VII
Когда-нибудь добрый свидетель рассмотрит и летописно опишет все свершения на Крымском полуострове. Мы видели Крым в дни войны, бродили в запущенных яблоневых садах, где топтались пехотинцы, готовясь к штурму, и полевые кухни варили кондер с лавровым листом. Мы видели в прах поверженную Керчь, рухнувший Севастополь, развалины Ялты, доты "Вюртемберг" на евпаторийских пляжах, где, казалось, навсегда умолк смех детворы и погасло мирное солнце. Выжженные высоты Мекензии и Сапун-горы, опустошенные кварталы Старого Крыма, пепелища Дуванкоя взывали к отмщению и труду. Возмездие свершилось на апокрифической голой степи Херсонеса, и долго еще черноморские волны полировали ожерелье вражеских костей, брошенное в пену прибоев.
Чудо свершалось. Среди всеобщих огромнейших забот находились и время, и деньги, и материалы, чтобы отстроить Керчь и Севастополь, Ялту и Евпаторию, Феодосию и Симферополь. А села будто руки чародеев выпиливали из податливых кусков сказочного камня. Переселенцы поднимали к плодоношению земли древней Таврии, украшали их садами и лозой виноградной.
Впервые слово "Каховка" зазвучало не как напоминание о военном плацдарме, а как указание на источник живой силы - днепровскую воду.
Вскоре шумливо залепетала молоденькая поросль, развернули резные пахучие листья семиньолы и каберне, и там, где недавно горели танки и от кумулятивных снарядов скипалась броня, запестрели косынки девчат возле шпалерных посадок, бражно запахла земля, открытая на траншейную глубину спецплугами.
Севастополь строился в атмосфере здоровых забот, он не был оазисом в иссохшей от зноя пустыне. Города и села вели перекличку и в Крыму, и с местами, далекими от Сиваша и Перекопа.
- Мы теперь под большим контролем, весь земной шар за нами следит, - без особых преувеличений уверял начальник строительного участка, посадив перед собой вызванного им Гаврилу Ивановича. - Масштабы увеличиваются. Скоро никакой рулетки не хватит. Приходится распочковывать бригады, назначать бригадирами лучших, инициативных рабочих. Созрело решение: выдвигаем вас на молодежную бригаду, Гаврила Иванович.
Чумакову льстило выдвижение, льстило внимание начальника. Не каждого он вызывал, не со всяким советовался. Он знал слабые струнки рабочих-строителей, палец им в рот не клал, мог при необходимости дать сдачи шалопаю или крикуну. Весил начальник сто пятьдесят семь килограммов в одном исподнем белье, а взлетал на леса резво, как птица. Из всех одежд предпочитал комбинезон, из обуви - сапоги, головным убором ему служила собственная пышная шевелюра.
Хитрить с таким начальством бесполезно, а поломаться для приличия необходимо.
- Староват я для молодежной бригады, - сказал Чумаков. - Я же обязан идти впереди, а газу не хватает… Если…
- Мозг твой должен их обгонять, а не шкорбуны, - остановил его нетерпеливый начальник - у него было много дел. - Сам же ты изрекал, что старость не помеха. Могу напомнить. Если бы ты в куклы играл, тогда можно назвать тебя стариком. Ворон триста лет живет, и никто не удивляется, и никто стариком его не обзывает, а человеку, если перевалит за… уже старик? Поздравляю, Гаврила Иванович. Надеюсь… - Начальник захватил своей огромнейшей ладонью костлявую руку нового бригадира. - Доверяем тебе молодежь, комсомольцев. Учи, требуй построже, твои предложения торжествуют. Приходит новая машина для резки камня, контейнеры для блоков, башенные краны и прочая техника.
Переход на "ты" означал большое доверие и отличное расположение духа начальника строительного участка. Гаврила Иванович ушел окрыленным и, недолго думая, отобрал из присланных симферопольских ребят тех, кто был способен выдержать схватку даже с прославленным Хариохиным.
- Подъезжают архитекторы, техники и всякого рода специалисты, - довольным голосом говорил Хариохин. - Три - четыре года пролетят как птички, зато сдадим город по приемо-сдаточной. Гляди, буксиры тащат баржи! Евпаторийский ракушечник. Гляди, даже бэдэбэ и ту приспособили.
- Что за "бэдэбэ"? - со скукой в голосе спросила Аннушка.
- Немецкая быстроходно-десантная баржа, женушка. Трофейная. Отвоевалась, возит нам материал из Евпатории.
- Запрягли, значит. - Аннушка наблюдала, как без надрывной помощи буксира плавно идет по вспененным косым волнам низкобортная немецкая посудина, заваленная ноздреватым ракушечником. Это был тяжелый и непривычный для Аннушки камень: руки ссаднишь, спину наломаешь.
Со дня посещения адмирала прошло какое-то время, а новостей из Ленинграда не поступало. Это беспокоило Аннушку и вынуждало почти ежедневно после работы делать порядочный крюк, чтобы встретиться в строительной конторе с Катюшей.
- Ну как? - спрашивала Аннушка. - Эх ты, сердешная. Там-то над ними не капает.
- Может быть, предпринять что-нибудь? - спрашивала Катюша, стесняясь называть кое-какие вещи своими именами.
- Нет, нет, и не думай, - категорически возражала Аннушка. - Первый ребеночек - счастье, здоровье, радость. А начнешь уродовать себя, потом наплачешься…
Невдалеке от их конторы в ударные сроки построили архитектурные мастерские, одноэтажное, барачного типа здание с кирпичными трубами над этернитовой крышей. Сюда собрались служащие, архитекторы, техники, рабочие - отовсюду съехались на ударную стройку. Прыгали через лужи и впаянные в землю обломки зданий молодые люди в штиблетах без калош, женщины в хороших пальто и шубках и сумрачные, в поношенной одежде пожилые люди. "Наверное, счетоводы", - думала Аннушка.
Катюша держалась теперь особняком ото всех, ходила, выбирая глухие тропки, проложенные среди развалин. Не раз ее внимание останавливала изысканно одетая женщина, кокетливая и красивая, выделявшаяся среди всех сотрудников архитектурных мастерских. Это была Ирина.
Не знала Катюша путей, приведших эту женщину в их город. Далека была от мысли как-то объединить ее с предметом своих постоянных дум, с далеким Борисом, так страшно вторгшимся в ее когда-то беспечальную девичью жизнь.
Вот Ирина спрыгнула с автобуса. На ней яркая куртка и модные женские брюки. "Банкующие" возле конторы бетонщики и плотники засвистели, заулюлюкали. Ирина, не обернувшись ни разу, прошла в мастерские.
- Ребята, это же неприлично, - пыталась усовестить их Катюша. - Нельзя же представляться такими дикарями.
- Так она же штаны надела!
- И я надеваю.
- Ты надеваешь ватные, спецовку, а она, фря, ишь в какие вырядилась, - не унимался бетонщик в капелюхе и ватнике, подпоясанном ремнем. - Ты-то ходишь по-другому! Ишь какая цыпочка! Наблюдаю я за тобой и замечаю - на пользу тебе наша разаховая работенка. Полнеешь, круглеешь, ну как огурчик, Катенька!
Парень в капелюхе своими комплиментами доставил Катюше лишние страдания. Она краснела, отмахивалась от настойчивых приглашений "сходить в кино на веселую картину", спешила домой. Ужинала, ложилась лицом к стенке.
Однажды Галочка встретила шедшую к ним Аннушку, требовательно остановила ее.
- Что же вы все молчите? - Галочка захлебнулась от гневных слез. - Если вам Катюша не дорога, то найдутся люди, найдутся…
- Успокойся, Галя, - спокойно прервала ее Аннушка. - Не понимаю, на что ты намекаешь…
- Не надо, не надо. Что вы хитрите! Мне все рассказала Тома…
- Ах она старая сплетница! - не удержалась Аннушка. - Ей бы только сплетни по дворам разносить, людей из колеи выбивать… - Она гладила плечи Галочки и постепенно выпытывала у нее все подробности разговора с Томой. Хитрить теперь не годилось. Вездесущая буфетчица досконально посвятила Галочку во все свои предположения.
- Ладно, узнала, и хорошо. Утри слезы. Ну перестань хныкать! Скажи-ка лучше, отец не знает?
- Нет… Я запретила тете Томе говорить папе, - быстро вытерев слезы, сказала Галочка.
- Ой, так и запретила? Послушает она тебя.
- Я предупредила ее… - в словах Галочки как бы плеснулось негодующее и опасное пламя.
И у Аннушки будто открылись глаза. Совсем другая стояла перед ней девчонка, сильная, с гордым поставом головы.
- Да ты же выросла, - ахнула Аннушка, - девушкой стала…
- Ладно, - строго остановила ее Галочка. - Вы все ходите вокруг да около. А я не могу. Если хотите знать, я уже написала… Вадиму. Он честный. Хороший. Я написала ему все, и он найдет случай и пристыдит…
Тут она не выдержала и разрыдалась.
- Девочка, девочка. - Аннушка вела Галочку к дому. - Перестань, глупая. Такая уж наша женская судьба. Все обойдется. Написала и написала. Письма-то теперь не вернешь. Ящики-то железные. Мешки-то на почте с пломбами. Но каши маслом не испортишь. Решила - и ладно. Одной-то рукой и узла не завяжешь…
VIII
Письмо Галочки до глубины души взволновало Вадима. Ему впервые довелось встретиться с чем-то неожиданным и мерзким. Почему Борис промолчал, утаил от него? Раньше он бретерски похвалялся своими легкими победами над женщинами, смаковал подробности, в чем-то лгал, в чем-то ерничал. О Кате он ни разу не говорил, будто ее и не существовало на свете. Обиженный, задетый за живое и достаточно униженный, чтобы накалить себя для предстоящего объяснения, Вадим шел к условленному месту, на набережную, ко львам Адмиралтейского спуска.