Тысячи темных духов смеялись в жутких своею пустотою казармах.
Они опять выбежали за казармы. Серебряная голова Чен-ши-мяо показалась над горами. Рядом точно в золоте была такая же громадная голова Ермократа. Серые глаза щурились и злобная улыбка кривила его тонкие губы.
- Таня, что там такое!.. показывая рукою на горы, сказала Валентина Петровна.
- Там… Горы… барыня.
- Горы… Да… конечно… Я знаю… горы… А… Настя, а Чао-ли?
Таня охватила ее за плечи и повела от казарм.
- Барыня… надо солдатикам сказать… Это… мне говорили… так делают…
Хунхузы… украдут чьего-нибудь ребенка, а потом, значит, и требуют, чтобы им выкуп дали… Надо к фудутуну бежать… телеграмму дать по начальству…
Это было разумно… Но это ее не утешало. Валентина Петровна тяжело опустилась на землю и лишилась сознания.
Она очнулась, когда услышала чужие голоса. Она сидела на земле. Таня оживленно и быстро разсказывала Григорию и двум солдатам о том, что случилось.
Был страшен обезумелый взгляд Валентины Петровны, брошенный на Григория.
Деньщик скинул с головы фуражку и повалился ей в ноги на пыльной дороге. Хмель вышел из его головы.
- Мой грех - лепетал он побледневшими губами, - не оберегли малое дите…
Барыня… как перед Истинным!.. Мы вот што… Со дна морского достанем барышню…
Куда же ей даваться-то?… Не убили… унесли… Им тоже выгода, чтобы сберечь…
Они это понимают… У каждого свое ремесло… Мы зараз такого онганизуем…
Погонь… По следу… Должон его след быть… Он далеко не ушел… Лександре Иванычу скажем… Говорю… онганизуем… А вы, барыня, телеграмму его высокоблагородию… Они это разберут… Ишь как - командерское дите воровать!..
Манзы проклятые… Им кантами за это мало!..
Пьяные слова, вид солдата, бьющего лбом в пыльную землю у ее ног, совсем пришибли Валентину Петровну.
- И точно, барыня, идемте на телеграф, - сказала Таня… - А вы Григорий, по следу поищите…
- Поищем… Да мы найдем… Не хуже полицейских собак это дело онганизуем…
Валентина Петровна сидела в душной маленькой аппаратной и смотрела, как с золотого сквозного колеса спадала лента под молоточек и по ней длинной вязью бежали черные точки и черточки… Ей казалось, что в них была ее жизнь.
Скучное солнце светило в окно аппаратной. Оно в радужные краски красило столбы пыли и бросало золотые квадраты на темный заплеванный пол телеграфной.
Валентине Петровне казалось, что время остановилось… Что эта душная комната, пропахшая махоркой, всегда была и всегда будет. Это и была, должно быть, смерть.
ХLVII
Телеграмма о похищении Насти хунхузами застала Петрика на станции Шаньдаохедзы, где Старый Ржонд провожал эшелоны своего полка. Там была прицепка платформ с фуражем, двуколками и парными повозками полкового обоза.
Петрик сидел со Старым Ржондом, Анелей, Кудумцевым и Ананьевым в маленькой буфетной комнате. Пили чай.
Петрик, пробежав глазами телеграмму, подал ее Старому Ржонду. Тот долго читал, словно не понимая написаннаго, потом смял седеющую бороду, разгладил длинные шляхетские усы и серыми глазами зорко посмотрел на Петрика.
- Пойдем, миленький… выйдем…
Они вышли на платформу. Состав стоял на четвертом пути, и низкая, песком усыпанная площадка была пуста. От поезда слышался гомон голосов. Где-то играли на гармонике. Солдаты пили по вагонам чай.
- Да… вот оно что, - тихо сказал Старый Ржонд. - Однако… все это совсем невероятно… Сколько лет я живу в Маньчжурии… Крали, конечно, и детей для выкупа… Богатых купцов… Здесь?…Кто? Зачем…почему?.. Ты не богач какой…
Да и время военное…
- Разрешите мне сейчас поехать туда?
Старый Ржонд будто не понял вопроса. Он каким-то далеким, отсутствующим взглядом смотрел на эшелон, на солдат, на лошадей в вагонах. Потом он повернул лицо к Петрику. Лицо его стало жестким, но в глазах обычная была доброта.
- Твой долг… - медленно протянул он… - Да у тебя и там долг… Но это главное - твоя сотня… Не на прогулку идем… на войну… Вот твои дети.
И, точно желая смягчить суровость своего приговора, Старый Ржонд взял Петрика под руку и пошел с ним вдоль путей от эшелона.
- Да и что ты, миленький, сделаешь? Если это хунхузы?… Наверно, хунхузы, кому же больше?… Я их слишком хорошо знаю… Если это они украли бедную Настеньку - гнать за ними безполезно и просто-таки опасно… Они убьют Настю-то, как только погоню почуют… Тут нужна политика… С нею все-таки ама… Да, китайцы… Что им ребенок?… Им доллары нужны… На юге история обыкновенная. В Маньчжурии, признаться, не слыхал… Да могли какие и из-под Кантона приехать… Кудумцев тут был бы незаменим. Да… дрянь-человек… а дело деликатное… И барыньку так оставить нельзя…
- А, если это не хунхузы?
Старый Ржонд отнял руки от бороды.
- Не хунхузы?… Кто же может?
- Шадринская заимка…
- Шадринская заимка ликвидирована… Слыхал о находке трупа?… Это та, что, душила… "Богородица"-то самая…
- А тот, кто трупы разделывал?… Того не нашли.
- Положим… Только… На что ему Настенька?
Оба замолчали. Они стояли против станционного здания. В стеклянные двери был виден буфет. Ферфаксов что-то, краснея, говорил Анеле и она смеялась, сверкая молодыми, крепкими зубами.
- Вот кого пошлю… Трудно тебе будет без него… Так зато - душу отдаст… И Анеля с ним поедет. Она утешит барыньку… Он и по-китайски мастер… Да и всю округу обыщет… Китайцы его любят.
- Кто? - думая о другом, спросил Петрик.
- Факс… Другого нарочно не придумаешь. Я его сейчас и настрочу… А ты, друг… с сотней.
В окно было видно, как Кудумцев, прощаясь, поцеловал руку Анели. На платформе трубач играл "сбор" и "садись". Эшелон был готов к отправке.
Старый Ржонд поморщился и быстро пошел в буфет.
Петрик остался на платформе. Он видел, как вытянулся перед Старым Ржондом Ферфаксов. Они пошли в угол буфета. Ферфаксов стоял, внимательно слушая командира, и за ним, такой же внимательный, стоял Бердан. Кудумцев открыл дверь, пропуская Анелю. Ананьев достал блокнот из полевой сумки и что-то писал на столе с недопитыми стаканами.
Мимо Петрика, позванивая шпорами, бежали по вагонам солдаты. Веселые, безпечные голоса раздавались в утреннем воздухе. Кто-то, должно быть, читая вывеску на станции, сочно сказал:
- Прощевай, станция Шань-дао-хедзы!..
Прицепили паровоз. Вагоны, звякая цепями и буферами, подались назад. Сторож стал у звонка и ударил три раза в колокол: "воинскому отправление". Трубач проиграл еще раз - "садись" - и для большей прочности прибавил: - "карьер". Все люди были по вагонам.
Анеля стояла у офицерского "микста" и к ней с площадки перегнулся стройный Кудумцев. Оба смеялись.
Дежурный по эшелону, бравый унтер-офицер при "полной боевой" подошел, чеканя шаги, к Петрику, щелкнул шпорами, приложил руку к лихо надетой на бок фуражке.
- Ваше высокоблагородие, прикажете отправлять?
- Да… отправлять!
Платформа опустела. Старый Ржонд, ведя под руку Ферфаксова, прошел с ним в телеграфную. Помахал рукою Петрику на прощанье.
Кудумцев был в окне вагона. Анеля тянулась к нему руками.
"Если бы это было чувство?… Тогда понятно - не место чувству там, где долг!
Но тут его долг мужа и отца… Правы были в их Мариенбургском холостом полку. И там умели любить. И там были "предметы", кого нелегко было бросить. Но там было легковесное чувство, - а не тяжкий долг. Здесь та же присяга у аналоя. - "Не оженивыйся печется о Господе, как угодить Господу, а оженивыйся печется о жене, как угодить жене"… Там, у аналоя, где менялись кольцами, где пили из одной чаши - там была такая же страшная клятва. Петрик ее должен исполнить - и в этом страшном горе быть при жене!.." Начальник станции махнул рукою в сторону паровоза. Пронзительный раздался свисток… Забренчали, сталкиваясь буфера, заскрипели рессоры, заскрежетали, точно с трудом отрываясь от ржавого пути, колеса. Мимо Петрика покатились вагоны с раскрытыми дверями, заложенными засовами, с тюками сена, с сидящими на них солдатами, с тупыми, белыми, лобастыми головами лошадей, опущенными в рептухи с овсом.
Вагоны катили все быстрее, отстукивая по рельсам что-то бодрое и веселое.
Мелькнули головы Одалиски и Мазепы и между ними Магнита Ферфаксова. Сейчас и последний вагон.
Петрик останется.
"Долг мой перед Государем и Родиной - превыше всего… Горжусь, что я русский…" Эти слова казарменной прописи - точно стукнули и разбудили Петрика. Их сказал Суворов… С этими словами орлы российские несли славу по всему миру.
Последний вагон проходил мимо.
Петрик быстро, вольтижерской побежкой побежал за ним. Оперся руками о пол, дал ногами толчок о песок платформы и впрыгнул в вагон. Солдаты подхватили его под мышки и помогли взобраться на сеном засоренный пол.
Гремевшая по вагону песня смолкла. Солдаты пытались встать, но было тесно.
Подвешенные к потолку вагона винтовки и шашки мешали. Седла со вьюками заняли весь вагон.
- Продолжайте, братцы, - машинально сказал Петрик. Он сел на седло и, закрыв лицо руками, крепко задумался.
Под вагоном точно журчали колеса. Золотая Маньчжурия в осыпях песку, в полях, покрытых молодою весеннею зеленью, проносилась мимо. В ней оставалось самое дорогое для него - семья.
Самое ли дорогое?
Над его головою фыркали и громко вздыхали лошади его сотни. Они ворошили подкинутое в рептух сено. Сухие травинки падали на золотые с зеленою дорожкою, ротмистерские погоны…
Он не нежный Петрик, муж и отец - он бравый ротмистр, начальник, вождь… Он едет на войну… Что его там ожидает?… Слава?… Подвиг?… Смерть?… позор?