Однажды, шагая по отцовскому кабинету в то время, когда мать сидела за работой в гостиной, погруженная в невеселую думу, Юрий был как-то особенно мрачен. Он останавливался, точно желая что-то припомнить, нервно вздрагивал при малейшем шорохе, в глазах его то и дело вспыхивал фосфорический странный огонь; то вдруг он складывал руки крест-накрест на груди и прислонясь в стене закрывал глаза, как бы чем-то подавленный. Утром он пропал из дому, к обеду не явился. Долго дожидалась его, до поздней ночи, взволнованная, оскорбленная его выходкой мать.
Прошел второй день - то же самое. Отгоняя от себя мысль о чем-нибудь дурном, Наталья Федоровна еще тверже решила не уступать.
- Поблажит и успокоится.
С целью унять сердечную тревогу, да, может быть, и просто по женской слабости, желая найти для себя в чем-нибудь опору, она отправилась в кабинет покойного мужа, где в письменном столе хранилась ее еще девическая с ним переписка. Часто, в минуты тоски или жизненных затруднений, она искала в этих письмах поддержки, сладкого забвения и, переносясь воспоминанием в лучшую пору своей жизни, почерпала силы и стойкость для борьбы. Дрожащей рукою, сгорая от нетерпения, выдвинула она незапертый ящик стола. Быстрым движением вынула бумаги и… остолбенела: тут же хранились документы Юрия - его метрика - их не было…
Через минуту на крыльце раздавался ее энергичный, нервный голос, а через полчаса плотные, откормленные лошади мчали ее в Гудауровскую усадьбу.
Марья Львовна встретила ее изысканно-любезно.
- Скажите, вы не видели моего сына? - вместо всяких приветствий, спросила взволнованно Наталья Федоровна.
- Я их отправила, милых детей… вы разве не знаете?
У Натальи Федоровны похолодело сердце.
- Куда?
- Здесь не совсем удобно - все слишком знают… Предмет ненужных разговоров… А мне устроил наш священник - отец Иван… il а son fils pas loin d'ici, верст шестьдесят… Он дал письмо… У них прекрасный экипаж… при них старый лакей… Там и свидетели, и все уже улажено.
- Куда же они поехали?
Марья Львовна посмотрела с удивлением на обезумевшую и ничего не понимавшую Наталью Федоровну.
- Венчаться.
Наталья Федоровна отчаянно вскрикнула и схватилась за грудь.
- Что вы сделали!.. Боже мой, что вы сделали!..
Она искала опоры я опустилась на первый попавшийся стул.
Марья Львовна нашла всю эту сцену неприличной в высшей степени.
"Она, кажется, с ума сошла - cette pauvre femme: прийти в чужой дом и устроивать истории"!..
- Но что вы сделали!.. Ах, что вы сделали!.. - как в бреду бормотала Наталья Федоровна, качая головой из стороны в сторону. - Боже, Боже мой!.. Горе!.. непоправимое горе!..
Марья Львовна почувствовала себя наконец оскорбленной.
- Вы очень взволнованы и не можете дать отчета в своих словах, - сдержанно обратилась она в Наталье Федоровне. - Но я вас попрошу опомниться и говорить иначе.
Наталья Федоровна посмотрела на нее помутившимися глазами: "Что говорит она, эта старуха, сгубившая так подло ее сына"?
Она разжала губы, и у нее вырвался хриплый вопль:
- Вы… вы - убийца!..
- Позвольте…
- Да, убийца!.. Вы погубили все - талант и жизнь.
- Я попрошу вас говорить потише, - остановила ее Марья Львовна, вся, в свою очередь, дрожащая от негодования. - Поти-ше!.. Позвольте вам напомнить, что не вы, а скорее я должна была бы так кричать; но я иначе воспитана, и потому великодушно предоставляю это право вам. Ваш сын получает все - молодость, красоту, богатство, родовитое имя… Шальное счастье!.. Право, он родился в сорочке, этот мальчишка!.. А я вовсе не для того растила, холила, воспитывала внучку, чтобы устроить ей такую незавидную судьбу… Талант?.. да, это мило и… больше ничего… Ни племени, ни роду! Артист?.. Я очень рада послушать его в своей гостиной, но… породниться? Нет, ma foi, это совсем нелепо!.. Да если бы сам Рубинштейн… сам Рубинштейн воскрес и стал просить руки моей прелестной Ненси - я бы сочла такой брак для нее унизительным. Да!.. Но, впрочем… препирательства теперь излишни - tout est fini. Они могут приехать с минуты на минуту и мы должны их встретить весело. Позвольте, ma chére dame, я покажу вам все, что я могла устроить так наскоро.
Она повела едва держащуюся на ногах Наталью Федоровну в комнату, предназначенную для молодых.
Это была высокая, немного темноватая комната окнами в сад, что придавало ей особый поэтический колорит. По средине красовалась изящная, старинная, красного дерева с бронзой, широкая кровать, когда-то служившая брачным ложем для самой бабушки, Марьи Львовны. Нежный батист наволочек на подушках, тончайшие голландские простыни и необыкновенной работы вышитое шелковое одеяло, давно приготовленное в приданое Ненси, - все было осыпано почти сплошь живыми розами всех оттенков и цветов. У изголовья колыхались две исполинские развесистые пальмы. В вазах, кувшинах и просто на полу благоухали цветы, наполняя ароматом комнату. Чтобы достать цветы, еще накануне, был послан в губернский город нарочный, опустошивший почти все оранжереи и местный ботанический сад. В имении не было ни цветов, ни оранжерей. Практичный Адольф Карлович давно их уничтожил, находя излишним занимать рабочие руки подобным вздором.
- Не правда ли, как мило? Они будут покоиться среди роз! - восхищалась своей выдумкой старуха.
Наталья Федоровна, боясь каждую минуту лишиться сознания, печальными глазами смотрела на широкую кровать, на это ложе, усыпанное розами, и оно казалось ей эшафотом для ее бедного, бедного сына.
- Позвольте мне воды! - пролепетали ее побледневшие губы.
- Ах, Боже мой, chére, вам дурно… Пойдемте в мою спальню, - вам необходимо придти в себя.
Она увела совершенно ослабевшую Наталью Федоровну, напоила ее каплями, причесала, даже слегка напудрила, уверяя, что это необходимо, потому что у нее распухло от слез лицо.
Наталья Федоровна безвольно подчинялась - ей было все равно теперь. Словно огромный, страшный камень упал на нее неожиданно и придавил ее.
Послышались отдаленные звуки колокольчика.
- Voilà nos enfants!.. Ради Бога, chére, soyez prudente! Вы знаете, первое впечатление, первые минуты счастья… их омрачать нельзя.
Наталья Федоровна приободрилась. Ведь, в самом деле, что кончено, того уж не вернешь. Она пошла с Марьей Львовной в зал - встретить молодых - и даже улыбалась.
Бубенчики дрогнули у самого крыльца. В комнату вбежала вся раскрасневшаяся Ненси. За нею шел Юрий, сияющий и радостный. Увидев мать, он вздрогнул и подался назад; но она улыбнулась, и инстинктивно он ринулся к ней, осыпая ее руки, шею, губы поцелуями..
Ненси подошла к ней смущенная и торжествующая. Наталья Федоровна от глубины своего раненного материнского сердца поцеловала ее - точно этим поцелуем внутренно передавала ту любовь, какою прелестная Ненси должна была осчастливить своего юного мужа.
В столовой выпили шампанское, и после ужина молодую чету ввели в приготовленную для нее спальню. Ненси, увидя странно декорированную комнату, всю утопающую в цветах, вскрикнула от неожиданного впечатления радости и страха, охвативших ее молодое сердце.
Бабушка перекрестила сконфуженную, трепещущую, готовую расплакаться Ненси.
Наталью Федоровну она не отпустила домой, уговорив остаться ночевать, - на что с радостью согласилась бедная мать, чувствуя, какую страшную, мучительную пытку вынесла бы она возвратясь теперь в свой осиротелый дом.
Утром пришлось долго ожидать появления новобрачных из спальни. Бабушка мечтательно-слащаво улыбалась.
Они вышли свежие и прекрасные. Юрий видимо конфузился своего нового положения. Он даже стеснялся говорить Ненси "ты". А она имела самый победоносный вид и командовала мужем. Но все-таки обоим было как будто не по себе, даже в присутствии близких, и, наскоро выпив кофё, они убежали, как вырвавшиеся на волю зверки, к своему возлюбленному обрыву.
- Нет, уж какая теперь консерватория!.. и думать нечего… - печально сокрушалась Наталья Федоровна, возвращаясь домой.
VIII.
Бабушка, наслаждаясь, радовалась счастью прелестных "детей"; но ей было скучно, особенно по утрам и вечерам. Она так привыкла в течение многих лет сама укладывать в кровать и утром одевать свою Ненси!
- И наверно она теперь небрежничает - спит без перчаток et ne se soigne pas…- думала бабушка; но спросить Ненси по поводу этого обстоятельства находила неудобным: "дети" не разлучались ни на минуту. Впрочем, бабушка напрасно беспокоилась. Ненси как-то сразу постигла силу бабушкиной премудрости и, с тщательностью относясь теперь сама к нежности и эластичности своей кожи, заставляла горничную проделывать все преподанные ей бабушкой манипуляции обтираний и натираний.
Неделя счастия пролетела как один день. Ненси и слышать не хотела об отъезде; ей казалось, что в Париже, или вообще во всяком другом месте, не так уже свободно можно будет наслаждаться, как здесь, среди полей деревни.
Юрий был у матери раза два вместе с Ненси. Грустная в своем одиночестве, Наталья Федоровна стала немного светлее смотреть на все: ей нравилась Ненси.