Им хорошо, помахали цитатами - и делу конец, а как обойтись с просьбами, иногда с подлинным криком души? Каждый новый корабль требовал не только топлива, смазки, боеприпасов, но и жилья. Где жить офицерам, их семьям? Моряки помогали субботниками, флот давал транспорт. Капля, одна капля… Вот и сиди, мозгуй, рассчитывай. По левую руку стопа жалоб и просьб, по правую - жалкие ресурсы, перечисление которых уместилось на одной бумажке.
Только что ушли от Михайлова энтузиасты - командование Учебного отряда - Орлов и Костромин. Строят своими силами, восстанавливают, у них много молодежи, они черту рога выкрутят. Все же зачем пожаловали хозяева "Университета Черноморского флота"? Дай им камень, лес, стекло, кровлю, грузовики. Больше того, заманили к себе лучшие бригады строителей - подкатились к добрейшему Ивану Васильевичу, затронули моряцкие струны в его сердце.
На штурманских часах, установленных в кабинете, часовая стрелка приближалась к двадцати одному. Этот час вместе с фамилией "Хариохина" записан красным карандашом на календарном листке.
"Наверняка опять о жилплощади", - подумал Михайлов, перечитывая фамилию со странными сочетаниями гласных и согласных.
Аннушка не весьма уверенно поднималась по широкой лестнице под невозмутимыми взглядами часовых, на этот раз свободно пропустивших ее. Морячки как на подбор. Под ногами широкая ковровая дорожка - дорогая вещь, на кой шут ее тут стелить? Тишина. Пишут небось, пишут, аж перья пищат, и по телефонам разговаривают. Тоже житуха не веселая. Их бы на стройку, под ветерок, под хлесткий дождик! Ишь какой бледный вьюноша глядит на нее и не мигает. Да не стеклянные ли глаза у него, язви его душу? Ах ты, не узнала! Да ведь это тот самый лейтенантик адмиральский со впалыми щеками. Кормят его, что ли, плохо или кому отдает свой паек?
Адъютант, конечно, не догадывался, о чем думает просительница, медленно, но с уверенностью поднимавшаяся по ступенькам. Он встретил ее приветливо, руки не подал, только козырнул.
- Раздеться бы? - Аннушка расстегнула пуговицы дешевого пальтишка, повидавшего за свою семисезонную службу и вёдро, и непогоду.
- Пальто снимете в приемной, - сказал адъютант и открыл высокую дверь, пропустив Аннушку впереди себя.
Пальто предупредительный адъютант повесил рядом с адмиральским макинтошем.
- Никак, холостые? - добродушно спросила Аннушка адъютанта. - Вон как приплясываете возле женских вещичек…
Сидевший у столика главстаршина с повязкой дежурного фыркнул.
Аннушка сунула платок в рукав пальто и поправила у зеркала густые светлые волосы.
- Куда идти?
- Прошу.
Раскрылась вторая дверь со стеклянной дощечкой и латунными шляпками гвоздей по черному дерматину. И перед Аннушкой предстал тот, к кому она так долго и безуспешно стремилась.
- Здравствуйте! - Радушие адмирала окончательно поразило бесхитростное сердце каменщицы. Кресло под чехлом, белым как снег, чернильница и та какая-то особенная, похожа на глубинные мины, и даже карандаши в снарядной никелированной гильзе. Не выпуская мягкой и теплой руки адмирала, Аннушка смотрела на него широко раскрытыми, милыми глазами.
- Садитесь! Гостьей будете…
- Спасибо, - опамятовавшись, поблагодарила Аннушка и с подчеркнутым достоинством села в кресло.
- Чем могу служить?
- Я не по личному делу, товарищ адмирал. Служите кому служите, а лично мне от вас ничего не нужно. Работы у меня, да и у всей бригады, хватает, платят аккуратно пятого и двадцатого, барак - сухой, топливом и всем прочим обеспечены.
- Замечательно! - воскликнул адмирал. - За последнее время редко приходится принимать таких посетителей. Другие прямо с порога: крыша течет, спим вповалку, топить нечем, с водой мучаемся!
- Этого тоже хватает, - согласилась Аннушка. - Ежели закорневиться в вашем городе, тогда без воды даже тонкой ветки не вырастишь. Мы тут временные, товарищ адмирал. Сами елецкие. Сложим вам город и пойдем дальше, куда трест пошлет. Не в этом дело… - Аннушка для большей задушевности беседы хотела ближе придвинуть кресло, но оно стояло как привинченное. - Вообще, товарищ адмирал, с жильем очень туго. Развалка в городе, землянка в деревне. Разницы нет. По радио передавали: из землянок надо всех вызволить, к нам, к строителям, обращались с призывом… Вы, случаем, Чумаковых не знаете, товарищ адмирал?
Михайлов откинулся в кресле, засмеялся, поднял многозначительно вверх черные густые брови, а указательный палец положил на краешек стола, покрытого прозрачным куском авиационного небьющегося стекла. Казалось, разгадав незамысловатую хитрость этой милой каменщицы, он сам почувствовал облегчение.
- С того бы и начинала, Хариохина. О Чумаковых все знаем!
- Знаете? Неужто все? - Мелкие росинки пота показались у нее на верхней губе. Заглохшие к зиме веснушки от сильного волнения выступили яркими пятнами возле вздернутого носа и на свежих ее щеках, сохранивших еще чисто девичью округлость.
- Знаем. - Михайлов перелистал настольный календарь. - Даже отметил себе для памяти. "Чумаковым- - квартиру". Видите? Черными, вернее, фиолетовыми чернилами на белой бумаге. Знаем - у Чумаковых разбомбило площадь, дети храбро отдали жизни за Родину, жена погибла. Председатель горсовета горой стоит за Чумаковых и меня, как депутата, полностью сагитировал. Так и скажите Гавриле Ивановичу… Позвольте, кажется, я не угадал?
- Вроде так, - мягко подтвердила Аннушка. - Если квартиру выгадаете для них - хорошо. Передам о ваших заботах. Нужно. Живут в развалинах, в балке. Конечно, многим не лучше приходится, а все же Чумаков - особая статья. Ему Севастополь не выгода, не пятое и двадцатое, а вся жизнь. У него тут корни… Только я обращаюсь к вам по другому делу, товарищ адмирал. Насчет старшей дочки Гаврилы Ивановича, Катерины. Слежу я за ней, а могу недоглядеть, товарищ адмирал. Был случай, хотела руки на себя наложить, в бухту головой…
- Что такое с ней случилось? - спросил адмирал. - Кто-нибудь обидел?
- Обидел, товарищ адмирал. Обидел. Угадали вы, - резко ответила Аннушка. - Помогите ей…
- Слушаю вас… Говорите. - Михайлов отмахнулся от заглянувшего в дверь адъютанта: - Пусть подождут! Извинитесь за меня! Продолжайте.
- Так вот, товарищ адмирал…
И по-хорошему, не скрывая ничего, Аннушка рассказала о Катюше.
- Некрасиво поступил, обещал жениться и даже письма не напишет, - заключила она.
Михайлов задумался.
- Любит она его? - спросил он серьезно.
- Любит! В том-то все дело. Не один день я с ней душа в душу проговорила. Если любишь, на все пойдешь. Женщина, как пчелка, на цветок летит, абы роса на нем и запах… И на ядовитый может сесть, ежели приглянется, честное слово…
Михайлов любовался безыскусственной взволнованностью Аннушки и слушал ее не перебивая.
- Охраняю я ее от сплетен. Дурной слух как едкий дым. Отец ничего не знает. Успокаиваем его.
- А тот знает?
- Кто?
- Обманщик.
- Еще нет.
- Так, может быть, он и не обманщик?
- Трудно ответить, товарищ Михайлов. Знаю я подобных субчиков. Так и шныряют, и ищут, где плохо лежит…
Полная добрых надежд, ушла из штаба Аннушка. Обещал адмирал. Такой зря не пообещает.
Михайлов соединился с Ленинградом и попросил к телефону замполита военно-морского училища.
"…Бывает так. Прежде всего - моральные категории. Честь моряка? Безусловно. Каков он человек? Если порядочный, пусть напишет ей, успокоит".
Близко к полуночи Михайлов появился у командующего, нагруженный, как мул. Неотложные жилищные дела. Несколько военных и горкомовцев планировали вместе с командующим строительство фактически нового города.
Один из них, Иван Васильевич, сугубый реалист, отчаянно измученный, забился в глубочайшее кресло, как суслик в норку, и дымил дешевым крепким табачищем.
- Сбегу, - бормотнул Иван Васильевич, увидя приподнятые брови Михайлова, - пойду ватажком в артель. Буду сыпать сети… Клянусь, точная фактическая справка.
- От этого? - Михайлов тяжело ткнул в лиловую папку "Жилищные дела".
- Да! Все полы оборвали мне ваши моряки. Что делать, не знаю.
- Площадь-то входит в строй?
- Как ведро воды в Кара-Кумы.
- Ну, ну, сгущаешь, Иван Васильевич.
- Дело с квартирами и в самом деле серьезное, - сказал командующий. - Следует докладывать правительству, товарищи. Иного выхода нет…
Все придвинулись к столу.
…В четвертом часу ночи месяц, будто отточенный серп, поднялся над темным городом. Три машины отъехали от штаба и поднялись вверх, к развалинам института имени Сеченова.
- Если бы кто-нибудь из всевышних увидел наш город, миллиардов не пожалел бы, - сердито пробурчал Иван Васильевич.
- Не пожалеют, - сказал Михайлов, - разберутся.
Иван Васильевич отмахнулся:
- Если бы только мы одни…
Мощный крепостной прожектор поднялся кверху и, как меч, искрящийся булатной сталью, рассек тяжелую темноту неба, потом опустился и выхватил кусок суши. Мелькнули черные точки амбразур давно заброшенной батареи, похожей сейчас на остатки укреплений древних алано-сарматов. Голубоватые огни заплясали на скелетах погибших кораблей и судов, громоздившихся у низких высот Северной стороны, осветили белую швартовую бочку, скалы, строящиеся здания и руины, купол собора и краны, похожие на опустившихся для отдыха фантастических птиц…
И когда в темноте внезапно возникает луч, глаза невольно обращаются к свету…