– Одобрил я его, комплимент сказал даже, как он изобразил дьякона в баньке. Ну до чего же то-онко и остроумно! Нет, далеко до него Мясницкому или даже Пазухину. И какой же конфуз вышел, там же, у инспектора… Опять мы с ним чокнулись, для знакомства, – ах, компанейский человек-душа! – взял он финик со стола, чай мы пить стали… и говорит, скорбно так: "И почему у нас не сажают фиников? А могли бы, и даже на Северном полюсе!" Так все заинтересовались. Да как же можно, ежели наш суровый климат не дозволяет? А он пенсне надел, лицо такое вдумчивое, и говорит: "Очень просто: послать туда… секретаря консистории или хорошего эконома! Никто лучше их не сумеет нагреть – местечка!.." В лоск положил всех, животики надорвали! Ве-ли-кий остроумец.
На прощанье дьякон сказал, что у них в библиотеке имеется и книжечка г. Чехонте, "Сказки Мельпо́мены", – ударение на "о", – от самого писателя дар.
– Забавные историйки, про артистов. Но, правду сказать, не для нашего с вами чтения. Нам вот про "Остров сокровищ"… про пиратов бы!..
И опять зацепил елку рукавом. И елка, и все мы засмеялись.
Я знал, про кого рассказывал отец дьякон, – про нашего "бледнолицего брата", которому Женька подарил летом "дикообразово перо". Осталось во мне об этом приятное воспоминание. На всякий случай я записал название книжечки, чтобы взять ее из "мещанской" библиотеки, где мы были своими людьми, благодаря Сашке Веревкину, сыну инспектора.
* * *
Как-то зимой, в воскресенье, Сашка позвал нас с Женькой есть горячие пироги с кашей. Мещанское училище славилось своими пирогами. Идешь, бывало, от обедни, спускаешься по чугунной лестнице, а в носу так щекочет пирогами с кашей. По улице даже растекается: "Эх, пироги пекут!" Всем обитателям белых корпусов-гигантов – а обитателей было не меньше тысячи – полагалось в праздник по хорошему подовому пирогу. Говорили, что есть особенный капитал – "пирожный", оставленный каким-то купцом на вечные времена, "дабы поминали пирогами". И поминали неукоснительно.
Идем мы по длинным коридорам, видим огромные столовые, длинные в них столы, уставленные кружками с чаем, и у каждой кружки – по большому пирогу с кашей, дымятся даже. И мальчики, и девочки, и призреваемые старички и старушки – все прибавляют шагу – на пироги. Взяв по горячему пирогу в буфетной, мы едим на ходу, рассыпая кашные крошки на паркетные и асфальтовые полы. Разыскиваем бородатого библиотекаря Радугина, который тоже у пирогов. По праздникам и библиотекарь отдыхает, но для Сашки закон не писан. Радугин, говорят, у надзирателей. Идем в надзирательский коридор. И тут тоже пахнет пирогами. Сашка входит в огромную комнату, разделенную перегородками на стойла. В самом заднем слышится смех и восклицания. Сашка входит, а мы затаиваемся у двери. В щель все-таки отлично видно: за столиком у окна сидят надзиратели без сюртуков и… наш "бледнолицый брат"! – брат надзирателя Чехова. Женька шепчет: "Спросить бы, как мое "дикообразово перо", – здоро́во небось?" Сашка валится на диван и ест надзирательский пирог. Радугин дает ему ключи от библиотечных шкапов, но Сашка и не думает уходить. И мы не думаем: щелкает соловей, самый настоящий соловей! А это Кривоносый, регент, шутки свои показывает. Писатель Чехонте сидит в пиджаке, слушает Кривоносого и тоже ест пирог с кашей, стряхивая с брюк крошки. Кривоносый начинает скрипеть и трещать скворцом – ну прямо живым скворцом! Писатель даже в ладоши хлопает и говорит приятным таким баском: "Браво, брависсимо!.. А можете жаворонком? – спрашивает. "А вот… "на солнце темный лес зардел…"" – говорит прыщавый Кривоносый – и начинает петь жаворонок, нежно-нежно, самое тихое журчанье! Потом представляет чижика, индюшку, выфьекивая, как самая настоящая индюшка: "Фье-дор, Фье-дор… я озя-бла… купи-башмаки!" И уточку: "Ку-пи-коты, купи-коты!" И – удивительно, дух даже захватило – "майский вечер". Сидит на террасе помещик и слушает "майскую симфонию": кричат лягушки в пруду: "Варваррр-ра… полюби Уваррр-ра!" – а Варвара ругается: "Вар-варрр! Вар-варрр!" Все покатываются, а мы с Женькой прыскаем за дверью. Чехонте, "бледнолицый брат", просит еще что-нибудь. Кривоносый – откуда только у прыщавого! – говорит: "Весенний вечер, пруд засыпает, камыши спят…" – "Нет, каков Кривоносый-то! Мо-лод-чи-на!.. Не зна-ал…" – шипит Женька, возненавидевший Кривоносого за его "мало вас драли, грубиянов!". "И вот, – продолжает Кривоносый, выпивая предложенную ему рюмочку, – и вот камы́шевка, бесхвостая птичка, во всем мире теперь одна, бессонная… спрашивает другую, на другом конце озера: "Ты-Тита-видел? Ты-Тита-видел?.." А та, в том же тоне, ответствует: "Видел-видел-видел… пить-пить-пить!.." И по сему случаю…" Все выпивают и закусывают пирогами с кашей. Так бы вот и стоял, и слушал этого прыщавого Кривоносого, регента. А Сашка-дурак уже прет с ключами: идем, ребята!
Мы роемся в огромных шкапах великой "мещанской" библиотеки – учительской. Библиотека знаменитая: много жертвовали купцы на просвещение, отказывали "книжные капиталы" и целые библиотеки. Отказывали и призревавшиеся старички, старушки, – порой старинные, редкостные книги. Я уже отчитал приключения и теперь дочитываю исторические романы. Сашка отпирает нам все шкапы и уходит раздобыть еще пирогов. Мы роемся в богатствах, как мыши в мучном лабазе. Женька отыскивает "еще про Наполеона". Он читает теперь только "военное", остальное – "всё болтовня". Мы накладываем по горке книг до следующего воскресенья, как раздается басистый голос: "Вот оно, самое-то книгохранилище! И тут пирогами пахнет". Входит Сашка с грудой пирогов у груди, придерживая их рукой; в другой руке у него графин квасу, "мещанского", который тоже славится, как и пироги. В высоком молодом человеке с открытым лицом, в пенсне, мы узнаем "брата-бледнолицего" и стесняемся есть при нем. А Сашка говорит без стеснения:
– Хотите, Антон Павлыч?
– Можно, люблю пироги… Замечательные ваши пироги, подовые… – говорит "брат", берет из красной Сашкиной лапы поджаристый пирог и начинает есть, роняя сыпучую начинку.
И мы начинаем есть.
Приходит русобородый Радугин, Сергей Тоныч, как называют его мальчишки, – Сергей Платонович, и еще высокий худощавый надзиратель, брат "бледнолицего", и начинают выбирать книги.
– Всё к вашим услугам, Антон Павлович, – предупредительно говорит библиотекарь, – только вы небось всё уж прочитали.
– А вот посмотрим, где же всё прочитать. Много читано… Бывало, таким вот был… – показывает он к нам пальцем, взглядывая, прищуриваясь через пенсне, – в неделю по аршину читал.
– То есть как по аршину? – не понимает Радугин, и мы не понимаем.
– А так. В неделю с краю аршин отхватишь, понимаете, книг в городской библиотеке, что попадется. У нас за библиотекаря один старичок был, временно заведовал… все, бывало, кожаные калоши чистил. Как ни забежишь, все он калоши начищает. И всегда почему-то Костомарова предлагал читать. Просишь Тургенева или там Диккенса, а он все: "Да вы бы Костомарова-то читали!" Фамилия, должно быть, нравилась. Так вот, понимаете… надоели ему записочками… надо по записочкам искать книги, он и: "Да чего там записочки, отхватывай с того уголка помаленьку, так всю читальню и прочитаешь. А лучше бы Костомарова читал!" Вот я и отхватывал по аршинчику в неделю… Очень интересно выходило, все книжки перемешаны были, всякие неожиданности получались.
И он ласково посмеялся, глядя на нас с прищуром. Мне опять понравилось добродушное его лицо, такое открытое, простое, как у нашего Макарки из бань, только волосы были не ежом, а волнисто зачесаны назад, как у отца дьякона. Вскидывая пенсне, он вдруг обратился к нам:
– А, господа рыболовы… братья-краснокожие! – сказал он с усмешливой улыбкой. – Вот где судьбе угодно было столкнуть нас лицом к лицу… – выговорил он особенным, книжным, языком. – Тут мы, кажется, не поссоримся: книг вдоволь.
Мы в смущении молчали, теребя пояса, как на уроке.
– А ну, посмотрим, что вы предпочитаете. Любите Жюль Верна? – обращается он ко мне.