И Илька закивал головой - верно, мол, мать сколько раз сообщала им, ребятишкам, что видели Яг-морта с лодки.
- Да не то! Яг-морта знаем. Он человек добрый, на нас похожий, - упорствовала Эдэ. - А это другой - дикий человек, Ыджыд-Вэрса. Потеряли мы двух оленей. Не вернулись они больше. Мы с Елисеем пастушили ночью… было ведь светло как днем. Вдруг олени в небольшом нашем стаде забеспокоились. Откуда-то чудовище появилось сзади над оленями. Высокий-высокий человечина, выше хорея. Глаза горят, как угли, темно-красным цветом. Хорошо видим - покрыт длинной белесой шерстью. Одежды никакой. Наклонился он, взял в одну руку наобхват быка-оленя, а второй рукой забросил на плечо другого. "Куда ты тащишь оленей?!" - закричал ему Елисей. "Куда ты тащишь оленей?!" - загоготал пронзительно дикий человек, прыгнул через порожистую речку Сыню и был таков. Ой, беда-беда! Что такое? Страшно делалось нам с Елисеем. Может, еще придет за оленями? И нас сожрет. Решили в чуме спрятаться. Я была тогда беременная - Малань родилась потом. Беда! В чум не могу бежать. Спряталась кое-как, а собаку отогнала - пускай лает, отпугивает его. Хорошо помню - мои мозги сорока не выклевала еще. Вот вам крест…
- Страсти-то какие. - Бабушка Анн убрала руку с плеча внука и вздохнула: - Ох-хо-хо!..
- Ну и ну! Как интересно!.. - прошептал Илька.
- Мы до утра не решались выйти из чума - пищалей-то не было в тундре, - продолжала рассказывать Эдэ. - Без пищаля, что против дикаря? Караулили, выглядывали в щели. Наконец с Елисеем вышли, смотрим кругом - вроде нет страшилища. Ушел, наверное, куда-то и быков-оленей унес с собой. А маленькое стадо как будто бы и не тревожилось из-за чудовища. Охота взять оленей-быков, да идти страшно - порожистая Сыня, не попадешь на тот берег. Плюнули - откочевать лучше от Сыни. Решили посмотреть место у лиственницы, где возник он над оленями. Следы большие-большие, плоские, как у медведя. Пальцы расставлены в стороны. Пятки востроватые. Мы взяли да стоптали следы почти до Сыни. Чтоб никто не знал о диком человеке. И откочевали в сторону Саран-Туя. Вот до сей поры и молчала я. Даже и Малань, и Ирка, и Микуль не знали о виденном диком человеке. А тут вон из-за кота даже рассказала сама…
- Правильно, бабушка Эдэ. - Илька ласкал кошку, и вдруг хитро улыбнулся: - А ты не врешь случайно?
- Что ты, что ты! - заторопилась Эдэ, а затем вспомнила о данном Елисею слове ничего не говорить о встрече дикого человека и заулыбалась: - Вру, вру я. Хотела тебя, Илька, позабавить…
Старуха Анн высоко вскинула брови:
- Почему не могло быть? Очень даже могло. Сейчас только вспомнила - слышала я даже подобный случай от остяка Орымко. Голова у него была - на голой макушке волдырь - ударил кто-то во время пьянки дном бутылки и оставил "печать", - Анн засмеялась. - Так этот Орымко рассказывал - он видел сам двух кулей, чертей. Известно, остяки неохотно рассказывают о виденном куле-черте. Но Орымко был под хмельком - мы ехали на каюке по Горной Оби в Лор-Вож - и рассказал о случае в Устье-Войкарах. Как раз мы проезжали это место. Дело было, говорил он, зимой. С ним были две лайки - обе рыжие. Они ощерились, залаяли и бросились вперед. Потом вернулись, потом опять убежали вперед, и опять вернулись. Боязливо, говорит, прижались ко мне и больше не лаяли. И сразу же, дескать, вышли из леса два куля-черта. Тоже рыжие. Один высокий-высокий, выше, наверное, говорит, трех аршин, а другой пониже. Испугался, говорит. Глаза у них даже днем горят красным светом. Они шли, дескать, мне навстречу. Поравнялись со мной и вдруг посмотрели на меня, только глаза сверкнули. Одежды, говорит, совсем не было у них…
- Не было, не было. У нашего белесого тоже, - добавила Эдэ и покраснела - встретилась с глазами Ильки.
А Анн продолжала:
- На теле шерсть длинная и густая-густая. Лицо, как морда, вытянуто вперед. Руки длинные, намного длиннее, чем у человека. Походка не такая, как у людей. Они, дескать, выворачивали ноги при ходьбе. Кричали с выдыханием: "Ур, ур, ур".
- А наш белесый повторял вопрос Елисея, загоготал диким голосом: "Куда ты тащишь оленей?" - опять сказала Эдэ. - А тут только "ур, ур, ур…", говоришь ты?
- Ага, - сказала Анн. - Когда кули-черти прошли, собаки сразу же бросились в юрты…
- Ну-ка, ну-ка! Кули-черти, говоришь? - вдруг неожиданно послышался сзади голос Коктэм-Ваня. Он вошел со стороны калитки и ковыляет на деревяшке к брату Самуилу. Коктэм-Вань без шапки, но в фуфайке и в сапоге, нес на плечах мокрую сеть-важан и мешок с уловом - из мешка торчал хвост огромной стерляди. Остановился: - Вуся!..
- Вуся!.. - ответили ему, а кот почуял свежую рыбу, спрыгнул с колен Ильки и уставился на Коктэм-Ваня снизу вверх.
Старуха Анн покачала головой:
- И Вань пришел послушать про кулей-чертей. Опоздал!..
- Нет, не опоздал я! У меня ведь тоже есть рассказывать что. Например, про тунгу! - улыбаясь, заявил Вань.
- Про какого тунгу? - удивилась Эдэ. - Мы толковали здесь про диких людей…
- Вот дикие люди и есть по-зырянски Ыджыд-Вэрса, по-остяцки кули-черти, а по-ярански - тунгу. - Вань, опираясь на деревяшку, свободной рукой поправил волосы цвета сливочного масла. - Тунгу, а не тунгусы или другие какие северные люди. Старый и бывалый знает - я видел их когда-то перед германской войной, когда еще на двух ногах ходил. Это было около Ныды, почти в Обской губе. Тунгу встречаются осенью, когда темнеет в тундре. Мы промышляли с остяками и яранами на купца, и я видел троих тунгу. Наши чумы окружал высокий трехаршинный тальник. Так вот ночью часто лаяли собаки. Однажды этот лай стал особенно остервенелым. Я спросил у знакомого ярана. "Не все собаки лают, а только черной шерсти. Их у нас в своре три. Выйдем - покажу, на кого они лают. Только смотри не на собак, а на них осторожно, сквозь пальцы". И вот в полночь мы вышли из чума. Уже висела луна - большая, красная. Вдруг снова раздался лай трех черных собак. В нескольких десятках аршин я увидел высокого-высокого человека, а сзади, чуть поменьше двоих. Всего их трое. Смотрю сквозь пальцы. Головы и плечи диких людей выше тальников. Они шагали очень быстро, аршинными шагами, напролом через заросли. Глаза у них горели красным углем. Шерсть черная, густая. Таких страшных и таких высоких людей я никогда не встречал ни раньше, ни позже. Страшилища быстро удалились, даже не посмотрели на нас. Я старика-ярана спросил, мол, что это - лешие? А он испуганно прошептал: "Не смей говорить этих слов. Ты накличешь их. Зови просто "тунгу". Они приходят сюда каждый год. Живут в лесу под корягой. Разговаривать не умеют, только страшно свистят и кричат: "Ру, ру, ру"".
- А Орымко рассказывал: "Ур, ур, ур!", - добавила Анн в полный голос, забыв про малышей.
И Эдэ тоже сказала громко про белесого - повторяет, мол, все, что слышит.
Коктэм-Вань махнул рукой:
- Не поймешь их. Иногда тунгу подходят к чумам или юртам украсть девушек, а может, и баб…
- Ой, беда, беда!.. - враз произнесли старушки так сильно, что разбудили детей - послышался визг. Эдэ, заворчав, встала и пошла к малышам, а Анн сказала: - Мы и забыли про детей - в сенях ведь спали они…
- На сене, - засмеялся Илька. - А мы заслушались былей-небылиц!
- Былей-небылиц! Верно, Илька, - кивнул Коктэм-Вань, - это ведь было давным-давно. Теперь вроде не встречаются тунгу, или куль, или вэрса. Поди, вымерли все черти, а может, убежали куда-нибудь. Вот вспомнил только, что дикие люди бывали на земле… Ну, надо отнести брату важан. Он тоже хочет важанить ночью. - Коктэм-Вань поправил на плечах сеть и мешок с уловом.
Анн полюбопытствовала:
- Видать, стерлядка здоровенная попалась…
Вань пообещал, что в следующий раз поймает осетра и, поддерживая ногу-деревяшку рукой, кивнул:
- Пока!..
- До свиданья!.. - ответили хозяева.
Илька смотрел внимательно, как удаляется Коктэм-Вань на деревяшке, и вздохнул: "Молодец Вань! Кормит семью, хоть и без ноги. Вот мне бы так хотелось когда-нибудь!.."
Глава 24
Елення
1
У Сеньки Германца стряслась беда - ночью во время сна рухнула полать. Едва не ушиблись спящие на полати мальчуганы Гаддя-Парасси. Она испугалась очень - могли ведь искалечиться. Доски полати выскочили из пазов планки, потому что стена отходит в наружную сторону, и все рухнуло вниз. Щербатая лампа, как на грех, пустовала без керосина с весны.
Рано, как только начал брезжить рассвет, Гаддя-Парасся, оставив ревущих детей, пришла к Еленне. Плача и проклиная председателя, сообщила про их беду - рухнула полать. Парнишек чуть не убило.
- Горе-то какое! - кричала она на крыльце избы Еленни.
Елення зашикала - разбудит весь народ. Сказала, что сегодня же добьется от Биасин-Гала конкретного ответа. Пусть Парасся успокоится, идет к своим детям, а Елення сейчас же пойдет к Биасину.
Парасся, всхлипывая, ушла, а Елення не смогла уснуть - чувствовала свое бессилие, не может она никак убедить Биасин-Гала помочь многодетной Парассе. Она встала, начала брякать подойником, несколько раз выходила к корове. Увидела свою матушку Анн и поведала - пусть снохи подождут ее у берега, если она задержится.
Матушка покачала головой:
- Ох-хо-хо! И зачем тебе это дело! Избрали куда-то делегаткой, ну и пускай разбираются сами!..
Елення добиралась до председателя долго - он жил на северной окраине села. Пока шла, все думала, как бы покрепче поругать Биасин-Гала. Народ уже встал, даже обратил на нее внимание, чуть не бегущую куда-то, но она ничего этого не замечала. Гала она застала дома. Он удивился:
- Елення? Что так рано? Что-нибудь случилось у тебя?