- Конечно, будь ты мне чужая, мне было бы все равно, губишь ты себя, надрываясь тут на работе, или нет. Но ведь я тебя знаю с давних пор. Да ты пойми - ты ведь человек, больше того - ты женщина, надо же в конце концов тебе устроить свою жизнь по-настоящему.
Шейндл никак не могла понять, зачем понадобилось Аншлу Коцину заводить с ней такой разговор, и смотрела на него, не скрывая своего недоумения.
- Ты, как видно, свыклась со своей долей, - помолчав немного, вновь начал свои подходы Коцин. - Но, прости за сравнение, и червяк, забравшись в корешок хрена, воображает, что нет ничего на свете слаще. Говорят, что ты опять одна осталась?
- Что такое? - вспыхнула Шейндл. - Откуда ты это взял?
- Слухом земля полнится. Поговаривают, что ты разошлась с Шалитом, - ответил Коцин и замолчал, как бы выжидая, как Шейндл отнесется к его словам.
- Кому какое до этого дело? - неохотно и уклончиво процедила Шейндл.
- Дела-то, конечно, никому до этого нет, - подхватил Коцин и в упор уставился на Шейндл. - Но правду тебе сказать я обязан. А правда в том, что Шалит не перестает думать о своей семье, а ты у него, что называется, седьмая спица в колеснице… На всем белом свете есть только один человек, который по-настоящему думает о тебе, - это я.
- Ты? - расхохоталась Шейндл. - Уж будто тебе не о ком думать, кроме меня?
- Ты что же - о моей жене говоришь, что ли? - досадливо махнув рукой, сказал Коцин. - Я до сих пор молчал о моих чувствах к тебе, не хотел расстраивать твою семейную жизнь с Шалитом, но сейчас, мне кажется, мы можем говорить начистоту.
- О чем? - с притворным недоумением отозвалась Шейндл.
- Ну, прежде всего о твоем переезде в наш колхоз, - несколько неуверенно начал Коцин. - Ты сама понимаешь, что, хоть вы и разошлись, из-за Шалита мне неудобно ездить к тебе. Переезжай, будешь у нас работать, на моих глазах. Посадим виноградник, сначала небольшой, но не такой, как здесь, а образцовый. Самые лучшие, самые редкостные сорта винограда будут у нас, и ты, мастер этого дела, будешь снимать такие урожаи, что люди станут отовсюду съезжаться, чтобы учиться у тебя. Ты станешь знаменитостью - по всему Союзу узнают про нашу Шейндл…
- Прямо как в сказке, - сказала Шейндл, чтобы скрыть свое смущение, и отвернулась. Потом, после недолгого раздумья, она отрицательно качнула головой: - Нет, никуда я отсюда не уеду - не могу: здесь каждый кустик, каждое деревцо, каждая лоза мною посажены, и когда я вижу, как они наливаются соками и растут, мне кажется, что и я с каждым часом набираюсь сил вместе с моими питомцами. А когда виноград созреет, когда люди наготовят вина и будут пить его в дни праздников или на свадьбах, я буду знать, что и я вложила свою долю труда, чтобы люди узнали радость. Л приносить людям радость - да разве есть на свете что-либо более дорогое?
Коцин ни разу до сих пор не видел Шейндл в таком приподнятом настроении, и ему захотелось сказать ей что-либо возвышенное, чтобы не ударить лицом в грязь, да, как назло, ничего такого не приходило на ум. А между тем начали подходить женщины, прикрывавшие на зиму виноградные лозы на соседних участках, и Коцин заторопился, чтобы до их прихода добиться от Шейндл согласия.
- Ну, так что ты мне скажешь? - нетерпеливо спросил он.
- О чем? Я ведь тебе дала понять, что не могу.
- А ты подумай. Может быть, мы с тобой проедемся куда-нибудь, - предложил Коцин, не теряя надежды уломать несговорчивую женщину.
- Куда ехать-то? Да и нельзя - сейчас лозы прикрыть надо, дело не терпит.
- Без тебя прикроют. А куда поехать? Мало ли куда, найдем место, - настаивал Коцин.
- Разве что в район - у меня там дело есть, и я бы поехала, пожалуй, да раньше надо взять разрешение.
- Ну, хорошо, хорошо, - отозвался Коцин.
Они перебросились еще несколькими словами и разошлись.
- Хорошо… хорошо… - повторила несколько раз озадаченная Шейндл, глядя вслед Коцину.
Слух о том, что Шейндл ездила с Коциным в район, дошел и до Шалита. Возможно, что он не придал бы этому значения: мало ли что - Шейндл как будто собиралась к врачу, и Коцин мог случайно прихватить ее по дороге. Но то, что Коцин дважды приезжал к ней на виноградник, внушало Шалиту серьезные опасения.
"А что, если он и впрямь переманит Шейндл к себе? - беспокоился он. - Да нет, не может быть - никуда она отсюда не уедет".
И все же ревнивое чувство не давало ему покоя: как-никак она стала ему, Шалиту, женой, он связал с ней свою жизнь. Они же не поссорились, он ее ничем не обидел - больше того, Шалит был уверен, что не сегодня-завтра Шейндл к нему вернется. И вдруг… Кто бы мог ожидать? Надо поговорить с Шейндл напрямик и не откладывая в долгий ящик.
Шалит пошел на виноградник с твердым намерением все выяснить, но. как назло, ему все не удавалось остаться с Шейндл наедине: женщины будто сговорились не оставлять их одних пи на минуту.
Шалит уже совсем было собрался уходить, но тут увидел, что к винограднику подъезжает "газик" Коцина. Аншл вышел из машины и зашагал ему навстречу. Издали он не узнал Шалита и, очутившись с ним лицом к лицу, немного растерялся.
- Ты что-то стал у нас частым гостем, - со скрытой злобой глядя в упор на Коцина, не без ехидства сказал Шалит.
- Да видишь ли, в чем дело: задумали и мы у себя в колхозе насадить виноградник - вот и езжу к вам, хочу присмотреться, перенять, как говорится, ваш опыт, - стал оправдываться Коцин.
- Ой, Аншл, мне что-то кажется, что ты не о винограднике думаешь, а о виноградарке, - не вытерпев, оборвал его Шалит.
- Виноградарка ваша - молодец: гляди, как делами заворачивает! - начал Коцин расхваливать Шейндл, подливая масла в огонь назревавшей ссоры. - Какой виноградник отгрохала - не виноградник, а целое состояние!
- А тебе завидно? Глаза тебе, что ли, мозолит наш виноградник? - повысил голос Шалит.
- Не понимаю, Нохим, почему ты злишься? Не иначе, как встал сегодня с левой ноги, - опасливо посмотрел на Шалита Коцин.
- А, зубы мне заговорить хочешь! - еще больше распалился тот. - Знакомые штучки!
Ни разу Коцин не видел Шалита таким злым и возбужденным. Учтивость и немного приторную улыбку будто ветром сдуло с лица Аншла, оно стало холодным и жестким, взгляд - настороженным.
- Нохим, что ты, Нохим? - заговорил он как только мог спокойно, но на всякий случай отодвинулся от Шалита, словно опасаясь, что тот на него набросится. "Да разве было в наших разговорах с Шейндл что-либо такое, что она не могла бы сказать Шалиту? - мысленно успокаивал он себя. - Ведь между нами ничего, собственно, не произошло".
И действительно, сколько ни пытался Коцин войти в доверие к Шейндл, она и слушать его не хотела. Напрасно он старался внуйшть ей, что с женой сошелся в свое время совершенно случайно, что она ему давно опротивела, что Шейндл станет ему настоящей женой, что он будет ее лелеять и холить, каждую пылинку с нее сдувать. Шейндл слушала его вполуха, все время думая о своем, и этим сильно-таки выводила Аншла из себя. Да и в район она ездила только по своим делам, и Коцину, хоть он и не терял надежды сломить ее упорство, стало ясно, что с Шалитом она связана прочными узами.
- Не понимаю, Нохим, что ты так кипятишься, - зная, что он ничем, в конце концов, не провинился перед Шалитом, заговорил Коцин обиженным тоном. - Видно, кто-то оговорил меня… Хотят, как видно, нас поссорить… А я, право же, ни в чем не чувствую себя виноватым перед тобой…
Тут он вдруг замолчал, оборвал разговор чуть ли не на полуслове: рядом с ними очутилась Шейндл - то ли она слышала их разговор и хотела вмешаться, то ли подошла к ним случайно, - но ее появление остановило начинавшуюся ссору, и все трое заговорили о винограднике.
Жители, хотя и реже, чем в первые месяцы, всё еще целыми семьями возвращались в поселок из эвакуации. Были среди приезжих и люди из других краев, и люди разных национальностей. Их забросили сюда бури военных лет.
Шалит, Журбенко и все старожилы поселка встречали приезжающих с идущим от щедрого сердца гостеприимством. Правление колхоза отдало новоселам пустовавшие дома загубленных фашистами семей, помогло отремонтировать эти дома - выделило на первое время продовольствие. И как только новоселы освоились немного, их распределили по разным бригадам.
На полученный из района кредит колхоз приобрел молодых коров, телок и несколько свиноматок, которые вот-вот должны были опороситься. Журбенко особенно радовался тому, что среди купленного колхозом скота было несколько телок немецкой породы. Любуясь ими, он не переставал с увлечением твердить Шалиту:
- Не пройдет и года, и наши телки станут коровами, да еще какими коровами - всем на удивление! У нас тут скоро будет настоящая молочная ферма: ты еще увидишь, какие стада будут пастись на наших пастбищах! Трудно будет поверить, что совсем недавно у нас была одна-единственная корова!
Как-то раз осенью надеждинцы прочли на первой полосе районной газеты "Ленинский путь" набранную крупным шрифтом статью: "Новые успехи колхоза "Маяк".
- Скажи пожалуйста, какими делами заворачивает этот Коцин, - сказал Журбенко, указывая на статью, - высоко поднялся, ничего не скажешь, орел, да и только!
- Не орел, а жук, - с досадой возразил Шалит. - Ведь и жук в полете шумит, да еще как, почище орла, пожалуй.
Со дня их столкновения на винограднике отношения между Коциным и Шалитом продолжали оставаться холодными. Шалит избегал встреч с Коциным, даже слушать о нем не хотел. И все же доискаться до истинных причин успехов соседа он был не прочь.