* * *
Фирсанов потягивает бакенбарду, оглядывает парад – на сто пятьдесят персон! Поправляет цветы под "рогом изобилия", опять оглядывает… "Еще букетик! На крылья бутылочек добавить!" Играют "Дунайские волны", вальс. Фирсанов машет, велит: ""Черноморов марш" грохайте, кушать когда пойдут, а пока "Невозвратное" валяйте, поспокойней". Скорняк радуется: "Акое же пышне богатство вида!" Для затравки обносят пирожками, с икрой зернистой. За новобрачными, которые с утра говеют, – старушенции подают, косоглазого мать, оказывается! Говорят: коровница, молоком торгует, такая скря-а-га! Схватила, как когтями, три пирожка и зернистой икры черпнула – официант даже закосился. Женька шипит: "Карга, под шаль пирожок спустила, мешок у ней!" Фирсанов приглашает: "В буфетик для аппетиту… все мужские персоны там". Идем сардинки попробовать, а там и не подойти, такое звяканье: мясники, булочники, мучники… Прасолов голос слышно: "Глебыч… огорчимся?.." Иван Глебыч чокается со всеми, подергивает пенсне и очень бледный. Хлобыстов сига гложет, пальцы всё о портьеру обтирает. И Муравлятников, и Баталов – все с тарелочками, едят, на окошке буфет устроили, из графинчика наливают. Учитель рисования – подшофе, козлиной бородкой дергает, притоптывает все ножкой. Протодьякон Примагентов в углу засел, все его ублажают: надо ему загрунтоваться, "многолетие" будет возглашать. Огромный, страшно даже смотреть, как ест. Голосом лампы тушит! Женька просит какого-то: "Пропустите, пожалуйста, закусить", а тот ему: "А в котором классе?" Фирсанов углядел – сиротами мы стоим – нам по килечке положили и балычка. Прасол манит Фирсанова: "Видал, бычки-то мои, бодаться уж начинают, – на завитых пареньков из практической академии, запасные шафера которые, – женить скоро тебя возьму".
Слышим – "Черномора" тарахают, – и нет Фирсанова. Валят гуртом, притиснули нас в дверях. Иван Глебыч бежит вприпрыжку, прасол бухает в пол ногой – та… ра-ра… та… ра-ра… – под "Черномора", под барабан турецкий.
* * *
Отходит шумно "вечерний стол". Уже прочел по записочке Фирсанов – "за здоровье". За новобрачными – старушенцию: "за здоровье глубокоуважаемой родительницы…" какой-то… кажется, Епихерии Тарасьевны. Уже поднялся протодьякон и все покрывает рыком: "Многая… ле…т-та-а-а-а!.." Расхватывают на память "свадебные конфекты". Старушенция так и вцепилась коршуном, цапнула полной горстью. Еще кричат молодым: "Го-рько!.. Горь-ка-а!.." Молодые целуются. И вот "По улице мостовой…" играют, танцы сейчас начнутся. Иван Глебыч раскатывается, придерживая пенсне: "Господа кавалеры, ангажируйте дам!" За ним ковыляет прасол, плывет саженками. Фирсанов перехватывает мягко: "В стуколочку-с… отец протодьякон ожидают". В карточной уж трещат колоды.
"Невозвратное время…" – и вот Иван Глебыч с Феней – молодой танцевать не хочет, – "бычки" за ними, подхватили сестер Араповых; накручивает землемер Лощенову, экзекутор выписывает с Коровкиной, винтит с присядцем – фалдами подметает – козлоногий учитель рисования, подцепил рыбничиху Головкину – не обхватишь, сшибает стулья.
"Не шей ты мне, матушка, красный сарафан…" – кавалеры отводят дам в "прохладительное", к оршадам. Молодого утянули в стуколочку, по три рубля заклад. Иван Глебыч – без флёрдоранжа: нашли в буфете, Феня ему прикалывает. Он склоняется к ней и шепчет, она его ударяет веером. Обносят сливочным и фисташковым мороженым, несут подносы с мармеладом и пастилой – старушкам. Говорят – будут и пирожки с зернистой, протрясутся когда маленько. Старушенция задремала на диване. Женька шепчет: "На кресле мешок забыла, рябчики даже там… наплевал ей и пепельницу еще… А не щиплись!" Козлоногий зельтерской окатил кого-то, кричат: "Платье изгадили!"
Гремит: "Ах и сашки-канашки мои…" Иван Глебыч выносится на середину залы, мундир расстегнут: "Гран-ро-он!.. Ле-кавалье, ф-фет-ляшен!.." Говорят: "Шафер-то уж нагрелся". Козлоногий вырезывает вприсядку: "Сени новые, кленовые, решетчатые!" Скорняк всплескивает: "Ух ты-ы!.." Врываются вереницей из гостиной: Иван Глебыч, головой вниз, вытягивает Феню, за Феней – вот разорвут ее – головастый "бычок" с толстухой… "Тарелки" секут на хорах: "Ах вы, сени, мои сени…" – "бычки" скорняка подшибли, у каждого по две дамы, вниз головой несутся, бодаются – "ле-каввалье-э… шерше-во-да-амм!.." Около козлоногого гогочут, – какие-то рожи строит – нашептывает: ""ах вы, сени, мои сени…" – так приятель мой поет… и своей мордашке Фене…" – за хохотом не слышно.
"Вью-шки-и"!.. Музыканты полы ломают, бухает барабан: "Вери-вьюшки-вьюшки-вьюшки… – стучат по паркету каблуками, – на барышне башмачки… сафьяновые!.." Полугариха-сваха, в шали, ерзает на ноге: "Ах и что ты, что ты, я сама четвертой роты!.."
Бежим за другими в "прохладительный", допиваем оршады-лимонады, официант даже удивляется: "И как вас только не разорвет!" Фенечка раскраснелась, откинулась на спинку, веером на себя, смеется… Иван Глебыч, зеленый, волосы на лбу слиплись, глаза рыбьи какие-то, галстук мотается, пенсне упало, – за руку все ее, чего-то шепчет, качается. Дамы шушукаются: "Страмота какая, лезет прямо при публике!.. Чего ж молодому-то скажут?" Экзекутор посмеивается: "Клещами не оторвешь, сотенки скорняковы продувает. В любви везет… протодьякон всем там намноголетил". Иван Глебыч совсем склоняется, а Феня веером его все, хохочет – с шампанского, говорят, от непривычки. Аралиха так и ахает: "До безобразия дойтить может!" Иван Глебыч дергает Феню за руку и кричит: "Уйдем от них!.. Ту-да… где зреют апе…льси-ны… и л-ли…моны!.." Феня старается вырвать руку, прижалась к столу, а он все тянет. Козлоногий топает на него: "Вы пья-ны!.. Извольте оставить молодую… особу!" Иван Глебыч не отпускает Феню, качается, вскидывает пенсне: "К черту… пьяней меня…" Кричат: "Не выражайтесь при дамах!.. Позовите же молодого!.. Безобразие!.." Фирсанов упрашивает: "Прошу вас, бала не страмите… вас ждут в буфете…" Иван Глебыч выхватывает шпагу: "Прочь, хамы!.." Молодой схватывает сзади, Фирсанов вырывает шпагу и отдает косоглазому. Косоглазый кричит официантам: "Убрать пьяного нахала!" Феня… глаза такие, будто чего-то увидала, вся бледная, руками отстраняет… кричит: "Да что же это?!" – ее подхватывают. Официанты тащат Ивана Глебыча. Он кричит: "Хамы!.. Мою шпагу!.. Погубили жизнь!.." Чтобы не слышно было, музыканты играют "Сени". Косоглазый размахивает шпагой – и в форточку! "Вот его место, на мостовой!" Мы проскальзываем на лестницу, сбегаем и смотрим кверху. Ивана Глебыча волокут с площадки, торчит манишка, пенсне разбили. Он вырывается и вопит: "Молодую жизнь… хамы… на дуэль… темное царство!.." Косоглазый вверху кричит: "Дайте ему, скотине!" Мне жалко Ивана Глебыча… И вот я слышу – будто знакомый голос, баском таким: "Веселенькая свадьба!"
Возле зеленой двери – он, писатель! В сером пиджаке, в пенсне с грустно-усмешливой улыбкой. Кто-то еще за ним. Женька меня толкает: "Та м он… смотри…" – но дверь закрылась.
* * *
После мы прочитали на карточке: "Антон Павлович Чехов, врач". Он жил внизу, под вывеской "Для свадеб и балов". Он видел! Может быть, и нас он видел. Многое он видел. Думал ли я тогда, что многое и я увижу "веселенького" – свадеб, похорон, всего. Думал ли я тогда, что многое узнаю, в душу свою приму, как все, обременяющее душу, – для чего?..