В последних числах февраля, совершенно неожиданно, как снег на голову свалилась Сусанна. Не оповестив заранее о своем приезде, она явилась в утреннему кофе, бодрая и свежая, несмотря на три дня, проведенные в вагоне.
Марья Львовна до того растерялась от неожиданности ее появления, что сначала даже как будто обрадовалась непрошенной гостье. Она сейчас же устроила дочь в небольшой угловой комнате, рядом с комнатой Ненси. Пока переносили и ставили на место сундуки, Сусанна успела шепотом сообщать матери, что ее роман с итальянцем кончился очень печально; из ревности этот "brigand" чуть не застрелил ее, и теперь она - "seule" и "abandonnée".
Она сразу вошла в жизнь своей семьи, очаровала своей внешностью и особым складом заграничной дамы всех друзей и знакомых Марьи Львовны.
- У нас теперь: bébé-charmeuse и maman-charmeuse!- восклицал в восхищении Эспер Михайлович.
- А grand'maman? - спросила его слащаво Сусанна, наивно поднимая свои, и без того круглые, черные брови.
- La pins grande de toutes les charmeuses…- нашелся изворотливый Эспер Михайлович.
- Trop vieille déjà, mon cher, - произнесла сухо Марья Львовна, недовольная и Сусанной, и этим разговором.
Практическая мамаша предвидела все вперед. Она знала, что Марьей Львовной составлено духовное завещание всецело в пользу внучки, и была поэтому чересчур ласкова и предупредительна с Ненси, видимо заискивая в ней.
Однажды, после обеда, она нежно обняла дочь и, прогуливаясь с нею по большой зале, стала участливо расспрашивать о Юрие, о их отношениях, планах в будущем… сожалела, в то же время, о их настоящей разлуке.
Ненси ножом резали по сердцу все эти вопросы. Она не могла на них отвечать; она только все ближе и ближе прижималась к матери, как бы ища защиты.
- Ты точно боишься меня? - удивлялась ее молчанию Сусанна. - Но я понимаю и не виню!.. Grand' maman всегда меня отстраняла от моего единственного ребенка… Бог ей судья! - и, вздохнув, она даже вытерла тонким, надушенным платком навернувшиеся на глазах слезы, вообразив, вероятно, что действительно страшно страдала от разлуки с единственной дочерью.
- Но теперь… теперь, - продолжала она, увлекаясь ролью любящей матери, - c'est autre chose; ты взрослая, une femme mariée, и мы с тобой можем быть друзьями - comme des amies, не правда ли?.. просто как товарищи… Теперь я тебе нужнее, как мать, как друг… Мое присутствие около тебя необходимо… Assez! - решила я, довольно! - j'ai une fille, она зовет меня к себе!
Слова эти задели самые больные струны одиноко страдающего сердца бедной Ненси, взбудоражили все, что лежало на дне ее истерзанной души. Она не почувствовала их фальши, и, припав к плечу матери тихо, жалостно заплакала.
- Mon enfant chérie, tu pleures? - воскликнула Сусанна.- Tu es malheureuse?
Ненси вздрогнула, закрыла лицо руками и, всхлипывая, убежала в себе.
И в первый раз в жизни ей захотелось материнской близости. Теперь, когда она так одинока, когда она не в силах ни разобраться в сложных, запутанных обстоятельствах, ни уяснить себе, куда идти, что делать - теперь, когда душа ее изнемогала от тоски и горя - как всепрощающий, как верный друг, теперь ей была нужна мать. С этой минуты установилась невидимая, но дорогая сердцу Ненси связь между нею и матерью. Ненси не замечала ни искусно подкрашенных щек Сусанны, ни ее фальшивого слащавого тона - она создала в своей душе какой-то совсем иной облик и носилась с ним, и лелеяла его. Страстное желание высказаться с каждым днем охватывало ее все сильнее и сильнее, точно она ждала для себя спасения в этой исповеди.
И вот, наконец, минута наступила.
Как-то вечером, ложась спать, Ненси, сгорая от стыда и муки, поверила матери тайну своего изболевшего сердца.
Обе они находились в розовой спальне Ненси. Сусанна, в палевом пеньюаре, обильно отделанном кружевами, сидела на маленьком уютном диване. Она задумчиво покуривала папироску и, с наслаждением выпуская колечки дыма из своего пухлого рта, рассеянно слушала взволнованную речь сидящей возле нее дочери.
- Зачем это? Зачем? - воскликнула, в неудержимой тревоге, бледная, вся дрожащая Ненси. - Я хочу знать - зачем?
- Зачем? Oh, pauvre enfant, tu es trop jeune!
- Точно надвинулось что-то… и нет сил сдвинуть!.. - глухо сказала Ненси. - Камень!.. камень!..
Она беспомощно упала головой на стол.
- О, Боже мой, как все это просто!.. - с легкой улыбкой произнесла Сусанна, продолжая любоваться дымом своей папироски.
- Просто? - Ненси быстро подняла голову. - Она устремила на мать внимательные, жаждущие ответа, лихорадочные глаза.
- Конечно! Ты только напрасно осложняешь жизнь!.. Ты можешь мне довериться: я мать, я твой друг! Все это очень, очень просто, поверь мне!..
- Просто!.. - с горечью, убитым голосом проговорила Ненси. - А мне так больно!.. Зачем же, если просто?..
Сусанна улыбнулась.
- Ты женщина - une femme mariée, ты понимаешь… Темперамент!
- Просто? - соображала Ненси, как бы не слыша этих слов:- и бабушка… та тоже… просто…
- Ну, grand' maman - другое дело, та вечно была романтична, романы - ее слабость… а я смотрю на жизнь как должно, трезво… Ты понимаешь…
Чувственные глаза Сусанны слегка подернулись влагой.
- Ты понимаешь: un homme déjà âgé - pour une jeune femme - ведь это море наслаждения… Вот нам - другое дело, - усмехнулась она загадочно, - когда приходит бабье лето… Ты понимаешь? О, тогда il faut de la jeunesse!..
С ужасом отпрянула Ненси от этой откровенной в своем цинизме женщины… Точно сразу что-то оборвалось в ее душе. Она стала сейчас же поспешно раздеваться и бросилась в постель.
- Tu dors déjà? - раздался над нею сладкий голос Сусанны, и Ненси почувствовала нежное прикосновение ее руки. А Ненси, оставшись одна, долго неудержимо рыдала…
XVII.
Фыркая и отбрасывая рыхлый снег, подкатили кони в резвому крылечку охотничьего домика.
Все было уже приготовлено в приему гостей гостеприимным хозяином: в гобеленовой комнате их ожидал роскошно сервированный обеденный стол. Повар был прислан с утра. В вазах стояли редкие еще для времени года розы. Запах тонких духов носился в воздухе. Благоухали и столовая, и стильная спальня, и маленький зимний сад, где с духами смешивался свежий аромат растений.
Войновский, не без самолюбивой гордости, выслушивал похвалы своему поэтическому уголку. Он самодовольно улыбался, и его волоокие глаза светились веселым блеском.
Пигмалионов увивался возле Ненси, топорща особенно усердно на этот раз свои тараканьи рыжие усы.
Ненси было скучно. Ей было тяжело и обидно, и ей казалось, что все это видят, замечают, и не понимала она, как он мог это допустить… И не было ему ни больно, ни стыдно, а даже весело?
- Зачем мы приехали сюда? - спросила она его шепотом с тоном упрека.
- Я так привык… я люблю… Я каждый год устраиваю пикники, - ответил он с беспечной, радостной улыбкой.
В ожидании обеда, Сусанна расположилась на большом диване и, нюхая красную розу, слушала, с хохотом, анекдоты игривого свойства, передаваемые довольно откровенно Эспером Михайловичем.
Все чувствовали себя как дома.
- Не ревнуй, глупая мышка! - проговорил Войновский, проходя мимо спальни, где сидела, в большом кресле, грустная Ненси. - Ведь здесь обыкновенно бывал целый цветник дам, а теперь видишь: только ты и твоя мать.
Он пошел к повару - поторопить его. Когда он возвращался, Ненси продолжала сидеть в той же позе и с теми же грустными глазами.
- Ну… ну!.. - он ласково потрепал ее по щечке. - Ты знаешь, я не люблю обычных женских сцен… Будь умница, не надо сентиментов!..
Обильная закуска, горячий бульон, янтарная, великолепная осетрина, шофруа из перепелов, l'asperge du Nord в замороженных, ледяных, сверкающих блеском настоящего хрусталя, формах, синий огонь пылающего плям-пуддинга, дорогие французские вина, холодное шампанское - все это вызывало еще более веселое настроение у собравшегося общества.
Предложенные, во время кофе, радушным хозяином гаванские сигары приятно щекотали нервы своим душистым ароматом.