В Ленинграде, как всегда, трудно ложилась зима. Синоптики училища самым подробнейшим образом разъясняли, как и почему это происходит, вводили слушателей в законы циклонов и антициклонов, температурных колебаний, указывали на значение полюсов и теплых океанских течений. Везде установлены точные законы, начертаны карты, рассчитаны формулы и даже предсказания. Человеческие отношения, что бы ни говорилось на этот счет и какие бы лекции ни читались, подчинены, к сожалению, бесконтрольной силе стихии. Как удачно началось его знакомство с Катюшей! Какие перспективы рисовал Вадим в своем юношеском воображении! Монголочка из Севастополя пленила его, сковала, отняла дар речи. И тут возьми и появись речистый Борис, знаток любовных дел, умеющий заворожить самое стойкое женское сердце. И как это ему удается?
Город насупился, намок и вполне отвечал мрачному настроению курсанта. Фонари горели впустую, все равно ни шута не видно. Только пунктирные линии, как точки из азбуки Морзе, обозначались и терялись вдали.
В наглухо застегнутой шинели, в барашковой шапке и шерстяных носках Вадим не чувствовал ни холода, ни сырости. По привычке прикасаясь левой ладонью к плоскому палашу, он неторопливо спустился по гранитным ступеням. Нева, казалось, глубоко дышала, выкатывая могучие воды к Балтике. Уровень за неделю заметно поднялся. Мост стал ниже. В тумане утонули Ростральные колонны - первые маяки петровских шкиперов.
Ленинград поднимался перед Вадимом во всей своей красоте, независимой от дождей или туманов. С таким городом хочется долго оставаться наедине, ощущать его душой и телом, раздумывать. Приятно сознавать преданность большой и сильной Родине именно здесь, в городе Ленина. Во время войны народ встал стеной, не позволил ни захватить его, ни развалить. Не упали дворцы и храмы, мосты и здания, заводы и училища - все, что создавали талантливые руки и ясный ум трудолюбивой, упорной и героической России.
Ганецкий появился незаметно:
- Мечтаете, курсант!
- Так неожиданно… - Вадим вздрогнул.
- Нервы? Рановато для вашего цветущего возраста! Здравствуй, Вадик! Итак, ты мечтал, как всегда.
- Да. Снова проникся романтикой нашего города, - казалось, он утверждал свою точку зрения в давно начатом ими споре.
Они пошли вдоль набережной, по течению реки.
- Почему ты издеваешься над романтикой? - спросил Вадим, еще не зная, как начать объяснение.
- Не надо хитрить, Вадик. Когда ты позвал меня, старшего товарища, у тебя был слишком строгий вид для беспредметного спора о романтике.
- Может быть, этот спор поможет мне подойти к непосредственному делу, - буркнул Вадим.
- Ага, я угадал! Что ж, подождем, не спешу. А на твой вопрос отвечаю: время романтики прошло…
- Ты не прав. Уж кто-кто, а мы по самой своей профессии предназначены для романтики.
- Я люблю смотреть на вещи реально, - сказал Ганецкий. - Мы целиком и полностью вступили в мир грубых материалистических отношений.
Они подошли к закрытой на зиму пристани речных катеров. Туман понемногу расходился. Яснее обрисовывались контуры Исаакиевского собора, зданий бывших сената и синода и памятника Петру.
- Ты начисто отметаешь романтику?
- Лично для себя - да.
- Скучно.
- Романтика, очевидно, до поры до времени сохранится, - немного подумав, заметил Ганецкий, - сохранится для людей экзальтированных… непрактичных… К ним я не принадлежу.
- Разъясни свою мысль.
- Видишь ли, романтика, если ее прямолинейно понимать, может даже повредить общему делу.
- А романтика подвига?
- Ну и что же?.. - Борис не спеша вытащил пачку папирос, закурил. - Подвиг является завершающим моментом целого комплекса материалистических предпосылок…
- Точнее?
- Чтобы совершить подвиг, надо - имея в виду, например, мою узкую специальность корабельного артиллериста - учиться морскому делу и машинной войне. Учиться нудно, утомительно, до головной боли. Надо знать автоматику, систему управления артиллерийским огнем, точно рассчитывать, безусловно доверять скучным и умным неодушевленным приборам, а не собственной романтической интуиции. Надо доверять своему подчиненному, матросу-комендору, фигуре совсем не романтической, иногда травящей на эти точные приборы съеденным флотским борщом и пловом.
Вадим нащупал письмо Галочки в кармане шинели. Может быть, сразу, в упор предъявить ему обвинение? Судя по всему, не стоило заводить этот разговор "на раскачку".
- Милый мой романтик! - невозмутимо продолжал Борис. - Ты не бывал в штормягу в орудийной башне, в стальной клетке, куда запрятаны десятки людей. Добрая половина этих стриженых отроков впервые испытывает качку… И не в том еще дело… Я разовью свою мысль, если ты разрешишь.
- Пожалуйста.
Ганецкий спохватился и подозрительно спросил:
- Все же скажи без обиняков, зачем ты меня позвал?
- Ладно, - Вадим замялся, - развивай свою мысль дальше. Просвещай мою серость…
Ганецкий прищурился, издали вглядываясь в большие гранитные вазы на набережной.
- Вот эти штуки, установленные у невских парапетов, - романтика?
- Не знаю.
- Подумай.
- Романтика труда.
- Нет! - Ганецкий отрицательно покачал головой. - Эти вазы делали по принуждению. Делали их сермяжные, голодные, обозленные люди. Детишки цеплялись за них, просили ржанухи, а они, прихватив желтыми зубами клок бороды, кромсали твердую породу.
- И что же?
- Так и в нашем деле, Вадим. Романтика подчинена повседневной, уныло расписанной уставами работе на борту энского военного корабля. Надо учить людей, проверять их знания, готовить подчиненных к несению корабельных нарядов, проверять технические средства, оружие, противогазы, химкостюмы, изучать биографии, следить за тем, как выглажены штаны и воротнички, интересоваться личными настроениями и содержанием ежедневной травли на полубаке, писать бумажки в корабельную канцелярию… И чего только еще не делать! А ты - подвиг! Подвиг, брат, это стихийный всплеск души.
- Эх… Не понимаешь ты многого… - с досадой возразил Вадим, все же заинтересованный развитием мысли Ганецкого.
- Все отлично понимаю. У нас должна быть не стихия, а спокойное и ровное движение жизни, изученное и расписанное уставами, наставлениями, инструкциями. Военные законы писали люди точные, далеко не романтичные, рассчитавшие все, вплоть до техники отдания воинской чести. Доверь-ка писать уставы романтикам! Анархия начнется.
- Мне кажется, мы говорим об одном, но на разных языках.
- Не думаю. Просто не все еще дошло до тебя. Виновен не ты, а недостаток воспитания. Для всех нас, а для тебя в первую очередь тренировка мозга необходима наряду с тренировкой мышц.
Что, кроме досады, могут вызвать слова, процеженные сквозь зубы, и высокомерный, крайне неприятный тон, который иногда появлялся у Бориса и всегда раздражал его товарищей.
Можно вспомнить жизненную его философию: "Многие люди независимо от своей воли заблуждаются, поэтому я стараюсь уйти из стада и встать на верный путь". У него сложился свой моральный кодекс. Добиться легкой связи с женщиной он считал молодечеством, утверждением престижа мужчины. Прежде чем выбрать, надо узнать. Несчастливые браки - от невежества и ограниченности. Не спеши, оцени, взвесь, подумай! Не женись по первому зову неизвестно на ком, чтобы после, приобретя вкус и опыт, не пришлось тебе заниматься интрижками либо уродовать жизнь и себе, и своей избраннице. Вадим однажды видел с Борисом Ирину. "Эта женщина - самая крупная моя победа! Успех одержал мой интеллект".
Пока женщины занимали Бориса больше всего. Он умел ухаживать и раболепствовать, "сгорать от любви", а после тиранить. И при всем этом в нем мог уживаться товарищ, зачастую бескорыстный и отзывчивый, способный, не раздумывая и не заботясь о выгодах, прийти на помощь не только другу, но и малоизвестному человеку. Как найти верный путь к сердцу такого индивидуума, как оправдать надежды безумно встревоженной Галочки и помочь Катюше? Припоминалась строчка письма:
"Удивительно. Она его любит, любит…"
Вадим собирался с силами. Трудно решалась эта нелегкая задача.
- Вадик, ты что-то слишком подозрительно помалкиваешь. Ненавижу хлюпиков выковки восемнадцатого века! - подшучивал Борис, попыхивая уже второй папироской. - Обожаю наш град в слякотную погоду. Народец шлепает по мокрому асфальту и торопится, ни на что не глядя. Спешат, чтобы скорее уйти от ампирных растреллиевских улиц к своему кривоногому столику с чаем, хлебом и масленкой. Легендарный памятник Петру покрыт потеками, бронза зеленеет. На Исаакии гнездятся вороны и даже не подозревают, какую ценность они марают своим пометом…
- Слушай, Борис, да ты совсем прокис.
- Простокваша тоже полезна. Должен сказать, что я просто-напросто материалист. - Он произнес слово "материалист", нарочито коверкая его: "материялист". - Ради совершения подвига я не стану выскакивать из башни главного калибра во время боя, не стану бегать по палубам и кричать "ура" или карабкаться по вантам на мачту и оттуда стрелять, как корсар, из пистолета. По-моему, самый главный подвиг - не "запросить маму", если стукнет раза два по башке снарядом. Как поступали ленинградские рабочие? Они шли на Нарвскую заставу, на Пулковские высоты, работали под обстрелом в цехах. А те, кто на каждом шагу кричали об ампирах, о песне зодчества, о величии города, бежали в первые дни войны в Среднюю Азию и оттуда ахали и охали. Откровенно сказать, Вадим, меня считают грубоватым и странным человеком, а я боюсь тех, кто разводит романтическую плесень. А из этой плесени пенициллин не сделаешь, уверяю тебя.
Они подошли к памятнику Петру.