- Чудак, да ведь я нарочно, - зашептал отец Андрей, - пусть слышит. Скажет товарищам, - найдется шалун поотчаяннее, да и запустит.
Отец Андрей снова захохотал и налил по четвертой рюмке. Молин сочувственно захихикал и показал пожелтелые от табака зубы. Он проглотил водку и крикнул:
- Эх, завей горе веревочкой!
- Все шляется к Логину, - сказал отец Андрей.
- А, к слепому черту! Ишь ты, агитатор пустоголовый, нашел себе дурака, пленил кривую рожу. Ну, да он мастак бредки городить.
- Вожжались с Коноплевым, да расплевались, - сообщила матушка.
- Ишь ты, лешева дудка, куда полезла! Почуял грош.
- Ничего, сведется на нет вся их затея, общество это дурацкое, - злорадно сказал отец Андрей.
- А что? - спросил Молин.
- Да уж подковырнет их Мотовилов.
- Подковырнет! - с азартом воскликнула матушка.
- Уж Мотовилова на это взять, - согласился Молин, - шельмец первой руки.
- Да, брат, - разъяснял отец Андрей, - ему в рот пальца не клади. С ним дружить дружи, а камень за пазухой держи.
- Шельма, шельма, одно слово! - восторгалась матушка.
- Но умная шельма, - поправил Молин.
- Да я то же и говорю: первостатейная шельма, молодец, - продолжала матушка. - Уж мой Андрей Никитыч хитер, ой хитер, а тот и еще хитрее.
Глава двадцать восьмая
Логин вернулся из гимназии рано и в вялом настроении. Сел за стол, лениво принялся завтракать. Водка стояла перед ним. Логин посмотрел на бутылку и подумал, что привычка пить каждый день-скверная привычка. Откинулся на спинку стула и продекламировал вполголоса:
Прощай вино в начале мая,
А в октябре прощай любовь!
Потом придвинул к себе бутылку и рюмку, налил, выпил. Мысли стали веселы и легки.
В это время раздался неприятно-резкий стук палкою в подоконник открытого окна. Логин вздрогнул. Досадливо нахмурился, вытер губы салфеткою и подошел к окну.
- Дома, дружище? - раздался голос Андозерского. Логин сделал вид, что очень рад, и отвечал:
- Дома, дома. Ну, что ж ты там, - заходи!
- Водка есть? - оживленно спросил Андозерский.
- Как не быть!
Андозерский проворно взбежал на крыльцо. Румяное лицо его казалось измятым. Маленькие глазки были сонны и смотрели с трудом. Голос у него сегодня был хриплый. Шея страдальчески вращалась в узком воротнике судейского мундира. Он сел к столу.
- Эге, у тебя огурцы! Славно! И редиска, - еще лучше.
Логин налил по рюмке водки.
- Опохмелиться со вчерашнего треба? - спросил он.
- Опохмелялся, дружище, да мало: встал поздно, надо было тащиться в съезд, - сегодня было судебное заседание.
- Где ж ты это вчера засиделся?
- В том-то и дело, что нигде. Сидел дома и трескал водку.
- С кем?
- Один, брат, по-фельдфебельски. Столько вызудил, что и вспомнить скверно.
- С горя или с радости?
- С раздумья, дружище.
- Ой ли?
- Да, да, - решился, выбрал… Ну, да что там… Завтра все расскажу.
- Ну что ж вы, судьи неумытные, наделали сегодня?
- Наделали мы делов! Мы, брат, сегодня грозный суд творить вздумали.
Андозерский влил в себя другую рюмку водки и весело засмеялся.
- Вот теперь на поправку пошло! Знаешь Спирьку? Комичный Отелло.
- Как не знать! Только какой же это Отелло, ато- Гамлет.
- Спирька-то Гамлет? Ну уж, скажешь тоже!
- Ну да, именно Гамлет: он жаждет мести и ненавидит месть, и вот увидишь-отомстит как-нибудь по-своему. Ну, что ж у вас с ним?
- А видишь, его волостной суд приговорил к пятнадцати розгам; Мотовилов жаловался, а также за мотовство и пьянство, расстраивающие хозяйство. Спирькино хозяйство!
- Ну, все же! Так вот он нам жалобу. Ну что ж, мы суд судом, дело разобрали, да и решили усилить ему, мерзавцу, наказание, всыпать двадцать!
Андозерский сказал это очень горячо и с видимым удовольствием.
- Но, однако, зачем же усиливать? - удивился Ло-гин.
- А затем: не жалуйся!
- Ай да Соломоны! Ну, еще что натворили?
- А еще, дружище, засудили мальчишку. Пожалей, брат, ты к мальчишкам жалостлив.
- Это какого же мальчишку?
- А вот тот, Кувалдин, что в огороде Мотовилова попалcя. Его тоже волостной суд присудил к десяти ударам, а он тоже жаловаться. Ну, мы ему и накинули еще пятачек.
- Да ведь вы знаете, что он попался случайно в шалости, которая здесь в обычае.
- А кусаться зачем? Да и обычай скверный.
- Да ведь мальчика вы не могли присудить более, как к половинному наказанию? Выходит, вы закон нарушили.
- Нарушили? Ну, это буква закона, а мы… Мы, брат, новое наслоение магистратуры. Мы без сантиментов.
- Несимпатичное наслоение, что и говорить!
- Несимпатичное! А вам бы по головке гладить всякого шельмеца! Нет, брат, на наших плечах лежит важная задача: подтянуть и упорядочить. Миндальничать нечего: им дай палец, они и руку отхватят. Особенно теперь это необходимо в наших местах: брожение в народе, - того гляди, холерный бунт нам преподнесут. И так черт знает какие слухи ходят.
- Что ж, сознание законности хотите водворить в населении?
- Конечно! Давно пора. В наших селах ведь просто жить нельзя: потеряно всякое уважение к властям, к дворянству, к праву собственности, к закону.
- Постой, брат, как же это вы сумеете вбить в народ сознание законности, когда сами закон нарушаете?
- Мужика надо приучить к повиновению, к дисциплине. Мы, дворяне, - его естественные опекуны.
- Скажи, а что же, ваш товарищ прокурора заявил протест?
- Ас чего ему заявлять протест?
- Да ведь незаконно!
- Ну, пусть сам мальчишка жалобу принесет губернскому присутствию. Да не посмеет мальчишка, - побоится, как бы еще не прибавили.
Андозерский захохотал.
- И неужели так-таки никто из вас и не спорил? Неужели среди вас не нашлось ни одного порядочного человека?
Андозерский опять захохотал, весело и беззаботно.
- Нашелся, брат, один такой же, как ты, идеалист, кисельная душа, Уклюжев, молоденький земский начальник, - вздумал распинаться за мальчишку. Умора! Так разжалобился над сорванцом, сам чуть не плачет! Ну, мы его пристыдили. Заплачь, говорим. Ну, он сконфузился, на попятный двор, мямлит: да я, говорит, вообще. Так мы его оконфузили, что потом ему пришлось оправдываться: это, говорит, потому, что я до суда клюкнул малость. Врет, конечно: ни в одном глазу.
- Один только нашелся, да и тот-тряпка! - презрительно сказал Логин.
Андозерский весело хохотал. Продолжал рассказывать:
- Умора! Вышли мы из совещательной комнаты, прочел Дубицкий решение, мальчишка как всплачется, - повалился в ноги: "Отцы родные, благодетели!" И ведь по роже видно, что мерзавец мальчишка: хорошенько его надо выжарить!
- Как все это у вас грубо, дико, по-татарски! Живодеры вы этакие! - сказал Логин с отвращением.
Противно было смотреть на улыбающееся лицо Андозерского и хотелось говорить что-нибудь дерзкое, оскорбить, озлить его. И Андозерский, в самом деле, озлобился, надулся.
- Да ты что так заступаешься за мальчишку? Ты его видел?
- Видел.
- Ну то-то, ведь не красавец, - твой Ленька куда смазливее. Нечего тебе на стену лезть.
Лицо Логина побагровело, и он почувствовал то особое замирание в груди, которое помнят люди, грубо и несправедливо оскорбленные.
- Послушай, Анатолий Петрович, - сказал он, - ты уже не первый раз говоришь мне такое, что я вынужден тебя просить: сделай милость, скажи ясно, что хочешь сказать.
Логин чувствовал, что слишком волнуется, и упрекал себя за это, но не мог сдержать волнения.
- Что хочу сказать? - со злобною усмешкою переспросил Андозерский. - Надо полагать, не больше того, что все говорят.
- А именно? - сурово, металлическим звуком спросил Логин.
- Видишь ли, много глупостей болтают. Общество, мол, предлог для противоправительственной пропаганды. Болтают, что гимназистов ты собираешь, чтоб им идеи вредные внушать. Заговор какой-то, говорят, ты устраиваешь, воздушные шары какие-то к тебе полетят. Развратничаешь, говорят, с мальчишками.
- Грязно, грязно это!
- А у нас то и любят, дружище. Грязно, вишь, тебе! А для нас пикантно, - у нас такими штуками барышни захлебываются. Послушал бы ты, как об этом Клавдия разговаривает, - с упоением.
- Да, помню я, как ты перед Клавдией) прохаживался на мой счет.
- Ну, уж это ты… Я за тебя везде распинаюсь.
- Совершенно напрасно.
- Чудак, не могу же я слушать клеветы и не возражать. Но мне не верят, - послушают, пожмут плечами, да при своем и остаются. Сам должен знать, что за остолопы в нашем богоспасаемом граде водятся. Их хлебом не корми, а гадость расскажи. Что им и делать? Разговоры о пустяках, читают только сальные романы, - праздность, скука, духовных интересов никакейших. А ты сам даешь повод, - неосторожен, дразнишь гусей, - и в ус себе не дуешь.
- Вот что!
- Да, брат: с волками жить-по-волчьи выть. Взять хоть дело Молина. Оно, может, и некрасиво, - да только зачем тебе понадобилось такой вид делать, что это, дескать, за мерзавца мерзавцы заступились. Шестов- дурак, мальчишка; по глупости разозлил кого не надо, на него и клевещут. Ты с ним дружишь, - ну вот и на тебя тоже. Ну, пусть мы, и в самом деле, все мерзавцы, но не любим мы, дружище, ой как не любим, чтоб нас презирали так уж очень откровенно.
- Клеветой мстить начнете?