- Не начнем, а начнут! - внушительно поправил Андозерский. - Что делать, все люди-все человеки, у всякого свой собственный взгляд на вещи. Мы вот по совести судим, а ты нас живодерами облаял. Этак ты нас, если бы власть у тебя была, и в каторгу сослал бы. Логин тихо и зло рассмеялся. Его лицо побледнело.
- Да, Анатолий Петрович, есть из нас такие, что и каторги им мало! Ядовитых змей истреблять надо.
- Ну, ты, однако, нехорошо смеешься! - хмуро сказал Андозерский. - Нервы, дружище; лечиться надо. Ну, и заболтался же я с тобою.
Он ушел и оставил на душе Логина злобное, мстительное чувство. И опять, как прежде, это темное чувство сосредоточилось на Мотовилове.
"Вот человек, который не имеет права жить!" - припомнилось ему.
Бледный и злой, Логин сжал руками спинку стула и несколько раз ударил им по стене, - нелепое движение успокоило. Опять вспомнилась Анна, - глаза ее посмотрели укоризненно.
Новости в нашем городе распространяются с удивительною быстротою. Не успел Андозерский дойти до квартиры Логина, как Вале уже известен был произнесенный в утреннем заседании съезда приговор, - и Валя поспешила воспользоваться им.
Убедилась, что Андозерский ухаживает за барышнями, выбирает невесту, а ею только забавляется. Она решилась опять сойтись с Сеземкиным. Бедный Яшка почувствовал себя на седьмом небе от восторга. Но Вале было досадно за обманутые надежды. Ждала случая отплатить Андозерскому.
Сегодняшнее судьбище-Валя хорошо знала это, - могло не понравиться только Анне; Нета искренно веровала, что мужики-дикие люди; для Клавдии такие низменные вещи, как мужицкие дела, вовсе не могли быть интересны. И вот Валя побежала в усадьбу Ермолиных, босиком, красная от радостного волнения.
Анна только что вернулась откуда-то и переменяла амазонку на домашнее платье. Валя стояла перед нею и рассказывала. Анна строго смотрела на Валю и хмурила брови. Сказала:
- Нехорошо, Валя. Вы там тоже были, - и вот…
- Анна Максимовна, - оправдывалась Валя, - да ништо ему: чего же он зевал, а потом палец укусил Алексею Степанычу.
- Ах, Валя, не в том дело, - а его на чужом огороде поймали, вот что. Вам бы унимать ребят, а вы сами с ними.
- Да ведь это же не кража, - а просто шалость.
- Хороша шалость! Это не мальчишка, а вы заслужили то наказание.
Валя заплакала. Говорила, всхлипывая:
- Я знаю, что я виновата, только зачем же они так жестоко!
- Что других обвинять. Валя! Напрасно вы торопились мне это рассказывать.
Валя пуще расплакалась, стала на колени перед Анною и ловила ее руки.
- Ей-богу, я больше не буду, - говорила она. - Не отталкивайте меня, - лучше накажите, как знаете.
В этот день Андозерский решился наконец закрепить выбор невесты. Недаром вчера сидел запершись и пил: обдумывал предстоящий шаг.
Богаче всех невест была Анна. Андозерский решил, что любит ее. Пора было сделать предложение. Был почти уверен, что его ждут с нетерпением.
Благоразумнее бы отложить до завтра, чтоб вести дело со свежею головою. Но водка и досада на Логина подстрекали.
"Он за нею, кажется, приволокнуться вздумал, - размышлял Андозерский, - докажу ж я ему дружбу!"
Выкупался. Показалось, что голова свежа, как никогда. "Чист как стеклышко", - вспомнил поговорку Баглаева. Вдруг стало весело и приятно. Думал, что от него, может быть, попахивает вином, но это не беда: облил духами одежду и был уверен, что благоухание заглушит винный букет.
Быстро доехал Андозерский до усадьбы Ермолина. Судьба благоприятствовала: Анна была дома, одна, сидела на террасе, читала. Черные косы сложены низким узлом. Золотисто-желтое узкое платье, высоко опоясанное, шло к милому загару босых ног.
- Можно полюбопытствовать? - спросил Андозерский.
Анна дала ему книгу. Андозерский прочел заглавие, сделал удивленные глаза и сказал:
- Охота вам читать такие книги! Анна сдержанно улыбнулась. Спросила:
- Отчего же не читать таких книг?
- Эти книги годятся только для того, кто богат жизненным опытом. Сердца неопытные, незакаленные только напрасно ожесточаются при чтении таких книг, пропитываются ложными взглядами, а противовеса в пережитом и испытанном нет.
Анна внимательно смотрела на Андозерского. Легонько усмехнулась. Сказала:
- Что ж делать! Эту начала, так уж надо кончить.
- Ох, не советовал бы! Но, впрочем, не будем терять дорогого времени. Я хотел сообщить вам кое-что, вы позволите?
- Пожалуйста.
Андозерский замолчал, словно отыскивая слова. Анна выждала немного и сказала:
- Я слушаю вас, Анатолий Петрович.
- Видите ли, этого в коротких словах не скажешь. Да и нет, пожалуй, слов подходящих: все старо, избито. Вот видите, весна, цветы цветут, - все это настраивает так мечтательно, молодеешь весной.
- Ваша весна уже прошла, - лукаво сказала Анна.
- Да, прошла, украдкой, незаметно, а теперь возвращается, да какая прекрасная! Душа радуется, становишься добрее и чище.
- Чем же вы отметили этот возврат вашей весны? - тихо спросила Анна.
Смотрела вдаль мимо Андозерского. Глаза ее сделались грустными.
- Пока еще не знаю, - сказал Андозерский, - но думаю, что отметил чувством.
- Вы говорите, что стали добрее, лучше, - конечно, это не фраза?
- Да, да, это верно! - воскликнул Андозерский. Он видел лицо Анны только сбоку: она повернулась на стуле и, казалось, внимательно рассматривала что-то вдали, там, где сквозь ярко-зеленую листву сада виднелись золоченые кресты городских церквей. Сказала медленно, раздумчиво:
- Это бывает редко, так редко, что в такие праздники души как-то даже и не веришь. Добрее, лучше, - как это хорошо, какое просветление! После причастия так чувствуют себя верующие. Но вот, скажите, как же это отражается в вашей деятельности, в службе?
Анна быстро повернулась к Андозерскому и внимательно всматривалась в него. Ее лицо вдруг вспыхнуло и отражало быструю смену чувств и мыслей.
- Это, Анна Максимовна, сухая и грубая материя, моя служба, - для вас это вовсе не интересно.
Аннино лицо внезапно стало равнодушным. Она сказала холодно:
- Извините. Я приняла это за чистую монету: думала, вы в самом деле хотите рассказать о вашем ренессансе.
- Анна Максимовна, могу ли я говорить о делах, когда у меня на сердце совсем другое! Но скажите, ради Бога, ведь вы не могли не заметить того нежного чувства, которое я к вам питаю?
Анна встала порывисто. Краснея багряно, отвернулась от него.
- Скажите, - говорил Андозерский, подходя к ней, - ведь вы…
Анна перебила его:
- Вот, вы говорите о вашем возрождении, а не хотите сказать, что делаете на службе. Я знаю, сегодня было назначено заседание уездного съезда, и вы там должны были быть. Скажите, изменил съезд приговор об этом мальчике? Кувалдин, так, кажется, его фамилия?
- Да, изменил.
- Оправдали мальчика?
- Как же можно было его оправдать!
- Смягчили приговор? Нет? Усилили, значит? Да? Неужели, неужели?
- Ах, Анна Максимовна!
- Но вы-то, ведь вы были не согласны с другими? Нет? И вы так же думали? С весною в сердце вы подписывали такой приговор, грубый, глупый, безжалостный? И для этого стоило возрождаться? Вы любите шутить, Анатолий Петрович!
- К чему вам это, Анна Максимовна? Ведь это- служба, дело совести.
- Вся жизнь-дело одной совести, а не двух… Впрочем, этот разговор, конечно, ни к чему. А только вы сами заговорили о вашем возрождении. Не терплю я пустых фраз.
- Любовь моя к вам-не фраза. Анна Максимовна, скажите же мне…
- Если бы даже я имела несчастие полюбить человека, который любит то, что я ненавижу, ненавидит то, что я люблю, то и тогда я отказалась бы от глупости разбить свою жизнь. И у меня к вам нет никаких чувств.
- Но я питал надежды, и мне казалось, что я имел основание…
- Довольно об этом, Анатолий Петрович, прошу вас. Вы ошибались.
Анна тихо сошла по ступеням террасы в сад, зелено смеющийся перед нею. Веселые красные цветки на куртине закружились хороводом, радостно-легким.
Андозерский с яростью смотрел на Анну. И уже все в ней стало для него вдруг ненавистным - и красивость ее простой одежды, и ее прическа, и ее уверенная и легкая походка, и нестыдливая загорелость ее босых ног.
"Хоть бы для гостя башмаки надела!" - с яростною досадою думал он.
Глава двадцать девятая
Логин шел по улицам. Томило ощущение сна и бездеятельности. Не то чтоб все спали: солнце было еще высоко, люди шевелились, тявкали собачонки, смеялись дети, - но все было мертво и тускло. У заборов кое-где таила злые ожоги высокая крапива; пыль серела на немощеной земле.
Логин остановился на мостике через ручей; облокотился о перила. Мутная вода лениво переливалась в узком русле; упругие дымно-синеватые струйки змеились около устоев мостика; там колыхались щепки и сор. Мальчик и девочка, лет по восьми, блуждали у берега и брызгали вскипавшую белою пеною под их бурыми от загара босыми ногами воду. Их шалости были флегматичны.
Логин шел дальше. Пятилетний мальчишка, сын акцизного чиновника, катился на самокате. Не улыбался и не кричал. Лицо его было бледно, мускулы вялы.
Попадались бабы: тупые лица, девчонки: пустые глаза, в цепких руках что-то из лавки, рыжий мещанин: книжка под мышкою, босой и грязный юродивый, у всех просил копеечку и, не получив ее, ругался. Встречались пьяные мужики, растерзанные, безобразные. Шатались, горланили. Изредка проплывала барыня-кутафья, утиная походка, лимонное лицо, глаза сусального золота.