Поздравил с походом… Через неделю и грузимся… Вот и наш черед пришел… Ты скажешь мне - со щитом, или на щите… Либо белый крест сюда!.. Либо пошлет мне Господь, как я всегда мечтал, честную солдатскую смерть…
Он не заметил, что Диди его не встретила с радостным визгом, не уперлась лапками в грудь, не высказала всех своих нежных собачьих приветствий и восторгов. Он был как бы вне дома. Он был уже там, на войне. Он не почувствовал, какой страшный диссонанс был в их чувствах. Он не видел заплаканного лица Валентины Петровны.
Он не подумал о дочери.
И ей все это стало горько и обидно.
- Ты знаешь… Диди?… - сказала она.
- Ну что Диди?… Настя что?… Главное - это ты. И я придумал…
- Диди… - начала она.
Он ее не слушал.
- Генеральша Заборова… Елена Михайловна предложила тебе с Настей, Чао-ли и Таней…
- Диди… - начала она.
- Ну, конечно, и Диди, - с досадою перебил он, - переехать к ним… Генерал едет с пёрвым эшелоном. Две комнаты тебе и Hасте. Прислуга в комнате рядом. Ты не будешь одна… А потом, как только мы приедем на фронт - сейчас телеграмму.
Или Петроград, или Смоленск, или Москва! И Заборова туда же едет… Ее муж получил пехотную нашу дивизию… Все будет отлично…
Он завертелся как бешеный по комнате.
- Диди умерла, - наконец, договорила Валентина Петровна.
Он, казалось не расслышал, или не понял.
- Что?… Отчего?
Она взяла его за руку и привела в комнату, где по-прежнему на диване на своем месте, в своем "доме" лежала Диди.
- Как же это так? - тихо спросил он.
Валентина Петровна обвила его шею руками и, целуя его куда попало пухлыми, мокрыми губами, залилась горючими слезами. Он неловко гладил ее по волосам, по спине и говорил, не зная и не умея, как не умеют этого делать мужчины, стараясь утешить ее.
- Что ж, Солнышко… Она собака… И не так молода… Всему свой конец…
Конечно, жалко… Мы так любили ее. Ты так привыкла к ней… А, может быть, и к лучшему… В скитаниях-то собака обуза…
Она беззвучно плакала у него на груди. У ней не хватало духа сказать, что Диди не околела, а убита каким-то злым человеком. Сказать это - пришлось бы сказать и о воротах, вымазанных дегтем, и о страшной надписи, и о своих подозрениях на Ермократа.
Но Ермократ был из того прошлого, о чем, по молчаливому между собою соглашению, они никогда не говорили.
ХLV
Погрузка сотни была назначена на станции Ляохедзы поздно ночью. Валентина Петровна должна была проводить мужа и с семичасовым поездом ехать с Таней, Чао-ли и Настей в Харбин к генералу Заборову. Это был выход - и неплохой. Толстая Елена Михайловна слыла очень доброй женщиной. Валентина Петровна останется у своих, в своей военной семье. Может быть, было бы благоразумнее уехать до отъезда сотни, но как же не проводить на войну?
Настя на время проводов останется с Чао-ли. Какие-нибудь четыре часа… И по всей линии было такое большое движение, такое возбуждение, что ничего с ними не могло случиться. Ворота запрут и заложат.
Григорий только проводит сотню и сейчас вернется. В казарме останется еще двое солдат, назначенных для сдачи помещений ополченцам.
"Целый гарнизон", - пошутил Петрик. Валентина Петровна по опыту знала цену этому гарнизону. Таня Христом-Богом молила Григория никуда не отлучаться.
Впрочем, за эту неделю укладки и отправки вещей и сборов мужа на войну Валентина Петровна стала гораздо спокойнее. Вымазать дегтем и сделать надпись на воротах могли и солдаты, и не для нее, а для Тани… Потому-то Таня так и волновалась…
Собаку, и правда, могли подшибить манзы… Никакого Ермократа в Маньчжурии быть не могло. Все было проще. Главное, теперь была война. Петрик все эти дни был с нею трогательно мил. По просьбе Валентины Петровны он сам с Таней закопал собаку в поле подле кумирни бога полей - "ляо-мяо"…
Страшный случай отходил в прошлое и это прошлое вытеснялось более страшным настоящим - войною.
Сотня выступила после полуночи. Валентина Петровна ехала верхом на Мазепе рядом с мужем. Назад она пойдет уже пешком. Мазепа тоже уйдет… на войну!..
Ущербная луна всходила кровавым изломанным серпом. От полей шел влажный аромат земли. Дорога пылила. Валентина Петровна ехала между мужем и Ферфаксовым. Луна ли так светила, или и точно Ферфаксов побледнел, - лицо его было необычно грустно.
- Вот расстаемся, Валентина Петровна, и Бог знает, встретимся ли когда?
- Бог не без милости, милый Факс!.. Вернетесь героем - победителем!.. С георгиевским крестом.
Бердан Факса озабоченно бежал впереди них.
- Вчера всю ночь выл Бердан, - сказал Факс. - Чуял видно что-нибудь.
- Он у вас часто на луну воет.
- Да не так, Валентина Петровна.
Она положила свою руку, затянутую в перчатку, на руку Ферфаксова и тихо и ласково сказала:
- Не надо думать… Все от Бога.
- Это верно, Валентина Петровна… и вот, как увидал я, как Вера Сергеевна Бананова упала в обморок, как ей сказали, что мы идем на войну, точно оборвалось что во мне. И Бананов сказал мне: "меня убьют, в первом же бою…" Ну, да верно…
Пройдет.
Песенники были вызваны. Да не пелось. Начали было свою Маньчжурскую - "Любим драться мы с германом Пуле пулей отвечать…" И замолчали. Все было необычно… Точно "насовсем" уходили из казарм. Куда?… В неизвестность… И эта неизвестность была страшнее смерти.
На станции были устроены скромные проводы. Начальник станции, телеграфист, весовщик, подрядчик-китаец - Александр Иванович, фудутун соседнего города, три китайских офицера теснились в крошечном зале. В России водка была запрещена, но здесь был Китай - и солдатам выставили ведро водки, а офицерам шампанского.
Сначала была погрузка. С ней провозились долго. Упрямые монголки не шли в вагоны.
Мостков было мало, перрон короткий, вагоны подавали на руках. Уже начинало светать, когда приступили к водке и закуске. Были тосты и речи. Начальник станции превзошел сам себя в красноречии. Он целовался со всеми.
Но… Петрик умел кончать ненужные излияния… Прозвучал сигнал. Он простился с женой.
- Давать, что ль, отправление? - пьяным голосом крикнул начальник станции.
- Давайте.
Уныло в бледнеющим сумраке прозвучали три удара колокола, просвистал паровоз, по вагонам загремело "ура" - и поезд тронулся.
Тут, проходя мимо зала, с ужасом увидела Валентина Петровна, что весь их "гарнизон", обязанный охранять Настеньку, находился на станции. Пьяный Григорий в распахнутой шинели целовался с Александром Ивановичем, два солдата сидели, обнявшись с китайскими офицерами на скамье, и начальник станции наставлял на них фотографический аппарат, чтобы снять их при вспышке магния. Он уже сделал несколько таких снимков.
Страшное предчувствие овладело Валентиной Петровной.
"Настенька там одна!" - мелькнула мысль. Представились громадные казармы, пустые, без людей и в них Чао-ли и Настя.
Она бежала по растоптанной лошадьми дороге.
- Да что вы, барыня, безпокоитесь! - Таня догнала ее. И она оказалась на проводах. Она тоже хлебнула водки, прощаясь с Похилко. - Ничего такого не может случиться. Кругом народу!.. И никто не спит… Как в белый день.
Светало. Внизу, в выемке пути, по-утреннему блестели рельсы и четок был светлый песок с переплетом черных шпал. Дали раздвигались. Горы были совсем темные. За ними розовело небо. В отсветах рассвета кирпичные казармы, окруженные высокими стенами казались зачарованным замком. Карагачи и раины были в нежном зеленом пуху почек. По склонам выемки пышно и густо цвели кусты терновника. Их цвет казался восковым. Птицы начинали петь.
Из-за карагачей показались ворота. Одна половина их была распахнута. На другой уже издали стала видна кровавая полоса.
Валентина Петровна схватилась рукою за сердце и бросилась к казарме.
- Барыня!.. барыня, - кричала Таня в животном ужасе. - Не ходите… Дайте я раньше за солдатиками сбегаю… Не ходите… Еще убьют вас…
Точно подхлестывали ее крики Валентину Петровну.
- Вернемтесь за солдатиками, барыня!.. - Таня схватила Валентину Петровну за рукав ее редингота. - Что же одни-то так зря пойдем!..
- Там Настя! - со страшным укором крикнула Валентина Петровна и вырвалась из рук Тани. Амазонка путалась у ее ног. Шпоры цеплялись за подол. Дыхание захватывало. В глазах темнело. Их застилало слезами.
И сквозь слезы прыгала надпись на воротах: - "Я здесь!"
ХLVI
В воротах Валентина Петровна крикнула задыхающимся голосом: - "ама"!..
Никто не отозвался. Окна спальни и детской, затянутые простыми временными шторами - гардины были сняты - казались глазами мертвеца. Широко, настежь на обе половинки, были раскрыты высокие двери офицерского флигеля. На подъезде валялись клочья соломы и бумаги. Кругом была мертвая тишина. Ни одного живого звука не было на дворе. Эхо повторяло ее шаги и казалось страшным.
- Ама! - крикнула Валентина Петровна, вбегая на холодную лестницу, откуда пахнуло нежилою сыростью. - Ама! - повторило эхо и замерло где-то на чердаке.
Она одним духом взбежала во второй этаж. Двери их квартиры были раскрыты.
Анфилада разоренных комнат открылась перед нею. И вдали стала видна пустая кроватка.
Безпомощно свесилась с ее края простыня. Не было ни Насти, ни амы…
Как безумная бегала Валентина Петровна, собирала все силы, чтобы не лишиться сознания, она вбегала в квартиры офицеров, побежала в казармы… Точно туда - да зачем?! - могла забежать Чао-ли с ребенком?
- Ама!.. Ама!.. кричала она.
Ей вторила такая же обезумевшая Таня. Эхо звенело за их голосами и, двоясь и троясь, повторяло: - Ама… ама… ама!..