- Глупо это, мой друг. Те, ну чиновники там разные-они… ну, у них связи, боятся, может быть, наконец, просто пешки. А выто зачем? Человек вы независимый, в некотором роде-артист, так сказать, - и вдруг!
Пожарский добродушно засмеялся.
- Не ехидничайте, почтеннейший синьор: я единственно из любви к искусству.
- Это как же?
- Мимику, значит, изучаю. Нашему брату это необходимо. Ну, да и то еще, грешным делом… знаете сами: польсти, мой друг, польсти…
- Коли не хочешь быть в части? Так, что ли? - закончил Логин.
- Вот, вот, оно самое и есть. То есть не то что в части, а все же-сборы, ну да и бенефисишко. Эх, почтеннейший, все мы от всех вас в крепостной зависимости обретаемся, вот ей-богу. Да что, батенька, главного-то вы не видели, - много потеряли, ей-богу! У врат обители святой, - то бишь перед острогом, - вот где было зрелище! Мотовилов речь на улице говорил, дамы плакали, барышни ему, герою нашему, цветы поднесли, - видели, букетище! Ната и Нета и подносили. С одной стороны, знаете, ангельская непорочность, а с другой стороны- угнетенная невинность.
- А со всех сторон глупость и пошлость, - злобно сказал Логин.
Пожарский захохотал.
- Злитесь, почтеннейший. А я рад, что вас встретил. Теперь я от них отстал и, кстати, географию города изучать пойду. Барышни Мотовиловы отправились купаться, так мне надо пробраться в ту сторону.
- Подсматривать? - брезгливо спросил Логин.
- Ни-ни! На обратном пути Неточку встречу, - только и всего.
- Вот как, - она вам уж Неточка?
- Чистейший пыл! Любовная чепуха! Женьпремьерствую под открытым небом: дьявольски выигрышная роль.
- Значит, дела хороши?
- С барышней давно поладили, вот как поладили! Прелесть девочка: огонек и душа, - ах, душа! Но сам Тартюф, - увы и ах! И подступиться страшно. Хоть в петлю.
- Что ж, убегом!
- И то придется. Только попа где возьмешь, - вот в чем загвоздка!.. Ах, любовь, любовь! Поэзия, восторг! Без вина-пьян, вдохновение так и распирает грудь. Кажется, луну с неба для нее достал бы.
- А попа достать не можете!
- Достану, почтеннейший, как пить дам достану!
Молин поселился временно, пока найдет квартиру, у отца Андрея. Вещи его еще оставались у Шестова.
Когда все провожавшие разошлись, Молин стал пред отцом Андреем, низко поклонился и произнес:
- Ну, архиерей, спасли вы с Мотовиловым меня.
- Ну, чего там-свои люди, - отмахивался отец Андрей.
Но Молин продолжал:
- Век не забуду. Спасибо. Чего уж, не умею, не речист, а что чувствую, прямо скажу: спасли! Сослали бы в каторгу, как пса смердящего, - так там и сгнил бы.
- Ну, будет, чего там причитать!
- Эх, что тут! Дай-ка, отец-благодетель, водки: целый стакан за ваше здоровье хвачу.
Водка была подана. Хозяин и гость пили, обнимались, целовались, пили еще и еще, охмелели и плакали. Потом пришли гости. Засели играть в карты и опять пили.
На другой день, когда Шестов вышел из училища, он встретил Молина. Молин подошел к нему, подал руку. Пошли рядом. Молин молчал с тем же вчерашним видом человека, который невинно страдает. Это раздражало Шестова. Шестов не находил что сказать, хотя они встретились первый раз после ареста Молина.
Молин оттопырил толстые губы и заговорил угрюмо:
- Вы с вашей тетушкой меня в каторжники записали: ну, погодите еще радоваться.
Шестов покраснел и дрогнувшим голосом сказал:
- Я очень желаю вам выпутаться из этого дела, - а радостного тут нет ничего.
Молин хмыкнул, сделал жалкое- и злое лицо и молчал. Молча дошли они до дома отца Андрея. Молин, не говоря ни слова и не прощаясь, повернулся и пошел к воротам. Шестов, не оборачиваясь, пошел дальше. Сердце его забилось от горького чувства и от неловкости и стыда: увидят - посмеются.
Молин вошел в столовую. Отец Андрей собирался обедать.
Он жил в собственном доме. Небольшой деревянный дом в пять окон на улицу, одноэтажный, с подвалом. Столовая в подвальном этаже, рядом с кухнею. Свет двух небольших окошек недостаточен для столовой; в длину, от окон, она втрое больше, чем в ширину, вдоль окон. В глубине столовой даже и днем сумрачно. Там поставец с настойками. Возле него бочонок дубового дерева с водкою, особо приятного вкуса и значительной крепости. Эту водку отец Андрей выписывал прямо с завода, для себя и некоторых друзей, в складчину. В окна видна поросшая травою поверхность улицы, да изредка чьи-нибудь ноги. Вдоль длинной стены, что против двери в кухню, узкая скамейка, обитая мягкими подушками и снабженная, для вящего комфорта, достаточным количеством мягких валиков. Длинный обеденный стол стоял вдоль комфортабельной лавки. На одном конце, у окна, накрыт белою скатертью. Заметно по многим пятнам, что эта скатерть стелется уже не первый день.
На лавке возлежал отец Андрей, головою к окошку. Покрикивал на Евгению. Евгения порывисто носилась из столовой в кухню и обратно с тарелками и ножами, потрясала пол тяжелою поступью босых ног и отвечала сердитыми взглядами на сердитые окрики отца Андрея.
Около стола копошилась матушка Федосья Петровна, маленькая, юркая, лет пятидесяти. Часто выбегала в кухню, потихоньку шпыняла там Евгению и, видимо, была озабочена предстоящим обедом. Из кухни слышались ее хлопотливые восклицания:
- Ведь ты знаешь, что батюшка не любит. Дура зеленая! Ведь ты знаешь, что Алексею Иванычу… Ах ты, дерево стоеросовое!
Молин уселся за стол, горько улыбнулся и сказал:
- Отскочил!
Отец Андрей посмотрел на него внимательно и спросил:
О ком это?
- Да тот, Шестов.
Матушка с любопытным видом выскочила из кухни и спросила Молина:
- А что, встретили его?
- Как же, встретил! - отвечал Молин. Он заколыхал сутуловатым станом, выдавил из него странный, косолапый смех и стал рассказывать отрывисто, словно сердился и на собеседников:
- Из училища пер. Подскочил, лебезит, руку сует. Так бы по зубам и смазал! Еле сдержался.
- И следовало бы, - с веселым смешком сказал батюшка. - Эй, Евгения, неси обед!
- Да еще как следовало бы! - подтвердила матушка. - Евгения, дура косолапая! Где ты пропала?
- А ну его ко всем чертям! - сердито говорил Молин. - Еще заплачет, ябедничать побежит, фитюлька проклятая!
- Жена, воскликнул отец Андрей, - где же водка?
- Евгения, Евгения, - засуетилась матушка, - дурища несосветимая, есть ли у тебя башка на плечах! Евгения вносила в столовую горячий пирог. Кричала:
- Не разорваться!
Матушка метнулась к поставцу и в один миг притащила водку и рюмки. Евгения помчалась за супом, а Молин бубнил себе:
- Юлил за мной. До самых ворот бежал… впритруску… Ну, да я на него нуль внимания. Прикусил язычок, подрал как ошпаренный.
Отец Андрей зычно захохотал. Матушка налила водку в рюмки и придвинула одну из них Молину. Смотрела на него ласковыми, влюбленными глазами. Отец Андрей и Молин выпили, а матушка меж тем положила Молину громадный кусок пирога с говяжьего начинкою и наполнила его тарелку супом, еще дымным от горячего пара.
- Ловко! - говорил отец Андрей. - Так их, мерзавцев, и надо учить. Ну что ж, брат, по первой не закусывают. Ась, Алексей Иваныч?
- Дельно! - одобрил Молин. - Я, признаться, выпью, - в проклятом остроге пришлось попоститься.
Налили по второй и выпили. Горькие воспоминания преследовали Молина. Он заговорил:
- Если б он, скотина, был настоящий товарищ, он бы сразу должен был сунуть под хвост той сволочи. Сочлись бы!
- Известно!
- Ну, если б она не взяла, да накляузничала бы следователю, я все же был бы в стороне, - не я подкупал, мне что за дело! А то не мне же было ей деньги предлагать.
- Ну, само собой. Да и мне неловко. Я так и думал, они с теткой обтяпают! А они вон что.
- Подлейшие твари! - взвизгнула матушка.
- Ну да ладно, и даром отверчусь.
Отец Андрей вдруг засмеялся и спросил Молина:
- На экзамене-то, говорил я вам, что вышло?
- Нет. А что?
- Да, да представьте, какая подлость! - закипятилась матушка.
- На Акимова накинулся, - рассказывал отец Андрей. - Не знает, дескать, геометрии. Единицу поставил. Переэкзаменовку, мол, надо. Ну, да мы еще посмотрим. Почем знать, чего не знаешь.
- Это, знаете, из зависти, - объясняла матушка, - отец Акимова подарил батюшке на рясу, а ему-шиш. Акимов-купец почтительный, только, конечно, кому следует; ведь всякий видит, кто чего стоит. Батюшка Андрей Никитич, да что ж ты не угощаешь? Видишь, рюмки пустые.
- И то, - сказал батюшка и налил.
- Эх! - крикнул Молин. - Руси есть веселие пити, не можем без того быти.
- Евгения! - крикнул отец Андрей в открытую дверь кухни. - Ты это с кем там тарантишь?
- Да это, батюшка, мой брат, - ответила Евгения. Мальчишка лет двенадцати опасливо жался к углу кухни. Боялся отца Андрея: учился в городском училище.
- Брат? Ну и кстати. Пусть посидит там, мне его послать надо. Удивляюсь я только тому, - обратился отец
Андрей к Молину, - как это наши мальчишки не устроят ему сюрприза за единицы. Пустил бы кто-нибудь камешком из-за угла, - преотличное дело! Ха-ха-ха! Матушка взвизгнула от удовольствия.
- В загривок! - крикнула она и звонко засмеялась. Молин кивнул головою на открытую дверь кухни. Отец Андрей закричал:
- Евгения, дверь запри! Ишь напустила чаду, кобыла!
Евгения стремительно захлопнула дверь. Отец Андрей тихонько засмеялся.
- Чего там? - сказал он.
- Все же неловко, - ученик, и все такое.