- Не пара она тебе. Ты - дворянин, белая кость, а она у меня мужичка, хамской природы. Не пара вы! Проваливай, значит, братец, что делать! Господский, и, например, попугайчик, крестьянской курочке не товарищ!
И Тараканов, хлопнув дверью, вышел из кабинета, где происходило объяснение. Андрей Сергеич побелел, процедил сквозь зубы: "Белая кость, хамской природы… свинопас!" - и отъехал, не солоно хлебав. Но молодые люди продолжали встречаться, разговаривали, обменивались книгами и пытались сломить упрямство старика; но старик стоял на своём и на просьбы нежно любимой дочери повторял, гладя её по голове своими кривыми пальцами:
- Не пара он тебе, дочка; он - белая кость, а ты - хамской природы. Счастья не будет, потерпи… Мы и не то, бывало, терпели.
Вечером того же дня Наталья Николавна тихо вошла в кабинет отца. Старик сидел в кресле за письменным столом, постукивая на счетах. Он был в красной рубахе, синей поддёвке и высоких сапогах бутылками. Его седые курчавые волосы были причёсаны на прямой ряд и подстрижены в кружало. Старик обернулся к дочери, и глаза его мягко засветились. Наталья Николавна подошла к отцу, присела возле него и приласкалась. Старик провёл по её шелковистым волосам жилистой рукою.
Наталья Николавна поцеловала его в губы.
- Батюшка, будь добреньким… - сказала она, ласкаясь.
Она улыбнулась, а в её глазах сверкнули слезы.
- Будь добрым, батюшка! Я люблю Андрея Сергеича, и он тоже любит меня. Батюшка, отчего же ты не хочешь нашего счастья?..
Наталья Николавна вынула платок и смахнула слезы. Старик завозился; его седые брови зашевелились и нахмурились.
- Не пара он тебе, дочка! - буркнул он.
- Но почему же, батюшка? Разве мы не любим друг друга?
Девушка всхлипнула. Старик опустил глаза и снова стал ласкать русые кудри девушки.
- Не пара, дочка, не пара, - твердил он сурово и беспокойно.
Наталья Николавна припала на грудь старика и зарыдала.
- Да почему же, батюшка? Я люблю его, он славный и тоже любит меня… Почему же ты упорствуешь? Батюшка, мне тяжело, у меня всё сердце изныло. Батюшка, я убегу от тебя и повенчаюсь тайком; не толкай же меня на грех и скажи, почему ты упорствуешь?..
Глаза девушки покраснели от слез. Старик дрогнул. Он раздвинул волосы дочери и нежно приник к ним губами. Некоторое время он молчал. Казалось, он хотел сказать ей что-то в высшей степени важное, и не решался; ему как будто было стыдно и больно. Чересчур больно. Наконец он преодолел себя и сказал, внезапно побледнев всем лицом. И дочери странно было видеть эту непривычную бледность на всегда суровом и спокойном лице отца.
- Дочка моя, нешто я враг тебе? Нешто я не желаю твоего счастья? Ведь ты одна у меня! - проговорил он, беспокойно и волнуясь. - Но только слушай. Я молчал, стыдно говорить было, а теперь слушай. Слушай!..
Грудь старика дрогнула: казалось, давно позабытое, задавленное чувство проснулось там, выросло, и ему стало тесно в этой груди, и вот оно рвалось на простор и металось, как зверь в клетке.
Старик продолжал изменившимся голосом:
- Слушай! Батюшка этого самого Андрея Сергеича, - слушай, дочка, - выпорол меня на конюшне, слышишь? Плетьми, как собаку!
Старик поднялся и стал ходить по комнате. Наталья Николавна слушала, широко раскрыв глаза.
- Как собаку выпорол и опосля того ноги себе целовать заставил, и я целовал, губы кусал, а целовал!
Старик передохнул; его седая борода дрожала.
- Без вины меня высек он, - заговорил он снова после продолжительной паузы, видимо, пытаясь осилить охватившее его волнение, - без вины, а для-ради своей барской прихоти! Но если бы даже и за дело - смел ли он! Человек, - вырвалось у него горделиво, - есть икона Господа Бога. В писаниях сказано: "Да будет человек по образу и подобию нашему!" А и Сам Господь Бог умел негодовать, например, Содомом и Гоморрою! А я - как я себя чувствовал, доченька, с той поры до теперешней, например, минуточки, до моих седых волос? Что скажешь, доченька? - вскрикнул он протяжно.
Плечи старика внезапно дрогнули.
- Слышишь ли ты меня, доченька? - вырвалось у него со стоном.
Наталья Николавна поднялась с кресла; лицо её было бледно до неузнаваемости; она двинулась к отцу.
- Слышу, батюшка!
Девушка обняла шею старика и, рыдая, припала к нему на грудь.
- Слышу, батюшка, - шептала она сквозь слезы, - слышу и понимаю, и теперь сама не хочу идти к палачам!..
Старик крепко приник к дочери. Наталья Николавна высвободилась из его объятий и вышла из кабинета. Ей надо было сказать Андрею Сергеичу своё последнее слово.
Ровно в восемь часов Наталья Николавна снова вошла в овраг, где она утром видела Андрея Сергеича. Солнце уже спряталось в тучи, и в овраге было темно. Кудрявые вершины вётел вырисовывались в отдалении. На небе загорались звезды. Зелёный скат оврага был увлажнён росою; мята и богородская трава благоухали сильнее; майские жуки то и дело проносились мимо с монотонным гудением. В кустарнике бобовника пел соловей.
Когда Наталья Николавна подходила к вётлам, Андрей Сергеич был уже там. Он издали увидел молодую девушку и пошёл к ней навстречу, протягивая ей обе руки.
- Ну, что, как? - спросил он её. - Сдаётся ли старикашка на капитуляцию?
Наталья Николавна холодно протянула ему руку.
- Не шутите, Андрей Сергеич, - сказала она сердито и холодно, - я далеко не с весёлою вестью. Батюшка непреклонен, и, кроме того, я теперь вполне понимаю его. Нам надо расстаться!
Однако голос девушки дрогнул.
- Наталья Николавна! Наташа! Что это значит, голубка?
Андрей Сергеич вскрикнул, бледнея, и схватил руки девушки. Наталья Николавна опустила глаза и молчала.
- Видите ли, вам, может быть, это покажется смешным, - заговорила она каким-то новым, будто надменным тоном, - но, тем не менее, это весьма важно, и я вполне соглашаюсь с батюшкой; нам нельзя любить друг друга. Я не знаю, поймёте ли вы меня? Дело, видите ли, в том, что ваш отец, - девушка на минуту замялась, - это было давно… высек моего батюшку!
Девушка покраснела. Глаза её вспыхнули. Андрей Сергеич смутился тоже.
- Наталья Николавна, милая, простите, но я же тут при чем? - спросил он после некоторого молчания, видимо, тяжёлого для их обоих. - Голубушка, меня не было тогда даже на свете; я родился после освобождения. Кажется, я слышал от отца об этой истории, но, право, я не думал, что вы можете разлюбить меня именно за это!
Андрей Сергеич поднял глаза.
- Скажите, ну, разве я виноват в чем-нибудь пред вами? Ведь я люблю вас и отца вашего и всех, кого любите вы! Да, всех, кого любите вы!
Молодой человек замолчал. Наталья Николавна странно улыбнулась.
- Ну, вот, видите, я так и знала, что вы не поймёте меня, вы никогда не были рабом, а я всё-таки по крови рабыня, а рабы мстительны… - добавила она.
Молодой человек припал к её рукам.
- Наташа, голубушка пойми и ты меня…
Он не договорил. Наталья Николавна отняла у него руки; лицо её исказилось гневом.
- Уходите прочь, - прошептала она и добавила с иронией и ненавистью: - Белая кость!
В её глазах загорелись сердитые огоньки, она двинулась прочь.
Андрей Сергеич побледнел; он поймал руки девушки и остановил её.
- Стыдитесь! - вскрикнул он возбуждённо. - Кастовая ненависть, понимаете ли вы, голубушка, как это нехорошо! Белая кость - ведь это, кажется, из лексикона староверов. Стыдно, Наталья Николавна!
Девушка хотела высвободить руки, но Андрей Сергеич удержал её. Он был страшно взволнован; у него даже вздрагивали губы.
- Нет, я не пущу вас, Наталья Николавна, вы взводите на меня обвинение, вы оскорбляете меня, и я требую слова. Да, требую! - неистово крикнул он ей в лицо и побледнел.
- Кастовая ненависть - как это гадко! Слушайте.
И он заговорил. Он говорил жарко, с увлечением, как человек глубоко оскорблённый и желающий смыть напрасно возводимое на него обвинение. Девушка слушала его. Он говорил…
…Были жестокие времена, и были жестокие люди. Были рабы и рабовладельцы. Рабы изнемогали в труде, рабовладельцы бражничали. Так шли года. И вот у рабовладельцев произошёл раскол, начались смута и междоусобие. Иные ещё продолжали бражничать, но другие уже заговорили о школе, о просвещении, об освобождении. Их было мало, но это были рабовладельцы. И они пошли в тундры. Наталья Николавна, вероятно, читала "Русских женщин" Некрасова. Это были первые пионеры. С тех пор прошло немало времени, и люди изменились. Разве Наталья Николавна ничего не слышала о судьбе его брата, родного брата, Кости? Как тот окончил свои дни? Замученный трехлетним скитанием по казематам, тот перепилил себе горло осколком стакана! А во имя чего ратовал он? Это был уже не протест рабовладельца, а протест человека, увидавшего воочию в другом человеке своего полноправного брата. Ах, как это стыдно, что Наталья Николавна сейчас уже забыла о нем! Да и он сам Андрей Сергеич? Почему и за что ему не дали окончить в университете курс? Или он никогда не рвался к науке всем своим сердцем? Или Наталья Николавна уже забыла их речи и мечты и по этому поводу? Да. Теперь Андрей Сергеич ни в чем не считает себя виноватым перед девушкой. Рабовладельцы искупили свой грех. - Андрей Сергеич замолчал.