Настасья Петровна сидела бледная и трепещущая и молчала. В саду было тихо. Пересветову казалось, что он слышит, как бьется сердце жены.
- Н-не знаю, - наконец, прошептала она со стоном. - Тяжко мне, Валерьян Сергеич, - добавила она с мучительной тоскою, - побил бы ты меня, што ли, иди ушла бы я от тебя… Сама я не разберусь. Гадок только мне он, гадок, гадок! - Настасья Петровна уронила бледные руки мужу на плечи. - Расплела бы я свои косыньки, - продолжала она, с тоской глядя в лицо мужа, - и все рвала бы их, рвала бы их… Моченьки моей больше нету. Не могу я и с тобой жить и к нему бегать… не могу… не могу… Освободи ты меня от этого, Валерьян Сергеич…
Она не договорила и с громким воплем бросилась на грудь мужа. Тот потерянно прижимал к своим губам ее тонкие пальцы.
- Ну, что делать, ну, что делать, - шептал он, - я и сам голову потерял, Настенька.
И он продолжал целовать холодные руки жены.
Между тем в тихий сад прилетел веселый перезвон бубенчиков. И муж и жена, порывисто поднялись на ноги.
- Это Трегубов, - прошептал Пересветов, бледнея всем лицом, - это он. Распорядись, Настюшка, самоварчик скорей поставить. Что же делать, нужно встретить его получше. Будь умницей, Настюшечка.
Настасья Петровна торопливо вытирала слезы. Пересветов побежал было к калитке, но с полдороги вернулся к жене. Он взял жену за руку, и все его лицо внезапно изменилось до неузнаваемости.
- Недолго нам мучиться, перетерпи, - прошептал он ей таинственно и многозначительно. - Скоро квит на квит пойдем. Это уж верно! Щеколда-то ведь не задержит! Рупь за рупь скоро выйдет! Будет с него, обожрался, - шептал Пересветов, вздрагивая как от озноба. - Второй-то калачик мы у него, пожалуй, и изо рта выхватим. Обожрется, так, пожалуй, околеет еще! Ему же лучше будет, если вырвем.
И, усмехнувшись кривой усмешкой, Пересветов побежал к калитке, широко расставляя долговязые ноги.
Настасья Петровна поспешно пошла в дом, на ходу доставая из кармана ключи. Между тем Пересветов широко распахнул калитку и проговорил:
- Добро пожаловать, дорогой гостюшка.
В калитку вошел Трегубов. Не снимая перчатки, он пожал шутливо левой рукой локоть Пересветова.
- А я к вам, соседушка, к вам вечерок поболтать. Соскучился, соседушка; вот я как вас полюбил, - болтал он.
От него сильно пахло духами.
- Пожалуйте, пожалуйте, - говорил, кисло усмехаясь, Пересветов. - Чай-то вы изволили кушать? Нет? Так где прикажете стол накрывать, в саду или в горнице? А? Как вам лучше?
- Конечно, в саду, соседушка, - расхохотался Трегубов, - кто же весной чай в комнатах пьет? А я еще влюблен при этом. Как же, по уши врезался!
Он снова рассмеялся. Пересветов стремглав бросился к балкончику.
- Настюша, - крикнул он звонко, - вели в саду самоварчик приготовить, - Прохор Егорыч в саду чаек желают кушать! В саду прикажи! Да сама выходи поскорее, - добавил он. И, потирая руки, он возвратился к Трегубову. - Так по уши врезались? - спросил он его с улыбкой.
- По уши, соседушка, по уши, - рассмеялся Трегубов и, опустившись на скамейку, стал стягивать с рук перчатки. - Пришлите вы ко мне, соседушка, за коровкой, - говорил он, - корову я хочу вам презентовать, тиролечку одну молоденькую. Корова полтораста монет стоит! Пришлите кого-нибудь завтра. Она мне не нужна, а вам, глядишь, пригодится.
- Пришлю, пришлю, - сказал Пересветов и подумал: "Ну, это еще далеко не калачик! Калачик, верно, самому придется добывать".
Между тем в сад пришла Аннушка и стала накрывать к чаю круглый стол, стоявший под тенью двух берез. Кругом стола она поставила несколько стульев. Затем на столе появились облупленный поднос и несколько приборов. Аннушка то исчезала в доме, то снова появлялась в саду.
- Аннушка, - крикнул ей Пересветов, - зови сюда Настасью Петровну. Да поскорее, скажи!
- Да пусть она особенно-то не принаряжается, - крикнул ей вслед и Трегубов, - она для нас и так хороша!
Пересветов подошел к Трегубову с искривившимся лицом. Трегубов вскочил со скамейки.
- Чего вы? - беспокойно спросил он его. - Чего вы?
Пересветов глядел на него тусклыми глазами.
- Зубы у меня, - наконец, выговорил он, - зубы просто ужас, как схватило. Вся левая сторона! - И, прижав ладонь к левой щеке, он опустился на место. - А вы на этот стул не садитесь - добавил он, - у этого стула ножка сломанная.
- Ну, зубы, это не беда, - сказал Трегубов, - мы сейчас зубы эти самые полечим.
И, пересев на другой стул, он крикнул Аннушке:
- Принеси-ка, Аннушка, из моей коляски кулечек; там у меня капли мадам Клико есть, - рассмеялся он, - мы сейчас твоему барину зубы лечить будем.
Аннушка, топая босыми ногами, принесла кулек. Трегубов достал оттуда две бутылки шампанского, флакон ликера и фрукты. И все это он в порядке расставил на столе. Затем он подсел к Пересветову и, обняв его стан рукою, шутливо заговорил:
- Вот как мы, соседушка, дружить стали, а давно ли на ножах были. Теперь у вас дело как по маслу пойдет. Поверьте моему слову. Давно бы вам личиком ко мне повернуться. С денежным человеком хорошее знакомство вести очень приятно. Деньги все на земле сделать могут. Они и враг наш и друг наш!
Трегубов рассмеялся и стал играть брелоками. Наконец, в сад вошла Настасья Петровна. Трегубов бросился к ней навстречу и стал целовать ей руки. Пересветов откупорил бутылку шампанского и залпом выпил стакан.
- Ну, что, как ваши зубки? Угомонились? - повернулся к нему Трегубов.
Пересветов сдержанно рассмеялся.
- Как рукой сняло.
Настасья Петровна села к самовару, бледная, с печальным лицом.
- Настасье Петровне нужно будет новое платье сделать, - говорил Трегубов, наливая себе в стакан шампанское. - И не одно даже-с, а несколько. Мне бы хотелось желтое, шелковое. Вы как думаете? А? Желтое ей будет к лицу. Она ведь брюнетка. Вы бы отпустили, соседушка, - обратился он к Пересветову, - Настасью Петровну со мной в город. В нашем городе порядочные модистки есть. Право, отпустили бы!
- Что же, - отвечал Пересветов и подставил Трегубову свой пустой стакан, - со временем можно будет.
- В нашем городе, - между тем говорил Трегубов Настасье Петровне, - есть даже одна модистка-француженка, хотя родившаяся в России. Прифасонивать она может наилучшим манером. На вас она потрафит за первый сорт, потому вы сложены как миологическая богиня.
И он стал пить чай. Пересветов допил шампанское и принялся за ликер. В саду стемнело. Лиловые тучи погасли на западе. От Калдаиса потянуло сыростью. Там, на перевозе, светящимся жучком мерцал огонек. Седой туман ползал над рекою и походил на цепь снежных холмов. На свет стоявшей на столе лампы то и дело прилетали серые бабочки и падали на абажур с опаленными крыльями. Но это не останавливало следующих. Они все являлись и являлись из тьмы, как хлопья снега. Казалось, смерть от огня доставляла им одно блаженство. Только позднею ночью Трегубов уехал от Пересветовых.
- Приходите как-нибудь ко мне вечерком, - сказал он на прощанье Настасье Петровне, - приходите, голубушка!
Та поглядела на мужа и молча кивнула головой. Сейчас же после отъезда Трегубова она ушла в спальню. Вечер утомил ее до последней степени.
А Пересветов долго еще бродил по двору и сосредоточенно что-то обдумывал. Затем он прошел в сад к покосившемуся плетню и достал оттуда из-под груды сухих листьев стальную стамеску. Он внимательно оглядел ее и снова спрятал под листья. Что-то нашептывая, он стал ходить по саду. И вдруг, его точно понесло куда-то вихрем. Почти не отдавая себе отчета, он двинулся вперед с громко бьющимся сердцем и бледным лицом. Как в полусне, он подошел к калитке Трегубовского сада, которую он запомнил так резко в последнее свое посещение. Осторожно он нажал пальцем железный конец щеколды, торчавшей с внешней стороны калитки, и легонько толкнул калитку от себя. Калитка распахнулась почти без шума. Пересветов притворил ее за собою и осторожно двинулся темным садом. Его волнение росло с каждым шагом. Он прислушивался к малейшему шороху, и его слух как будто стал острее. В саду стояла полнейшая тишина, но Пересветов даже и в ней улавливал тысячи звуков. Он слышал, как жук карабкался по сухой былинке, как шевелилась в кустах сонная птичка, как при малейшем дуновении ветерка листок шелестел о листок и травка шуршала о травку. Он подошел к окну кабинета, стал обеими ногами на фундамент и, придерживаясь руками за раму, заглянул в кабинет. В кабинете было темно, но Пересветов ясно видел тяжелый письменный стол Трегубова с массивной чернильницей на мраморной доске. Он глядел на стол, точно желая выпытать от него что-то. А стол стоял на полу тяжело, грузно и неподвижно и глядел на Пересветова медными крышками чернильницы. И внезапно Пересветов очнулся. "Что это я делаю, однако, - подумал он тоскливо. - Неужели уже это решено?" И тут же он с ужасом понял, что это решено, что это неотразимо, что от этого он уже не в силах уйти. Пересветов тихонько вышел из сада и осторожно затворил за собою калитку. И с сосредоточенным взглядом он направился домой. Шел он тихо, оглядываясь по сторонам и ежеминутно прислушиваясь. Но на полдороге на него внезапно напал такой страх перед этой, как ему казалось, роковой необходимостью, что он побежал бегом к своей усадьбе, потеряв всякое самообладание. "Я этого не сделаю, этого нельзя!" - думал он с колотившимся сердцем. Но у ворот своей усадьбы он остановился и прошептал:
- Нет, сделаю. Это уж решено. Решено и подписано! Квит на квит, рупь за рупь!
Он улыбнулся бледными губами и тихонько пошел в дом к спящей жене.