годы уходят, лучшие годы. А я еще ничего не успел сделать…
Божко глянул через плечо водителя на счетчик. Виктору всегда, когда люди начинали сожалеть об ушедшем времени, становилось скучно. Человек, который вздыхал, что ничего не успел в жизни, признавался, что он неудачник, а неудачников, как людей слабых, не умеющих утвердиться, пропустивших свой шанс, Божко не любил и не жалел.
Александр медленно повернулся к собеседнику, увидел его вежливо-равнодушное лицо и тронул шофера за плечо:
- Остановите, пожалуйста. Мне здесь надо. - И полез за деньгами.
- Ты что, платить вздумал? - схватил его за руку Божко. - Не выдумывай.
- Ладно. - Александр открыл дверцу. - Если тебе показалось, что я заныл, выбрось это из головы. И не обижайся. Просто у меня сегодня настроение паршивое… День рождения.
- Ну! - удивился и обрадовался Виктор. - Что ж ты молчал. Сколько?
Лукьянин бодро улыбнулся.
- Тридцать три, - он старался говорить непринужденно, но это получилось плохо. - Возраст Христа, Александра Македонского и Остапа Бендера. Один создал учение, другой основал мировую империю, третий получил миллион, а я леплю образ Николая Веткина. Да и то по твоему сценарию. Одним словом, "земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу". Так, кажется, у Данте?
- Подожди, не хандри, - Виктор за рукав потянул его в машину. - Илья Муромец тоже до твоих лет на печке провалялся. Пойдем, посидим где-нибудь. Отметим.
- Не могу, - Лукьянин с сожалением прищелкнул языком. - Семья. Лида ждет и… - покачал на руках воображаемого ребенка. - Хочешь, поедем ко мне. Хотя тебе скучно будет. Тесть, теща. Наследница плачет.
Виктор, сосредоточенно сдвинул брови, задумался. Вспомнил, что ехать надо куда-то на окраину, представил, что весь вечер придется слушать ворчание тещи Саши на непутевого зятя, хмыканье тестя, старика сурового и властного, неискренне восхищаться грудной дочкой Лукьянина, делать умильное лицо, восторгаться фальшиво: "Ах, какая славная девчушка! Вылитая мама". Он виновато посмотрел на Лукьянина:
- Извини, старик. Не могу. Дела.
- Ну что ж. Будь здоров, - Александр хлопнул дверцей, помахал прощально рукой.
Виктор, пригнувшись к стеклу, подмигнул Лукьянину и приказал:
- Кафе "Театральное"!
Машина развернулась, и Божко еще раз увидел Лукьянина.
Тот стоял, чуть раздвинув ноги, стоял твердо, устойчиво и смотрел перед собой, слегка прищурясь, словно прицеливаясь. "Ну нет, этот не неудачник, - подумал Божко. - Этот знает, чего хочет, и добьется своего". И легкое чувство раздражения, оставшееся от разговора, сменилось радостью - не зря настоял на худсовете, чтобы именно Александру дали главную роль! Лукьянин остался Лукьяниным, поэтому за фильм можно быть спокойным.
Божко отвернулся, открыл портфель, достал из него бумаги и сразу же забыл о Лукьянине. В кафе Виктор договорился встретиться с знакомым режиссером телевидения - надо предложить тому одноактовку о строителях таежной трассы и, если материал не заинтересует режиссера, показать сценарий детективного фильма, который забраковали: можно переделать в пьесу.
Несчастный случай
Полина Ефимовна, полненькая невысокая блондинка, торопливо сняла шубку, старательно стряхнула снег с белого норкового воротника.
- Замерзли? - участливо спросила гардеробщица, принимая шубку, и улыбнулась. Ей нравилась Полина Ефимовна: такая симпатичная, общительная.
- И не говорите! - Полина Ефимовна осторожно поправила перед зеркалом прическу. - Что это за погода такая!
- Декабрь, - откуда-то из рядов пальто вздохнула гардеробщица. - Главное, ветер. Отродясь такого не видела. Если б не ветер - не беда, а ветер - вот и холодно.
- Да, да, - рассеянно согласилась Полина Ефимовна. Она внимательно оглядела себя, новый бежевый костюм, представила, как ахнут в отделе, когда увидят его, и, довольная, побежала к себе на второй этаж - не опоздать бы.
Опаздывать Полина Ефимовна не любила - не хотела привлекать внимания к своей работе. Работа была нетрудная - следить за правильностью и своевременностью исполнения приказов руководства - и занимала от силы полчаса разговоров по телефону. Но Полина Ефимовна научилась создавать впечатление, будто занята целый день: по нескольку раз переписывала карточки учета, перекладывала их в ящичке, меняя местами; с легким, но слышным всем, возгласом: "Ах, чуть не забыла!" - звонила куда-то, выясняла подробности, которые ее не интересовали и в которых она ничего не понимала. Но в глубине души Полины Ефимовны крепло чувство, переходящее в уверенность, что ее работу может по совместительству выполнить другой сотрудник, и она очень боялась, что это чувство может возникнуть и у начальства.
В кабинет инспекции, плотно заставленный столами, Полина Ефимовна вошла вместе с пронзительным звонкой, объявлявшим начало рабочего дня.
- Ну и погодка! - ища собеседников, громко сказала она. Достала ящики с карточками и деловито стала их перебирать. - Кошмар какой-то. Еле дошла.
Сергей Иванович, начальник отдела, поднял глаза от бумаг, посмотрел недовольно в окно, за которым метались, бесились на ветру сухие и, казалось, злые снежинки.
- Да-а… Морозец, как говорится, рождественский. И ветер. Прямо - пурга какая-то.
Он повернул к Полине Ефимовне длинное лицо с тяжелыми складками-морщинами и поглядел на нее глазами, в которых навсегда застыло выражение не то печали, не то обиды.
- Что-то я хотел сказать вам…
- Слушаю, Сергей Иванович, - Полина Ефимовна смотрела на начальника отработанным преданным взглядом.
- Да, вспомнил. Звонила Людмила Захаровна. Заболела она. Придется вам поработать в Бюро жалоб.
- Хорошо, - у Полины Ефимовны слегка дрогнул голос. - А как же контроль? - подчеркнуто тревожно спросила она. - По пяти приказам нужны данные.
- Я проверю, - Сергей Иванович опять уткнулся в бумаги. - Отложите карточки.
Полина Ефимовна достала нужные карточки, положила их на стол начальника и вышла, громче обычного стукнув дверью.