Серафима сидела у окна и что-то вышивала, как всегда с сосредоточенным лицом, таким бледным и строгим. И вдруг она вздрогнула; она услышала знакомое ей шмыганье башмаков, вскинула глаза и побледнела. Перед ней стоял Аверьян Степаныч. Казалось, он постарел ещё более и его глаза ввалились. Ветошкин шаркнул башмаками, захихикал и сказал:
- Здравствуйте, герцогиня. Довольны ли вы своим полюбовником? Впрочем, между прочим, мы на вас зубки точим! Нельзя ли вам заказать воровской отмычки? Мне одну бумагу у соседа уворовать надо бы? Ась?
Ветошкин снова захихикал: его ввалившиеся синие губы запрыгали, а в глазах сверкнули огоньки. Серафима слушала, бледная и взволнованная.
- Уходите, - прошептала она, вся будто колеблемая ветром, - уходите, или я буду кричать. Слышали?
Ветошкин сделал шаг, внезапно упал на колени и протянул к Серафиме руки. Все его лицо сразу преобразилось, и вместо злобы и ненависти Серафима увидела на нем лишь одни невыносимые мучения.
- Серафимушка, возврати мне бумаги, ведь я отцом твоим был, на руках тебя вынянчил! - выкрикивал он протяжно, весь извиваясь как на, огне. - Серафимушка! За что же ты хочешь пустить меня на старости лет по миру? Не губи меня, Серафимушка. О-о-о!
Ветошкин припал к ногам Серафимы. Его подбородок запрыгала Серафима поднялась со стула…
- Уходите, или я закричу! - проговорила она и сделала движение к двери.
Ветошкин преградил ей дорогу; его лицо снова преобразилось, и, приближаясь к ней медленно и как-то по-кошачьи, он зашипел:
- Закричать? Вот что… слушай! Слушай, развратница, когда так, и казнись!
Старик вытянулся во весь рост и торжественно, поднял руку над головой.
- Слушай! - он передохнул всей грудью. - Слушай! Знаешь ли ты, герцогиня, что ты живёшь с родным братом и венчаться я вам не позволю! - проговорил он затем медленно, с расстановкой, будто выковывая каждое слово. - Чего? Нет, не позволяю! Ты живёшь с родным братом. Бог покарал тебя, и дьяволы ждут тебя в геенне огненной. Ась? По-ни-ма-ешь? - дико взвизгнул он.
Старик снова сделал торжественный жест. Девушка стояла белая, как полотно, широко раскрыв глаза. Её голову наполнял туман. Она боялась дышать Ветошкин продолжал:
- Ты живёшь с родным братом, якобы с мужем! Вы дети одного отца, только Егор Сергеич рождён женою покойного барина, а ты - его полюбовницей, дворовой девкой Агашкой!
Ветошкин на минуту замолчал и затем низко поклонился, весь содрогаясь от смеха.
- Честь имею поздравить с намерением вступить в законный брак с братцем!
Аверьян Степаныч снова внезапно захихикал, а затем также внезапно завопил:
- Дьяволы, дьяволы, дьяволы ждут тебя и растащат твоё распутное тело раскалёнными клещами. У-у-у! - снова завопил он, будто натравливая собак.
У Серафимы подкосились ноги. Она хотела говорить, но язык не повиновался ей. Наконец она с трудом выговорила:
- Аверьян Степаныч, родной, вы говорите неправду. Пожалейте меня! Ах, зачем же вы молчите! Слушайте! Говорите хоть что-нибудь, мне страшно!
Девушка упала на колени, прикасаясь руками к ногам старика в мольбе и мучениях, в то время, как её лицо напоминало собою какую-то маску ужаса.
Ветошкин перекрестился.
- Как перед Богом.
Серафима вскрикнула. Ею овладел безотчётный ужас. Ей хотелось скрыться, спрятаться, зарыться куда-нибудь с головою от преследовавших её дьяволов. Ей стало ясно, что они преследовали её всю жизнь и, наконец, толкнули на самый чудовищный грех. И теперь они явятся за ней и растащат её распутное тело раскалёнными клещами. Ей нет прощения, нет надежды на спасение, она - игрушка дьяволов!
Ветошкин склонился к девушке. Он не узнавал её лица, до того оно было бледно и искажено ужасом. В этом лице будто всё трепетало. Он тронул её плечо.
- Искупи грех свой, возврати мне бумаги, пожалей старика! - он снова заплакал. - Не для себя я собирал богатства, дочка, а для Бога! - вытягивал он из себя слова, звучавшие в комнате как тихое гудение пчелы, - не для себя! Доче-чка! Мне ничего не надо! Для Бога, как пчёлка, тружусь. Я! Для Бога! Да! Умру, ангельчик, всё людям оставлю, а кому - Богом это предусмотрено! Бог всё распределит, а меня в поддёвочке засаленной похоронят. Мне ничего не надо. - Старик всхлипнул.
Серафима ничего не понимала. Мысли беспорядочно метались в её голове, как стан испуганных птиц. Ветошкин плакал и сморкался.
- Где спрятаны векселям? Дай ключ, дочурочка моя. Ух, дочурочка! Ла-а-сковая! Где?
Серафима сообразила. У неё спрашивают ключ от письменного стола, где лежат бумаги. Говорят, что это надо сделать для спасения её души. Но это вздор, спасение для неё невозможно; её греху нет названия; а ключ она всё-таки отдаст: зачем он ей? Ведь ключ от её счастья всё равно утерян и навсегда. Заветная дверь к её счастью накрепко забита, как крышка гроба.
Серафима стала на ноги и подала ключ Ветошкину. Его глаза загорелись торжеством; он стал пробовать, от какого ящика этот ключ. Когда замок звякнул, Серафима взвизгнула и опрометью бросилась вон из комнаты. Ей казалось, что дьяволы хотят запереть её, чтобы растащить её тело клещами. Она сама вручила им ключ от преисподней. Она бежала, тяжело дыша и повторяя:
- Господи, помилуй! Господи, помилуй!.. Матушка Владычица, святые угодники, архангелы Божии…
Она боялась оглянуться назад. Ей казалось, что она увидит за собою дьяволов, корчащих отвратительные гримасы и хватающих её за платье костлявыми пальцами. В поле она увидела Сутолкина; он стоял на меже и смотрел, как ходят новокупленные плуги. Серафима увидела его и, совершенно обезумев от ужаса, закричала:
- Милый, спаси! Братец, архангелы Божии!..
Она споткнулась на камень, забилась и завизжала тем диким голосом, каким вопят кликуши. Сутолкин увидел её, услышал её крик и понял, что произошло нечто ужасное. Он бегом бросился к ней, широко размахивая руками.
Между тем Ветошкин с пачкою векселей в кармане выходил задворками из усадьбы Сутолкина и думал: "Как я всё это хорошо устроил; дурочка всему поверила, очень лестно видно барской дочкой быть! Может быть, ты и барская дочка, только не нашей губернии господ! Да-с".
Он спустился в овраг, сел на корточки, зажёг спичку и, вынув из кармана все векселя, поднёс их к огню. Бумага вспыхнула. Ветошкин злорадно усмехнулся и подождал, пока бумага не превратилась в пепел. Этот пепел он растёр в пыль и вытер руки о засаленные полы поддёвки. Затем он направился к своей усадьбе и запел:
"На божественной страже многоглаголивый Аввакум…"
Мишенька Разуваев
Мишенька Разуваев, юноша лет двадцати двух, коренастый и сутуловатый, вернулся из поля в усадьбу сильно встревоженный и даже слегка побледневший. Он передал лошадь конюху и поспешно направился к дому, с выражением беспокойства в серых глазах, нервно пощипывая крошечную светлую бородку, походившую на цыплячий пух. У крыльца он увидел молодую солдатку Груню, здоровую и краснощёкую, прислуживавшую у них в доме.
- Тятенька дома? - спросил он её.
Та кокетливо вильнула глазами.
- Нет, они в поле уехамши, - проговорила она, с трудом шевеля губами, сплошь облепленными кожурой подсолнуха.
Мишенька, казалось, встревожился ещё более.
- В поле? Ах ты, Господи! А ты не знаешь, куда именно?
Груня достала из кармана свежую горсть подсолнухов.
- Не знаю, Михал Семеныч. Варвара Семёновна грит - кто его знает где!
Мишенька прошёл домом в комнату сестры, но Варюши там не было. Тогда он снова, беспокойно хмурясь, вышел из дому и отправился в сад. В саду был полусумрак, хотя солнце ещё не закатилось; по небу беспрерывно бежали тучи, и осенний день точно недовольно хмурился. Жёлтые, бурые и ярко-красные листья осыпались с деревьев на дорожки, как хлопья какого-то разноцветного снега. Дул ветер; было свежо.
Мишенька пошёл липовой аллеей и позвал, повышая голос:
- Варя, Варюша!
Он прислушался. Из-за кустов ещё совершенно зеленой, будто моложавившейся сирени послышалось:
- Это ты, Миша?
Послышался шелест платья, и к Мишеньке вышла молодая девушка, белокурая и полная, с хорошими карими глазами.
- Тятенька в поле? - спросил Мишенька сестру. - Не знаешь, где именно?
Девушка ласково смотрела на брата.
- Нет, не знаю; а что?
Мишенька заговорил, беспокойно хмуря брови:
- Да я боюсь, не поехал ли он к "Рубежному овражку". Видишь ли, с мужиками опять несчастье - лошадей своих на наши озими запустили. Да! Еду я и вижу весь их табун на нашем поле, а пастуха нет, пастух Бог его знает где! Я сейчас в Безотрадное поскакал, так и так, мужикам говорю, сгоните лошадей, поколь тятенька не видит, а то опять скандалы из-за штрафов пойдут. - Мишенька на минуту замолчал. Варюша внимательно слушала брата.
- А теперь я боюсь, - продолжал тот, - тятенька в поле, так уж не ехал ли он за мной следом в качестве господина Лекока. Он частенько таким манером меня проверяет. А если он мужицких лошадей видел, так у нас опять скандалы из-за штрафа пойдут. Ах ты, Господи!
Мишенька вздохнул.
- Может быть, дяденька Геронтий знает, куда тятенька поехал? Как ты думаешь? А?
Та шевельнула плечами.
- Может быть, знает.
Мишенька, вздыхая, торопливо направился к дому. Он обогнул дом и коридорчиком прошёл к боковой комнате - "боковушке", как её называли, где помещался дяденька Геронтий.