* * *
Пригласительный свадебный билет с золотым обрезом: "…пожаловать на бал и вечерний стол…" Вся Калужская перед домом: ноябрь, падает снежок. Подкатывают шафера в коляске. Перед ними картон с букетом. Оба в сияющих цилиндрах, в белых как мел перчатках, крылатые шинели, на груди что-то золотится. Лица румяные, с морозцу. В толпе говорят: ар-ти-сты! Я бегу к скорняку. Шафера отбивают каблуками, кричат с порога: "Жених ожидает в церкви!" – и всем делается страшно. Трещат скорняковы канарейки. Шафера сбрасывают шинели, вынимают белый букет в путающихся атласных лентах и подают невесте. Феня похожа на царевну: беленькая, во флёрдоранжах, светится сквозь вуальку, щечки чуть-чуть алеют. Женька вздыхает сзади. Вспоминается грустно-грустно: "Ах и Феня-Феня-я…" Скорняк схватывает образ, скорнячихе суют кулич, Феня опускается в вуальке. Скорняк, в сюртуке, похож на старого барина; скорнячиха, в шумящем платье, вся обливается слезами. Женька шепчет: "Нечего тут сыропиться!" Вскрикивают за нами: "Да Андрюша, образ-то кверх ногами!.."
Кричат шафера: "Карету под невесту!" Ахают все: ка-ре-та!.. Атласная – золотая, окна – насквозь все видно, в мелких подушечках, атласных, будто играет перламутром. Двое лакеев, в белом, в цилиндрах с бантом. Шафера откидывают дверцу. Иван Глебыч – в мундире, с флёрдоранжем; светится рукоятка шпаги, перчатка откручена на пальцы, лицо в тревоге. Кричат: "Божье благословение, мальчика-то вперед пустите!" Андрюша, в бархатных панталончиках, вихрастый, с образом на груди, тычется на подножку, в страхе; под носом у него "малина" – с медовых пряников. Тощий высокий экзекутор, в мундире и со шпагой, держит невестин шлейф, студент нежно поддерживает Феню, словно она стеклянная. С треском захлопывают дверцу. Шафера прыгают в коляску, кричат: "С Богом!" Все крестятся. Скорняк корит Кологривова: "Что ты мне под невесту подал! Богa у тебя нет, такое под невесту!.." Каретник, с заплывшими глазами, божится: "Да… покойничков у меня эти не возят… а что Паленова вчерась возили, так это из уважения, не в счет". Скорняк уходит, махнув рукой. Говорят: "Не к добру: покойницких лошадей прислал". Каретник ворчит: "Приметил, скорнячий глаз!.. Лошади не кошка, под бобрика не закрасишь".
* * *
В доме Клименкова горят окна. Мы с Женькой топчемся у ворот: рано, войти неловко. По двору пробегают поварята, тащат с саней корзины, звенят бутылки. Музыканты приехали: пробуют, слышно, трубы. На боковой подъезд, во дворе, выбегает Фирсанов, во фраке, с салфеткою под мышкой: "Че-е-рти, куда заливное сунули?" Здороваемся с Фирсановым. "Да что… опять, мошенник, нарезался, заливное никак не сыщем, а еще старший повар!" Поваренок кричит: "Нашли заливное, в дрова засунута! А Семеныча снежком оттерли!" – "Ну, слава богу!.. Со́ли в мороженое бы не попало!" – кричит Фирсанов и приглашает заправиться: закусочные пирожки готовы. Это наш придворный кондитер, правит все свадьбы, поминки и именины, еще от дедушки. Подъезжают на своих и на лихачах. Прасол вываливается кулем из саночек. Бегут барышни в белых шальках, духами веют. Подкатывают: мясник Лощенков с семьей, в карете; краснотоварцы Архиповы, Головкин-рыбник, портной Хлобыстов, булочник с семейством – Ратниковы, Баталовы, Целиковы; бараночник Муравлятников с сынками, Сараев-башмачник с дочками – какие-то все другие, в хороших шубах. Молодые сейчас приедут. Сумерки, плохо видно. Кто-то высокий столкнулся с Женькой и извиняется, идет на подъезд за всеми. Женька шепчет: "Ты знаешь, это кто?.. Он, ей-богу! Да "дикообразово перо"-то подарил я, тот, писатель!" Я не верю… Не может быть! И радостное во мне: будто знакомый голос, баском таким: "Ах, простите, пожалуйста!.." Надо сказать Фирсанову, угощали чтобы… и скорняку, что писатель у него на свадьбе. Все хотел: "Живого бы писателя посмотреть, Загоскина бы". Но тот уж помер, а это живой писатель.
* * *
Входим под фонари подъезда в большие сени, с зеленой куда-то дверью. Пахнет парено-сладковато: осетриной, сдобными пирожками, сельдереем – особенным, поварским духом. Идем по широкой лестнице по малиновому ковру. В высокой зеркальной зале, под мрамор с золотом, с хрустальными люстрами из свечей, – свадебный стол, "покоем". Белоснежные скатерти, тысячи огоньков хрустальных – от разноцветных пробок, от бутылок, лафитничков и рюмок, блеск от бронзы и серебра. Музыканты на хорах пробуют робко трубы, сияет медь. "После "встречи", – кричит Фирсанов, – "Дунайские волны" пустишь, а там скажу!" Потягивая бакенбарду, он оглядывает парад, что-то соображая пальцем. На "княжем месте" на серебре – "рог изобилия", из которого рушатся конфекты. "Амуровые канделябры" – по сторонам: золотые амурчики целуются под виноградом, выбросив в воздух ножки. Мы выискиваем по зале – где он. По стенам сидят недвижимо гости, положив красные руки на колени или подпершись, самоваром, – все красноликие, в стесняющем крахмале, в тугих сюртуках, в манжетах. Белоногие барышни смирно сидят с мамашами. Официанты несут подносы, звенят бокальчики. Фирсанов кричит в фортку: "Как завидишь – бенгальский огонь, пунцовый!"
Нет его и в малиновой гостиной: старые дамы только сонно сидят на креслах. Нет его и в ломберной – угловой, и в малой, где "прохладительное" для дам; нет и в буфетной, с "горячим" и "холодным", где разноцветные стенки из бутылок, в которых плавают язычки огней, где всякие соблазнительные яства: пулярды в перьях, заливные поросята, осыпанные крошкой прозрачнейшего желе, сочные розовые сиги, масляно-золотистые сардины, хрящи белужьи, бочоночки с зернистой, семги и балычки, салаты и всякие соленья: хрусткая синяя капуста, огурчики-недоростки в перце, кисленькие гроздочки винограда, смородины красной венчики, свирепая каена, похожая на кирпичный соус, соляночки, снеточки, румяный картофель "пушкинский", – и здесь даже нет его! Женька шепчет: "В прохладительный заглянуть, кстати и ананасной хватим?" Толстый прасол сонно глядит на нас, будто хочет спросить: "Вы это… в котором классе?" Вьется официант с тарелочкой: "Не прикажете-с?" Прасол тычет в бутылку с перехватцем: "А ну, огорчи, любезный", – английской горькой. Мы вытаскиваем сардинку и роняем – в окнах вдруг полыхает красным, грохают медные тазы над нами – играют "встречу": приехали!
* * *
В дверях гостиной шелковые старухи спутались бахромой, толкаются локтями, сердито шипят: "Успеете, пострелы!" Мы проскальзываем у них под локтем. У входа в залу стоят новобрачные на розовом атласе. Фирсанов держит корзиночку, все бросают овсом и хмелем. Мы тоже бросаем, в Феню. Она – царевна, только ужасно бледная, – не ягодка уж, а ландышек. Новобрачный – какой-то неприятный, чернявый, глаза косые, бородка таким скребочком. Фирсанов кричит на хоры: "Давай!" Официант с баками встряхивает салфеткой, и на молодых сыплются цветочки. Скорняк всплескивает руками, все расхватывают – на память. Иван Глебыч шепчет на ушко Фене, и она дает ему розу из букета. Начинают просить другие, но Фирсанов вежливо говорит, что букет теперь целомудренный, а к разъезду… тогда растрепем. Говорят и смеются: пра-а-вильно! Иван Глебыч как будто недоволен, все поджимает губы. Он перед молодым – красавец: высокий, волосы так, назад, как Рославлев у Загоскина. Женька ворчит: "Косоглазого выбрала!" Я говорю: "Скорняк это, не пожалел дочери несчастной". Фирсанов просит пожаловать в гостиную, сейчас будут поздравлять шампанским. Мы идем с Фенечкой, но какая-то старушенция в головке, выпятив зуб, скрипит: "Нечего вам тут!" – даже скорнячиху оттолкнула. Женька ей нагрубил: "А вы чего щипетесь когтями?" Дамы шепчутся: шлейф уж больно задирают. Старушенция велит Ивану Глебычу опустить, но он не слышит. Лощенова говорит Аралихе: "Убили бобра, днюет и ночует в картах, весь профершпилился". Молодых сажают на золотые кресла, Фирсанов разливает шампанское, все подходят. Мы чокаемся с Феней, она мило кивает нам, но я чувствую, что она несчастна. Говорит нам: "Ах, милые!.." Вместе с горы катались. С косоглазым не чокались, давка очень. Скорняк спрашивает: "Ндравится тебе, знак-то какой, ученый!" Говорю: видели тут писателя, только найти не можем. Он не верит. "Вы, – говорит, – это с шампанского", – смеется. А его нет и нет.
Сейчас будет "вечерний стол", куда только нас посадят, не на задний же, с музыкантами! Старшая сестра ухватывает меня: "Мамаша зовет… Испортил тебя Женька, как уличный мальчишка себя ведешь!" Я убегаю в залу. Почему это уличный мальчишка? Сам Фирсанов подлил в бокальчик, из уважения, сказал: "Скоро жениться будете, без Фирсанова уж не обойдетесь". И Горкин все говорил: "Не корыстный Фирсанов наш, провизия всегда свежая и не в обрез… Играть твою свадьбу будем – его обязательно возьмем".