Валентина Петровна видела, как Таня подбежала к воротам, приоткрыла калитку.
Диди выскочила за калитку в степь.
"Зачем это она"? - мелькнуло в голове у Валентины Петровны.
С сильно бьющимся сердцем она ждала, что будет дальше.
Таня заглянула в калитку. Должно быть она звала собаку. Потом вдруг бросилась, не закрывая калитки, бегом назад к крыльцу.
Валентина Петровна собрала всю силу воли и со свечой пошла навстречу Тане.
Таня совсем не удивилась, что Валентина Петровна была в прихожей.
- Таня!.. а Диди?..
Таня схватила Валентину Петровичу за рукав ее халата.
- Барыня, - задыхаясь от быстроты бега по лестнице, говорила девушка. - Там такое!.. И сказать нельзя!.. Сраму-то!.. Сраму-то сколько!.. Не дай Бог, кто увидит, да узнает!.. Барыня, скорее… Пока ночь… Пока люди-то, злые… спят пока… берите, что есть у вас… Бензину что-ли… Скипидару… Я сейчас ведерко прихвачу, воды, да мыла… Щетки жесткие… Пока никто не видал… Вот проклятые злобные какие нашлись люди!..
- Что случилось, Таня… Диди?… За кем побежала Диди?
- В поле побежала собака… Вернется, не пропадет… Тут вас спасать надо, барыня… Солдатики чтобы на беду не увидали! Вот беда-то приключилась… Как гром с ясного неба!
Они безшумно ходили по комнатам. Достали бутыль со скипидаром, щетки и тряпки и обе спустились во двор.
Уже перевалившая за казармы луна призрачным светом освещала ворота со стороны полей. Валентина Петровна, ничего не понимая, но смутно догадываясь, что случилось что-то ужасное и гадкое, вышла в поле. Резко задувал ночной, весенний ветер. Нес он с собою мороз. Точно серебряные видения, стояли голые раины и тянули сухие, белесые ветви к небу, как в молитве. Выкрашенные светлой охрой ворота были ярко освещены. По ним резко и грубо тянулись широкие полосы дегтя и над этими наглыми, будто что-то ужасно нехорошее кричащими полосами, блестела свежей кроваво-красной краской сделанная надпись:
- Я здесь!..
Валентина Петровна схватилась рукою с бутылью за грудь. В глазах у ней потемнело.
"Господи!.." - думала она, - "ворота… ведь это… мне… мне… ворота дегтем вымазали!.. Проведали мое страшное прошлое…" Таня поставила ведро на землю. Она торопливо шептала.
- Паскудники!.. Чтоб им!.. Ишь люди!.. Тоже прозываются!.. Без греха!.. До барина бы такое-то не дошло… Наши бы как не пронюхали… На худое их взять…
И ночь не поспят, а сделают… А вот, чтобы на что хорошее встать!..
Скинув шубку, чтобы легче работать, засучив по локоть рукава, Таня ловко и умело смывала и надпись и деготь. Мутные бурые потоки текли по воротам. Не видно стало страшных слов, тряпка со скипидаром впитывала и съедала деготь и краску.
- Барыня, подержите-ка малость ведерко… Я с песком, да мылом протру, вот ничего и видно не будет… А утречком инеем как возьмет, вот никому и вдомек не будет, что тут наделали.
- Таня, а где Диди?
- Погодьте, барыня… Куда же она уйдет? Никуда она далеко не отходила. Вот все как сделаем по-хорошему, я Похилко взбужу. Пусть на коне поскачет, покличет.
Верно за зайцем каким угналась и пошла. Главное, чтобы этого никто не видал.
Она еще раз осмотрела и протерла ворота. - Кажется, чисто… Догадаться трудно.
Таня притоптала землю… Тогда стали кричать и звать Диди.
Уже светало. Исчезли лунные тени. Наступало призрачное, утреннее время, когда ни свет, ни тьма. В казарме слышался шум.
- Идемте, барыня… Нехорошо, если кто нас здесь увидит. А я сейчас Похилко с Григорием пошлю, чтобы поискали по полям… Далеко как ушла Дидишечка наша.
Осторожно, чтобы никого раньше времени не разбудить они прошли в квартиру. Таня спрятала тряпки, тщательно помыла руки.
- Так я пойду, барыня.
- Иди, Таня.
ХLIII
Валентина Петровна бездумно стояла у окна в столовой. Отсюда был виден двор, ворота, и за ними поля. Те поля, где стояла за выпашью маленькая кумирня богу полей.
Она видела, как Таня в большом платке пробежала через двор в казарму, как оттуда вышел Похилко, как прошел из квартиры Григорий и оба исчезли на конюшне.
Ей казалось, что очень много прошло времени, а не прошло и пяти минут, как они вывели поседланных коней, сели на них и протрусили за ворота.
Солнце встало. Потянулись длинные тени от казарм. Заблестела мокрая железная крыша, закурилась паром. "Отдувалы" пошли на уборку.
На дороге показались два всадника. Собака не 6ежала с ними. Валентина Петровна не могла больше дожидаться. Накинув на плечи красную шелковую курму на бараньем меху, она выбежала к воротам.
Похилко увидал ее и поскакал наметом.
Уже издали увидала Валентина Петровна, как мотались длинные тонкие лапки и безжизненно свесились бархатные ушки ее собаки. Похилко за задние ноги держал ее в руке.
- Ишь грех какой прилучился, - сказал Похилко, соскакивая с лошади подле Валентины Петровны.
Валентина Петровна приняла Диди к себе на руки. Ее поразило, что вместо мягкой и гибкой Диди - жесткая и холодная колода ее тела легла ей на руки.
- Камнем ее кто пришиб, - докладывал Похилко. - Версты полторы от казарм, прямо на дороге и лежала. Вот она и ранка. Чуть видать… Да собачка нежная…
Много ли ей и надо… И след видно… По дороге… Двое… Верьхи проехали… И капли кое-где видать… Не разберешь - кровь, или что… Красные…
Таня пришла сверху, Чао-ли, бойка повар, - все столпились около Валентины Петровны.
- А людей не видали?… - спросила Таня.
- Где же их увидишь, Татьяна Владимировна… Станут они вас дожидаться.
- На кого же вы думаете?
- Китай… Он всегда злобный… Увидал и швырнул камнем. Ему что!
- Так… здорово живешь? - сказала Таня.
- Да с чего бы… Не нарочно же… Пошутил кто.
- Спасибо, Похилко, - бледно улыбаясь, сказала Валентина Петровна и бережно, как ребенка, понесла труп Диди.
Похилко пошел за нею.
- Да вы, барыня, не убивайтесь… Я вам хорошего песика достану. Настоящего китайскаго, как у нашей генеральши… Тут я знаю на одном ханшинном заводе есть…
Черные с белым… Чудные собачки… А мордастые… страсть…
Валентина Петровна не дослушала Похилку. Она медленно поднималась по холодной каменной лестнице.
Она положила Диди в комнате Тани на тот диванчик, где собака всегда спала. Таня стояла подле. Она с грустью смотрела на Диди.
- Петербургская, - тихо сказала она.
- Что, Таня?
- Петербургская, говорю, барыня, собачка… Здесь такой нигде не достать… А уже умная была!..
- Таня!
- Что барыня?
Валентина Петровна молчала. Какая-то тяжелая, напряженная мысль точно застыла на ее лице.
- Таня… Диди подходила к Ермократу?
Таня точно сразу поняла все, что творилось на душе у Валентины Петровны.
- Да вы что, барыня?… Подходила… Да, однако, не очень. Когда мне некогда было, Ермократ Аполлонович иногда ее прогуливал… Да, только… Откуда же ему взяться-то?
- Таня… а эта надпись!.. по-русски!.. А деготь!?… Когда в город… помнишь… зимою ездили… Мне показалось, я видела его в толпе.
- Да… вот… оно как!.. Конечно… Кому же больше?.. Тут никто ничего такого и не знает.
Валентина Петровна с глухим рыданием опустилась на колени подле диванчика и уткнулась лицом в щеки собаки, где всегда так тепел, нежен и пушист был пробор шерсти… Холодная, жесткая, точно прилипшая к коже шерсть отшатнула Валентину Петровну. Из полуоткрытых век в черной кайме с золотистыми ресничками были видны тусклые, синевою смерти подернутые глаза.
- Таня, - строго сказала Валентина Петровна. Слезы остановились в ее прекрасных глазах. Голос был глух и торжественен. - Таня… Ничего не говори Петру Сергеевичу… Не надо, чтобы он знал… Понимаешь… Поклянись мне, Таня!
Таня серьезно перекрестилась на образ.
- Господи!.. барыня… Да я сама-то, что ли, не понимаю?… Да разве можно им такое напоминать!?… Как перед Истинным!.. Надо молчать и хорониться!..
ХLIV
В полдень - издалека стало слышно - сотня Петрика шла домой. Гремел и стонал бубен, звенел треугольник, могучий посвист раздавался в теплеющем, весною на солнце пахнущем воздухе. Таня открыла окно.
Песня была новая. Такой раньше не пели. Она звучала, как грозный победный гимн.
Валентина Петровна подошла к окну и прислушалась. Здоровые мужские голоса - и, казалось, пело очень много - вся сотня - отчетливо выговаривали бравые и гордые слова старой песни, переделанной на новый лад.
На войну, как на охоту,
С радостью пойдем!..
Мы херманскую пехоту
В полон заберем!..
Уже различимы стали лица. И какие они были разные! Лицо Петрика, ехавшего впереди сотни, сияло. Фуражка была заломлена на бок. На ней был примят в тулье "имперьял".
Точно Петрик был пьяный. Одалиска играла под ним. Он избоченился - бодрый, веселый, счастливый!..
Кудумцев ехал мрачно-свирепый. Смотрел Печориным. Ферфаксов был растерян. Его красное, загорелое лицо, как никогда раньше, напоминало лицо ребенка. Его Магнит спотыкался.
Петрик еще за воротами увидал в окне Валентину Петровну и крикнул зычным голосом:
- Солнышко!.. Война!.. Поход!.. - и, обернувшись к сотне весело, раскатисто скомандовал: - сотня! стой!.. сле-з-зай… отпустить подп-р-руги!.. Вахмистр… заводи сотню…
Бегом побежал наверх.
Он, всегда такой сдержанный, обнял, поцеловал жену, скинул фуражку и, счастливый и взволнованный, стал рассказывать.
- Сегодня… только собрались на ученье… Генерал Заборов… Приехал.