VII.
Бабушка Марья Львовна провела тревожную ночь. Она ломала себе голову над решением так внезапно возникшего пред нею вопроса о замужестве Ненси.
"Но как же быть?.. С одной стороны, это - безумие, чистейшее безумие!.." Но в ушах бабушки еще слышались отчаянные крики Ненси… "Qui sait? - avec un coeur si passionné! все может случиться - не углядишь!.." В воображении вставал образ погибшей Ненси и… бабушка - ее убийца! Марья Львовна содрогалась от ужаса… "Elle est si maladive, pauvre enfant, - ее надо беречь". Марья Львовна старалась найти примирение в новом "невероятном положении вещей". Ее мысли останавливались на Юрие и его высокой, неуклюжей фигуре, робких, неловких движениях… "Peut-être, ça passera, il est trop jeune… Но он возмужает… il deviendra plus fort… он сложен недурно - trop maigre… voilà le défaut… Et puis: надо одеть у хорошего портного… Il est un peu sauvage… поездка за границу… Париж… un bon entourage - он развернется".
Неразрешимое, таким образом, становилось разрешимым. По мере приближения утра, Марья Львовна все находила новые и новые достоинства на оборотной стороне медали. "II est pauvre - тем лучше: он будет чувствовать себя обязанным - il sera comme esclave auprés de le femme belle et riche… Быть может, она встретит в жизни… Qui sait?.. un homme"!.. В виду этих высших соображений, Юрий представлялся Марье Львовне почти идеальным мужем… Покорный, доверчивый, недальновидный - les qualités bien désirées pour un mari!.. А что он будет именно таким - она не сомневалась… Да, наконец, теперь… l'amour des enfants pures - что может быть прелестнее? Марья Львовна находила невозможным лишать Ненси такого счастия: "И даже справедливо, чтобы первый обладатель прекрасной невинной девушки - был чистый, невинный мальчик… c'est fait!.."
Утром вопрос был решен окончательно, и бабушка с достоинством объявила свое решение Ненси:
- Ненси, mon enfant, все это очень… очень печально! Я не о том мечтала для тебя… Mais, que faire?- пусть будет так, как ты того желаешь.
Ненси бросилась к ней на шею, осыпая поцелуями, и ураганом понеслась, с радостной вестью, в обрыву.
Юрий уже ждал ее. Он забрался чуть не с самого утра и сгорал от нетерпения.
- Все решено - я выхожу за вас замуж! - крикнула ему Ненси, сияющая, запыхавшаяся…
Что-то невероятное произошло в сердце юноши. Он сам не отдавал себе отчета в своем чувстве. Он благоговел, он преклонялся перед Ненси, обожал ее, готов был сложить за нее голову, но такой простой исход и на мысль ему не приходил. А теперь, вдруг, все стало ясно для него. Ну да! она - его жена! Иначе не могло быть, и не может!
Весь трепетный, стыдливо и несмело, он протянул к ней руки, а она прижалась крепко к его молодой груди.
В траве стрекотал кузнечик, ручей тихо журчал, шумели деревья… И вся природа, - свидетельница их поцелуя, - казалось, ликовала вместе с ними и пела им радостный гимн любви.
Они уселись на свой камень; они болтали, болтали что-то бессвязное, смеялись, беспрестанно целуясь, - опять болтали, опять целовались, опять смеялись…
- Прощай!.. - сказала, наконец, раскрасневшаяся Ненси, целуя его "в последний из последних" раз. - Сегодня вечером ты к нам придешь.
Вечером бабушка ласково встретила молодого человека и даже произнесла нечто в роде маленькой речи по поводу его будущих обязанностей относительно Ненси и серьезности предстоящего шага. Она сняла со стены старинный образ Скорбящей Божией Матери, - "que ma chére mére m'а bénite" - и благословила, растроганная, со слезами на глазах, "les enfants terribles et bien aimés", - как назвала она счастливую пару юнцов. А так как, по ее мнению, вопрос окончательно решен, - "то нечего делать излишних проволочек, бесполезно мучить бедных детей" - условлено было обвенчать их как можно скорее, дать насладиться семейным счастием и затем ехать втроем в Париж, на всю зиму.
В чаду, в угаре счастия Юрий позабыл совсем, что в сентябре обязан будет явиться в консерваторию. Он сразу растерял все свои мысли, понятия о пространстве и времени; вера в призвание, жажда жизни - все это странным образом спуталось, переплелось и даже точно исчезло из памяти, заслоняемое одним безумным, всевластным чувством. Ему казалось, что он на все должен смотреть глазами Ненси, думать ее мыслями и жить только для нее, для нее одной! Остального не существовало больше!.. А бабушка, эта чудная бабушка, устроивающая его счастие, была для него теперь идеалом добра и великодушия!
В таком полуопьяненном состоянии вернулся он домой.
- Мама, знаешь, я женюсь!.. - сразу объявил он, распахнув настежь стеклянную дверь балкона.
Мать, сидевшая у лампы с работой в руках, не вдруг поняла его.
- Ну да - я женюсь!
Наталья Федоровна продолжала глядеть на него, по прежнему, с полным недоумением:
- Ты, кажется, с ума сошел, - медленно произнесла она.
Юрий вспыхнул и рассказал ей подробности своего романа.
Пока он говорил о тайных встречах у обрыва, о своих горячих чувствах в девочке - Наталья Федоровна понимала все. Но когда вышла на сцену бабушка с своим согласием и благословением - Наталья Федоровна была просто возмущена: она прямо не могла постигнуть - как эта важная старуха, опытная и, по-видимому, рассудительная, решается венчать детей, которым нужно еще учиться и готовить себя к жизни?!
- Это невозможно! - воскликнула она с негодованием.
- Я связан словом!.. Я жить без нее не могу!.. Мне больно, что ты так странно отнеслась к моему счастью…
Губы Юрия подергивались, он был бледен, голос его звучал нервно.
Натальей Федоровной овладело отчаяние.
- Пойми ты, пойми, мой бедный, неразумный мальчик, - ведь это твоя гибель, гибель!.. Ты должен учиться, ты должен работать, ты должен быть свободен. Пойми!.. Ведь ты погиб тогда для музыки, погиб!.. Тебе надо окрепнуть, стать на ноги - ты будешь человек, тогда женись… А это… Боже мой!.. Родной мой, ненаглядный мой, опомнись!.. Ну, ты меня… меня хоть пожалей!..
Юрий сидел мрачный, сдвинув упрямо брови и устремив глаза в одну точку. Вдруг лицо его все перекосилось, и он зарыдал глухо, беззвучно.
Мать обняла его, сама задыхаясь от слез.
- Мой дорогой… мой любимый… Ну, послушай: я помогу тебе… я увезу тебя… Перед тобой работа, перед тобой жизнь, может быть, полная славы и удач… Разве можно всем этим жертвовать ради детской минутной прихоти… Она пройдет - поверь мне - так же внезапно, как пришла… Но ты не должен больше видеться, родной мой, умоляю!.. Ты дай мне слово… Слышишь?.. Слышишь?..
Он отрицательно покачал головою.
Отчаянье Натальи Федоровны возросло. Теперь к нему примешивалось еще бессильное, горькое негодование.
- А, ты вот как!.. - сказала она с горьким упреком. - Тебе все равно, что я тут унижаюсь перед тобою, прошу и умоляю… Ты хочешь, чтобы я поступила с тобою иначе?.. Ну, хорошо!.. Так слушай же: я запрещаю… Слышишь - запрещаю!.. Я твоя мать… Я тебя пою, кормлю, воспитываю, и не позволю, чтобы какая-то выжившая из ума старуха и взбалмошная девчонка распоряжались твоей судьбой. Я не позволю!.. И если ты посмеешь идти против моей воли - ты мне не сын!
Юрий встал и, пошатываясь, вышел из комнаты.
- Одумается… Он слишком любит музыку… При том, он - нежный сын… он - умный мальчик…
Прошло две недели. Молча сходились к чаю, к обеду и ужину мать и сын, молча расходились, и каждому точно страшно было порвать это тяжелое, подневольное молчание. Подневольное потому, что, в сущности, каждому хотелось говорить, но рабы своего самолюбия или, вернее, ложного стыда - они молчали и расходились еще более угнетенными. Решимость Юрия крепла с каждым днем; всякие другие соображения меркли перед нею, хотя он старался быть беспристрастным и рассудительным. Забывая обидную сторону разговора с матерью, он становился на ее точку зрения и взвешивал все дурное, что могло произойти от его поступка. Но тут же, как сквозь пелену тумана, глядели на него живые, повелительные глаза, и охваченный молодой безумной страстью, он забывал все остальное, кроме них.
- Жизнь за тебя!.. - И он сгорал непреодолимым желанием отдать за нее жизнь. Тогда и мать, и его личные стремления и вопросы будущности сводились в такой ничтожной величине, по сравнению с этим отважным порывом, что всякое колебание становилось невозможным. Свидания у обрыва не прекращались; юношеская робкая страсть делала еще сильнее несознаваемую жажду любви.
Дома Ненси капризничала и злилась. Бабушка, свыкшаяся с мыслью, что "сумасбродство" должно совершиться, раз этого желает ее Ненси, более всего опасалась за ее нервы и готова была всячески способствовать даже ускорению этого "сумасбродства", лишь бы Ненси была спокойна.