Глава восьмая
МОЛОДОСТЬ ЖИВА
В тот час, когда Дуся писала свое письмо, еще не зная, пошлет ли его, Володя очнулся от бреда. Это уже не в первый раз. И теперь он сознавал, что скоро опять начнется мучительное состояние, когда равновесие, достигнутое неимоверными усилиями, разваливается… И главное - сознаешь эту неизбежность развала, а все-таки сооружаешь что-то без всякой веры, что это сохранится. Без всякой веры - вот в чем ужас этого состояния.
В бреду он совершал подвиги: закреплял электрические провода на огромной высоте под обстрелом; вел машину по крутой дороге у самого края пропасти; вместе с другими переправлялся на бревнышке через бурливый поток на виду у врага, залегшего на берегу с автоматом; наконец, прятал красноармейцев в тайнике, а кругом были немцы, и слышался лай их собак…
Но электрический провод проходил через его тело, он срывался с высоты, машина падала в пропасть, бревно тонуло, красноармейцев обнаруживали. Раздавался неизбежный стук - стучали прикладами, собаки заливались…
Все причиняло нестерпимую боль, и стуки - словно по черепу. Но невыносимее всего было сознание тщетности всего этого. Ни на миг не верил он, что работа, на которую он затрачивает все силы, принесет какой-нибудь результат. И все же она безостановочно продолжалась.
Он раздваивался. Он становился многими. И эти многие также были деятельны и бессильны…
Но мучительно возрастающие и бесплодные усилия не могли длиться бесконечно. Их могло прекратить только одно из двух - либо конец, мрак, либо какой-нибудь проблеск надежды. Маленький проблеск веры. Но тогда усилия должны стать еще напряженнее. И этого он также боялся.
Девушка подошла к постели Володи, поправила подушку. Он знал эту девушку, но не мог вспомнить, кто она. С ней было связано что-то прекрасное, но - опять усилия, чтобы вспомнить…
- Профессор уже начал обход, - сказала она кому-то. И прибавила шепотом: - Вроде очнулся…
Действительно, бред на время оставил его. После укола он забылся. Потом стал думать о дурацком вывихе, о своей глупости, о том, что не сразу обратил внимание на выступившую косточку…
Он заметался на постели. Как же это бывает? Одни живут нудно, буднично, никто их не замечает, и сами они не подозревают в себе ничего особенного. Но приходит их великий час, и они становятся героями и умирают отважно. Сколько таких героев родилось в эту войну! И бывает по-иному: человек мечтает о подвиге, готовится к нему, работает над собой - все это в ожидании главного экзамена, как говорил отец, - и умирает случайно, глупо. Главный экзамен не состоялся.
Отец на Сталинградском фронте. А он вывихнул ногу на катке!
Что же важно? Как жил или как умер? Коля любил повторять:
Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день идет за них на бой!
Мама получила письмо от сестры, у которой двое погибли на фронте. Она умоляла приехать. "А почему бы ей не приехать к нам?" - "Что ты, Вова, у нее такая хорошая квартира. Уедет, а кто-нибудь вселится". - "Значит, в квартире дело". - "Вова, ведь она там привыкла, там вся ее жизнь".
Мама многого не понимала. "Зачем ты ходишь в эту грязную столовую? Ведь мы, по нашему положению, можем обедать в Доме авиации, где прилично кормят. И вообще ты должен помнить, кто твой отец". - "Я помню, но при чем тут столовая?"
Пусть звучат постылые,
Нудные слова.
…Опять стало холодно до дрожи. Опять озноб - предвестник жаркой, бесконечной, бесполезной работы. Человек с цыганскими глазами помогает ему, но они обречены оба. "Ну что, - спрашивает цыган, - удалось организовать кружок гуманизма?"
Представьте, удалось. Подобрал ребят, с которыми ходили по общежитию, выясняли, у кого неполадки. Не только крышу чинили и проводили электричество. Труднее было повлиять, чтобы не ругались хотя бы при девушках, внушить простую мысль, что, сделав людей суровее, война требует дисциплины от них самих. Конечно, не в кружке дело, но вы понимаете меня… Как же его зовут? Все-таки не зря проходили для нас эти военные годы.
"Нас бросала молодость…"
"Ну, что ты, паренек, это нас она водила и бросала, наша молодость, а не ваша. А ты умираешь только от заражения крови".
И все же, когда умирала пионерка Валя, за ней вставала вся наша революция, все достижения ваших лет, первых лет Октября и гражданской войны.
И потом, ведь она ничего еще не успела сделать - только отбросила крест. И не на фронте, а от болезни она…
"Конечно, - говорит этот… цыган, - но она хоть крест отбросила, а ты…"
"Тогда скажите мне, - Володя даже попытался подняться, потому что в ответе цыгана была его последняя надежда, - тогда скажите: если бы мать Вали не успела прийти и девочка умерла бы до этого креста, тогда… вы не назвали бы ее героиней?"
"Конечно, назвал бы. Ведь она была готова к героическому поступку".
"А я?"
"И ты", - послышался очень тихий ответ, но Володя услыхал его.
"…И когда поднялась ввысь слабая детская рука, реяло в воздухе наше знамя, и рожок горниста трубил для последнего кровавого боя. И…
В бреду горячечном
Поднимались мы,
И глаза незрячие
Открывали мы…"
В глубине палаты, но страшно далеко от кровати, неизмеримо далеко, на краю света, высится громадный рубильник. Надо приблизиться к нему через невероятные препятствия. Через бурные реки, темные ущелья, грозовые тучи, кронштадтский лед, сабельный поход, Сталинградскую битву и блокаду Ленинграда. Надо пройти с боями всю историю… Всю Испанию, всю Европу и Азию - через восстание Спартака, костер Яна Гуса, через Сенатскую площадь четырнадцатого декабря и через площадь Зимнего - Девятого января. Ах, через тысячу жизней, через океаны слез и крови. Надо спасти Александра Матросова и стать вместо него у дзота!..
Но теперь все уже стало возможным, оттого что появилась надежда, нет, уверенность в том, что усилия не напрасны. И, обливаясь потом, напрягаясь сильнее, чем все эти дни, Володя шел и шел вперед, к цели. Шел, и падал, и опять поднимался, падал и взлетал над землей. Шел и приближался к противоположной стене, которая была на другом конце света…
Враги не отставали, шли за ним по пятам. И когда они почти что догнали его, он протянул неимоверно выросшие руки куда-то вперед, в пространство, еще подтянулся, повис на руках на каком-то ненадежном, падающем уступе - и включил рубильник. И в глаза ему ударил яркий свет.
- Молодец! - сказал кто-то тихо, но решительно. - Выкарабкался, молодой человек! Теперь это можно сказать с уверенностью. А вы, Дусенька, подвиньте тот столик. Окно надо плотней занавесить.
И в первый раз за многие дни наступила тишина, но не та, беспамятная, начисто лишенная звуков, а живая, прохладная. Засыпая, Володя понял, что произнесенное имя знакомо ему. Но было и другое имя; его вспомнить еще не хватило сил. И все же в новой тишине возник медленный, незаконченный мотив на плавно колышущемся фоне. И этот удивительный мотив и означал полузабытое женское имя.
Глава девятая
"В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС!"
Маша долго не могла объяснить себе, что толкнуло ее на рискованный шаг, одна мысль о котором казалась ей невозможной: то ли, что она узнала номер госпиталя, начальник которого выдал в прошлом году сульфидин Варе; воспоминание ли о встрече с незнакомцем после концерта в филармонии? Она видела этого человека еще один раз; он сказал, что вот, пришла его очередь - он отправляется на фронт. Но музыку будет любить и там. И вспоминать ее.
- А ваш приятель? - спросила Маша. - Тот, который в сибирском поселке?
- А!.. Он умер, бедняга. Но я уверен, что любимыми занятиями он продлил свою жизнь. Я рад, что вы о нем вспомнили.
А может быть, и Виктория Данченко повлияла на Машу. Несмотря на свое упрощенно-обывательское отношение к искусству Виктория оказалась чуткой: она догадалась, что Маша не только любительница, хотя Маша ни словом не обмолвилась, что училась когда-то в музыкальной школе.
- Знаешь что? - сказала однажды Вика. - Зайдем к Юре Теплыху (это был их одноклассник). У них пианино, и старших нет дома. Юра будет рад. А ты поиграешь.
- Я?
- Вот именно, - сказала Виктория.
Маша ничего не ответила. Она согласилась, и проба оказалась удачной. Юра действительно был рад. Видя, как Маша прикипела к клавишам, он сказал:
- Приходи всегда заниматься.
И тут у Виктории появилась та, совершенно невозможная мысль…
…Нет, причин было больше. Все началось полгода назад, в тот февральский день, после которого вся жизнь повернулась и стал виден конец войны. Война еще длилась, но как бывает в природе - поворот с зимы на лето, после которого неотвратимо светлеет и прибывают дни, - так после февраля сорок третьего все быстрее и несомненнее мчалась навстречу победа.
Маша хорошо помнила, как учителя были рассеянны и долго длился школьный день. На переменах все повторяли одно слово: "Сталинград". После третьей смены Маша с Викой и Юрой долго бродили по городу. Собрались было в кино, потом вспомнили, что в половине восьмого начинаются последние известия, а в картине две серии.
- Походим лучше, - сказала Виктория.
Было очень холодно и ветрено. Девушка-почтальон пробежала мимо.
- В каждой сумке смерть, - сказала Виктория, передернув плечами.
- И надежда, - прибавил Юра, умоляюще взглянув на нее.
Викин отец давно умер, но теперь и ей был страшен вид почтальона.