- М-да, - главный геолог поджал губы, помолчал, разглядывая папиросу, и, не закурив, раздавил ее в пепельнице. - Давайте отойдем от набивших оскомину фельетонных схем и посмотрим на создавшееся положение со стороны. Америку вы не открыли. С вашей идеей тридцать лет носится Твердышев. Ему все тридцать лет не верили. Вы хотите, чтобы вам поверили сразу. У него тридцать лет, - Сокольский пытливо глянул на Андрея, - у вас год. Чувствуете разницу?.. Подумывал о северном участке и я, - теперь Василий Ефимович говорил снисходительно, слова цедил лениво. Щелкнул портсигаром, достал новую папиросу. - Да-да, не усмехайтесь, подумывал, и давно, - закурил, пустил в сторону струйку дыма. - Но запасов хватало и в южной, как вы предполагаете, линзе. Рудник мило и показательно работал, а сейчас…
- А сейчас вы увидели, что я обошел вас, и решили подставить ножку, чтобы стать первым? - осипшим голосом спросил Андрей.
- Можете считать и так, - Сокольский щелчком сбил пепел, сонно посмотрел на Шахова. - Это вопрос амбиции, а не экономики… Все гораздо проще. Время настало, время! Как там говорится? "Время обнимать и время уклоняться от объятий"?
- Я не знаю этого изречения! - отрубил Андрей.
- Не важно, - скучающе сказал Василий Ефимович. - В нашем случае все было наоборот. Сначала было время уклоняться от объятий сторонников северного варианта, теперь настало время обнимать их как спасителей. Руднику нужны новые мощности и новые запасы. Их начали бы искать не сегодня-завтра и без вас. Вы как таковой, как геолог Шахов, ни при чем. Есть такое понятие - несвоевременность открытия. С вами другой случай: вы оказались в нужный момент в нужном месте с нужными знаниями.
- Зачем же надо было добивать мой проект, если так много "нужно"? - непонимающе уставился на него Андрей.
- Вас расчихвостили члены комиссии, а не я, - устало произнес Сокольский. - Я по поводу вашего диплома высказал только свое личное мнение. И все! Речь не об этом, - он опять потер лоб, посмотрел на Шахова как на безнадежно тупого слушателя. - Руднику нужны новые запасы. Искать их придется на севере - больше негде. И искать их буду я, потому что я - главный геолог…
- Но обосновать-то это вы как-то должны! - Андрей от возмущения чуть не задохнулся. Откинулся на стуле. - Мне не верите, что месторождение - на севере, а сами… Как вы это объясните вышестоящим?
Сокольский, сдерживая зевоту, дрогнул ноздрями. Улыбнулся виновато:
- Простите. Устал, работы много… Для начала, чтобы обосновать ваши прогнозы, я возьму все рациональное из вашего диплома.
Подошел неслышно официант, поставил тарелки с супами, посмотрел удивленно сначала на красного, с выпученными глазами Шахова, потом на сонного Сокольского.
- Ваших предположений мне хватит, чтобы начать выбивать деньги, добиваться пересмотра плана буровых работ и прочее, и прочее, - протирая ложку, пояснил нехотя Василий Ефимович. - Вот вы очень кстати упомянули Жюля Верна, потому что сами словно герой его романов. Время гениальных кустарей-одиночек, таких, как вы, прошло. Сейчас необходим массированный налет на идею. Натиск десятков умов, подкрепленный новейшими техническими, научными и прочими средствами… Месяца через два мы начнем работы на севере. Пробурим пять-шесть скважин, мобилизуем все силы и средства, привлечем геофизиков, еще раз организуем разведку, только не вашим детсадовским способом, заставим работать все и всяческие НИИ! - он энергично ткнул кулаком воздух. - И вот когда вся наука, техника и люди будут работать на ваш проект и подтвердят его разумность, тогда… тогда вы без защиты получите кандидата наук, а я - инфаркт. - Сокольский замолчал, словно выдохся. Обмяк. - Вам слава, лавры, мне седины и испорченные нервы… Не улыбайтесь. Открыть - этого мало. Важно реализовать. - Посмотрел в окно задумчиво и печально. - Вы даже не представляете, как трудно остановить и повернуть вспять старую колесницу, которая мирно катится по наезженной колее. Не желаю вам того, что предстоит испытать мне…
- Что вы предлагаете? - угрюмо спросил Шахов.
- Я? - Сокольский удивился, и брови его поползли вверх. - Я ничего не предлагаю. Я объясняю ситуацию, - он опять стал деловит. - Если хотите, продолжайте работать над севером. Могу вас перевести в промразведку, там сейчас создается группа. А я буду мотаться от Урала до Москвы и таранить стены. Я пробью север, будьте уверены. Машина тронулась, ее не остановить. - Василий Ефимович потерял, казалось, всякий интерес и к Шахову, и к разговору. Нагнулся, принялся быстро, с жадностью есть. - Хотите быть с нами - ваше дело, не хотите - как хотите. Прекрасно обойдемся и без вас, на результатах это не отразится.
Шахов, пораженный такой откровенностью, растерянно, с глуповатой улыбкой глядел на главного геолога.
- Вот это поворот! - восхищенно протянул он. - Сначала меня растоптали, а потом останки использовали как удобрение для своих замыслов.
- Эк вас на литературу потянуло, - Василий Ефимович поморщился. Посмотрел с издевкой. - Есть у вас страсть к патетике, есть, Андрей Михайлович! Я целый час объясняю ситуацию, а вы ничего не поняли.
- Вы целый час занимались демагогией, маскировали простую, как дважды два, истину: вы провалили мой дипломный проект, чтобы самому стать автором северного варианта. - Андрей уперся руками в стол, резко оттолкнулся, встал. Подозвал официанта, расплатился.
- А второе? - удивился официант.
- Отдайте этому, - Андрей через плечо ткнул большим пальцем в сторону главного геолога. - Он все готов заглотить. И заглотит.
Сокольский медленно поднял голову. Положил в тарелку баранью косточку, которую грыз, так осторожно, точно она была хрустальная. Лицо Василия Ефимовича побелело, губы задрожали, и главный геолог так крепко сжал их, что они превратились в узенькую белую полоску.
- Мальчишка, - презрительно выдавил он. - Несостоявшийся вундеркинд.
Но Шахов уже не слышал его. Он, обычно сутуловатый, торопливо шел к двери, расправив плечи, и девочки-продавщицы провожали его исподтишка взглядами - таким гордым, уверенным в себе казался он им.
Взбешенный Андрей стремительно шел по улице, не замечая прохожих, а перед глазами все время стояло лицо главного геолога, то насмешливое, то равнодушное, то откровенно скучающее, но ни разу - искренне доброе или сочувствующее. Вид Сокольского даже заслонил, оттеснил на время картину, которая весь день преследовала Андрея, заставляя то краснеть от унижения, то сжимала от стыда и обиды сердце - картину защиты диплома. Но сейчас каким-то непостижимым образом воспоминание о защите вновь всплыло в памяти, соединившись с образом главного геолога, и голос Муханова, внешне бесстрастный, зачитывающий решение комиссии, оказался принадлежащим теперь Василию Ефимовичу, и виновато-стыдливые глаза руководителя вдруг стали наглыми и бесцеремонными и оказались тоже принадлежащими главному геологу, который очутился, неизвестно каким образом, на месте Олега Евгеньевича; и равнодушный, толстый председатель ГЭКа профессор Парсунов - тоже уже и не Парсунов вовсе, а Сокольский, и вся комиссия - сплошные Сокольские…
Шахов вздрогнул, взмотнул головой. "Чертовщина какая-то, - раздражаясь на себя, подумал он. - Так и чокнуться можно". Огляделся - улица Мира. Как и зачем попал сюда? "Ах да, Твердышев!" Поднялся по знакомой лестнице с облупившейся, салатного цвета, краской стен, с прилипшими к потолкам площадок обгорелыми спичками, вокруг которых жирно чернели пятна копоти, - шпана резвилась; позвонил три раза в дверь Дмитрия Ивановича. Тишина. Позвонил еще раз, настойчивей и продолжительней. Никто не подходил. Стал нажимать на кнопку беспорядочно, со злорадством прислушиваясь, как за дверью истерично захлебывается звонок. Наконец зашаркали чьи-то шаги, и знакомый по первому визиту астматический женский голос спросил: "Кого надо?" - "Твердышева!" - "Нет их никого. Ни ее самой, ни ейного сожителя". - "А когда вернутся?" - "Я их не караулю. Шляются тут всякие. Повадились…" И шаги, затихая, зашелестели куда-то в глубь квартиры. Шахов постоял, подумал. Хотел написать Дмитрию Ивановичу записку, но не смог придумать текст - короткий и недвусмысленный. Вышел из подъезда. Поймал такси. Приехал в институт. Забрал в деканате документы, которые ему уже приготовила молоденькая методистка с виноватым и растерянным лицом, и, обмирая от стыда и страха, что могут встретиться парни из научного общества, к которым так и не зашел, выскочил рысцой на улицу. Приехал в общежитие, сдал кастелянше белье, чайник, репродуктор. Собрал вещи. Не присаживаясь к столу, начал было писать записку Павлу - не сердись, дескать, что не дождался тебя, а уехал не попрощавшись: не до того - но закончить не успел. Дверь распахнулась, и Павел сам, собственной персоной, ворвался в комнату, сияющий, ликующий. Увидел Андрея, сник, придал лицу скорбное выражение. Шахов поморщился, скомкал записку.
- Привет, Андрей! - Павел не знал, как держаться. - Уезжаешь?
- Виделись уже: чего здороваться? - Шахов сунул бумагу в карман. - Сколько получил? Пять баллов?
- Да вот… - глаза Павла радостно заблестели, но он пригасил их и опять притворился опечаленным. - Не знаю, как и проскочил. Мой диплом по сравнению с твоим…
- Ладно, не прибедняйся. Поздравляю, - Андрей сунул ему, не глядя, руку. Присел на кровать. - Посидим, помолчим на дорогу.
Павел послушно пристроился рядом с ним, положил на колени руки.
- Слышь, Андрей, - просительно начал он, моргая округлившимися глазами. - Пойдем в двести шестую. Все наши там. Тебя только ждем.
- Не пойду! - Шахов стремительно встал. Показал на чемодан: - Помоги вынести, а то сейчас побежишь на помощь звать, чтобы не отпускали.
- Зря ты уезжаешь, - заныл Павел и переступил с ноги на ногу. - Пойдем, отметим. Некрасиво получается. Паши без тебя-то начинать не хотят.