После Верешимова он толкнулся еще в три места, но везде получит один и тот же ответ: "денег нет". Толкался он впрочем, совершенно беспорядочно, очертя голову, туда, где денег ни под каким видом даже и быть не могло. Так, например, в сельце Никольском он просил денег у сельского учителя, а в Аляшине - у мелкопоместного землевладельца Турухтанова, у которого только что была произведена за долги опись всего имущества. И на вопрос, есть ли у него деньги, Турухтанов, поглядывая на Пересветова, насмешливо сказал:
- Деньги у меня, мамочка, есть, но только они у меня в письменном столе, а письменный стол сейчас только что судебный пристав со всех концов опечатал. Лезть-то туда, стало быть, нельзя! - И Турухтанов рассмеялся.
От него Пересветов вышел совершенно ошалелый. Он, как пьяный, натыкался на косяки, зацеплял за пороги и с трудом волочил ноги. Однажды он сел даже в чужой экипаж. Его всего точно перевернуло. Он будто похудел с лица и сгорбился.
- Подвели, зарезали, живым в могилу толкают, - то и дело шептал он перекосившимися губами и беспомощно разводил руками.
Встречные принимали его за пьяного. Вид у него был совершенно потерянный.
Только вечером он подъехал к воротам своей полуразвалившейся усадьбы. Фуражка его была сдвинута на глаза; он сидел сутуло, вытянув долговязые ноги далеко за передние колеса. Караковая лошадка шла шагом, печальная и тоже похудевшая за день. Хозяин позабыл даже попоить ее, и, покосившись в воротах на сверкавшую ленту Калдаиса, она беспокойно заржала. Она хотела напомнить о себе хозяину.
Настасья Петровна вышла навстречу к мужу и уже по одному его виду поняла, что денег он не достал нигде. Однако, она не сказала ему ни слова, безмолвно посидела с ним на крылечке, поласкалась к его плечу и пошла затем по хозяйству.
А Пересветов до глубокой ночи просидели на крыльце. Жена два раза звала его спать, но он только вздыхал в ответ и о чем-то сосредоточенно думал.
- Ты устал, небось, милый? Право бы, лег! - советовала ему Настасья Петровна, но Пересветов не переменял позы.
Когда Настасья Петровна улеглась, наконец, в постель, он вышел за ворота и долго глядел на обширный дом Трегубова В окне его кабинета горел огонек. Ветки сада порою шевелились, и окно кабинета точно лукаво подмаргивало Пересветову. Острое и мучительное чувство снова внезапно охватило его всего и стремительно понесло в какую-то бездну. У Пересветова даже закружилась голова.
"Да нельзя же этого, нельзя, нельзя, - думал он с тоскою во взоре, - это уже последнее дело!"
- Два калача, два калача, все это вздор и нелепость, - прошептал он и понуро пошел спать.
Однако, он долго не мог заснуть.
VI
Пересветов подходил к усадке Трегубова. Усадьба выглядывала нарядно и щеголевато. Поместительный дом примыкал одной своей стороной к саду, а другой выходил на чисто выметенный и посыпанный песком двор. Этот двор назывался "красным", в отличие от скотного двора, который был раскинут сажен на сто от дома. Все хозяйственный постройки обширной усадьбы выглядывали как с иголочки и были отнесены на почтительное от дома расстояние. Около длинных и низких конюшен, под навесом, стояло два пожарных насоса и несколько выкрашенных в зеленую краску бочек. Во всем виделся образцовый порядок и присутствие капитала. В воротах Пересветов внезапно остановился и с странной тревогой в сердце стал глядеть на сад. Сад содержался в порядке, кое-где на полянах сверкали на солнце стеклянные крыши оранжерей. Клумбы пестрели цветами; подрезанные и выравненные кусты сирени были сплошь осыпаны цветом. Одной своей стороной сад под изволок сбегал к Калдаису, а другой выходил к полевой дороге. С этой стороны он был обнесен очень высокой стеной, но Пересветов вдруг заметил, что в стене с этой стороны прорублена калитка. Раньше Пересветов никогда не замечал ее и даже не знал об ее существовании, а теперь она как будто сама лезла в глаза Пересветову. И ему внезапно захотелось пойти туда и поглядеть, как она затворяется. Его опять понесло в какую-то бездну; у него даже потемнело в глазах. Он долго глядел на калитку, с мучительным любопытством пытаясь отгадать, каким способом она затворяется. "Запором или щеколдой? - думал он. - Или еще, может быть, как?" И он продолжал глядеть на калитку. "Да что же это я, однако, делаю?" - внезапно поймал он себя и сам испугался своего открытия.
- Этого никогда не будет, этому не бывать, - прошептал он бледными губами, - это я только шуточки шучу.
И, встряхнувшись, он понуро пошел к дому. В прихожей его встретила нарядная и кокетливая горничная Глаша.
- Прохор Егорыч у себя? - спросил Пересветов.
- У себя-с, в кабинете. Прикажете доложить?
- Доложите.
Пересветов снял фуражку и поправил перед зеркалом волосы. Глаша, шурша юбками, исчезла и снова появилась в прихожей.
- Просят к себе, - сказала она Пересветову не без кокетства.
Через богато обставленную приемную Пересветов вошел в кабинет. Его сразу опахнуло запахом сирени. Трегубов поднялся ему навстречу.
- Милости просим, - проговорил он, указывая гостю кресло у письменного стола. - Пожалуйста.
Пересветов присел. Письменный стол стоял в двух шагах от раскрытого настежь окна. В окно тянуло из сада прохладой и запахом сирени. Громадные бронзовые подсвечники стояли на черных тумбах почти у самых дверей кабинета. С того места, где сидел Пересветов, ему был виден весь сад, задняя стена его и калитка, выходившая к полевой дороге. Пересветов увидел ее, и его точно что обожгло. Он снова попытался встряхнуться.
- Ну, как у вас яровые? Шумят, я думаю? - спросил его Трегубов, сверкая вымытым до лоска лицом.
- Благодаря Бога, ничего-с, недурные-с. - проговорил Пересветов.
Трегубов стал играть брелоками. Одет он был в светло-желтую пару и желтые башмаки. Золотистая шелковая рубаха была повязана мягким черным галстуком. Из отложного ворота рубахи выглядывала розовая, хорошо выкормленная шея.
- Так-с, - проговорил он, играя брелоками. - Так, значит, яровые у вас шумят. Богатеть, стало быть, осенью будете.
Пересветов молчал. Внезапно он поймал себя за странным занятием: он оглядывал кабинет Трегубова с таким сосредоточенным вниманием, точно ему необходимо было запомнить каждую вещь, каждую мелочь. Он даже испугался этого. Против его воли его точно несло куда-то бурным потоком.
Трегубов подождал его ответа, встал с кресла и заходил по кабинету, мягко ступая желтыми башмаками. "Денег у него нет, - думал он. - Это ясно".
- Прохор Егорыч, - наконец, позвал его Пересветов, - Прохор Егорыч, сегодня мне срок платить вам по закладной тысячу рублей.
Пересветов тяжело вздохнул и замолчал.
- Ну, да, да, срок, - весело подхватил Трегубов и, заложив руки в карманы, игриво закачался на каблуках. - Срок, это верно. Только ведь вы тогда мне, помните, говорили, что деньги у вас наготове. А как поживает Настасья Петровна?
- С деньгами меня обманули, - заговорил Пересветов, и его лоб покрылся каплями пота. - Меня обманули, и я пришел… пришел к вам просить отсрочки платежа. Могу ли я надеяться, Прохор Егорыч?
Трегубов заходил по комнате, позванивая брелоками.
- Я вам не отсрочу, - наконец выговорил он и снова закачался перед Пересветовым на каблуках. - Я вам ни за что не отсрочу-с. Денег разве у вас нет? - спросил он.
Пересветов заметно бледнел.
- Нет.
- Если нет, сегодня же я предъявлю к вам через адвоката иск. Через месяц вам, вероятно, придется выехать из вашего именья. Кстати, я хочу там конский заводик небольшого фасона выстроить; усадьбу вашу снесу и конский заводик оборудую. Сегодня же и плотников буду подряжать. Отсрочить платежа я вам не могу, - снова проговорил он, - никак не могу.
- Прохор Егорыч, ради Бога! - вскрикнул Пересветов и вдруг упал перед Трегубовым на колени. - Прохор Егорыч, ради Бога, отсрочьте платеж хоть на неделю. Через неделю я рожь на корню продам. Глядишь, тогда хоть сколько-нибудь цена выяснится. Не губите же меня, Прохор Егорыч.
В глазах Пересветова стояли слезы, губы его дрожали. Он был белее снега.
- Не могу, - проговорил Трегубов.
Пересветов поднялся на ноги.
- Прохор Егорыч, - заговорил он, - послушайте, Прохор Егорыч. Ведь у меня вся жизнь, вся судьба моя в этом участке, так за что же вы меня выселить-то хотите?
- За свои денежки, - отвечал Трегубов, - очень просто-с.
Пересветов прижал обе руки к сердцу.
- Ах, Прохор Егорыч, Прохор Егорыч! Ведь я у вас пять тысяч занимал, а остальные пять тысяч процентами да неустойками наросли. Две неустойки в год вы с меня брали! Подумайте вы только! Ведь по совести говоря, я вам теперь тысячи три должен, не больше! Где у вас Бог, Прохор Егорыч, где у вас Бог!..
- Бог у меня, как у всех, в красном углу, - отвечал Трегубов и закачался на каблуках.
Пересветов вытер, кулаком слезы.
- Вы и без моих денег богаты, Прохор Егорыч, а у меня в этом именьице все. Если вы выселите меня оттуда, я руки наложу на себя, Прохор Егорыч. Пересветов снова бросился на колени. - Прохор Егорыч, не губите меня, ради Христа!
Трегубов стал рассматривать свои выхоленные ногти. По его лицу бродила усмешка.
- В Аляшине хорошие плотники, - сказал он, - так я аляшинских строить конюшни подряжу. Как вы мне посоветуете: аляшинских, что ли, нанять?
- Подлец! - вскрикнул Пересветов с исказившимся лицом. - Душегуб, кровопийца!
- Чего-с? - переспросил Трегубов и побледнел.
- Простите меня, Прохор Егорыч, - вскрикнул Пересветов, ломая руки, - простите меня, мерзавца, ради Бога! Ах, до чего вы меня доводите!
- А-а, так-то лучше, - прошептал Трегубов и добавил: - Присядьте.