А клевать перестало, будто отрезало: распугал Женька карасей. Похлестали они впустую, незнакомец и подошел к нам. Поглядел на нашу беду и говорит: "Не снять. У меня запасная есть, идите на ваше место. – И дает Женьке леску, с длинным пером, на желобок намотано, – у Перешивкина продается, на Маховой. – Всегда у нас, рыболовов, когда случится такое… – Потрепал Женьку по синей его рубахе, по "индейской": – Уж не сердитесь…"
Женька сразу и отошел. "Мы, – говорит, – не из жадности, а нам для пеммикана надо". – "А-а, – говорит тот, – для пеммикана… Будете сушить?" – "Сушить, а потом истолкем в муку… так всегда делают индейцы и американские эскимосы… и будет пеммикан". – "Да, – говорит, – понимаю ваше положение. Вот что. Мне в Кусково надо, карасей мне куда же… Возьмите для пеммикана". Вынул портсигар и угощает: "Не выкурят ли мои краснокожие братья со мною трубку мира?" Мы курили только "тере-тере", похожее на березовые листья, но все-таки взяли папироску.
Сели все трое и покурили молча, как всегда делают индейцы. Незнакомец ласково поглядел на нас и сказал горлом, как говорят индейцы: "Отныне мир!" – и протянул нам руку. Мы пожали в волнении. И продолжал: "Отныне моя леска – твоя леска, твоя прикормка – моя прикормка, мои караси – твои караси!" – И весело засмеялся. И мы засмеялись, и все закружилось, от куренья.
Потом мы стали ловить на "нашем" месте, но клевала все мелочь, "пятачишки", как называл ее наш "бледнолицый брат". Он узнал про "дикообразово перо" и даже про латинский словарь, пошел и попробовал отцепить. Но ничего не вышло. Все говорил: "Как жаль, такое чудесное "дикообразово перо" погибло!" – "Нет, оно не погибнет!" – воскликнул Женька, снял сапоги и бросился в брюках и в синей своей рубахе в воду. Он плыл с перочинным ножом в зубах, как всегда делают индейцы и эскимосы, ловко отхватил ветку и поплыл к берегу с "дикообразовым пером" в зубах. "Вот! – крикнул он приятному незнакомцу, отныне – брату. – Задача решена, линия проведена, и треугольник построен! – Это была его поговорка, когда удавалось дело. – Мы будем отныне ловить вместе, заводь будет расчищена!"
"Брат-бледнолицый" вынул тут записную книжечку и записал что-то карандашиком. Потом осмотрел "дикообразово перо" и сказал, что заведет и себе такое. Женька, постукивая от холода зубами, сказал взволнованно: "Отныне "дикообразово перо" – ваше, оно принесет вам счастье!" Незнакомец взял "дикообразово перо", прижал к жилету, сказал по-индейски: "Попо-кате-петль!" – что значит: "Великое сердце", и положил в боковой карман, где сердце. Потом протянул нам руку и удалился. Мы долго смотрели ему вслед. "Простяга!" – взволнованно произнес Женька высшую похвалу: он не бросал слова на ветер, а запирал их "забором зубов", как поступают одни благородные индейцы.
Мимо нас прошел Кривоносый и крикнул, тряся пальцем: "Отвратительно себя ведете, а еще гимназисты! Доведу до сведения господина инспектора, как вы грубили уважаемому человеку, – больше вашей ноги здесь не будет, попомните мое слово!"
Женька крикнул ему вдогонку: "Мало вас драли, гррубиянов! – сплюнул и прошипел: – Бледнолицая ссо-ба-ка!.."
Припекло. От Женьки шел пар, словно его сварили и сейчас будут пировать враги. Пришел Сашка Веревкин и рассказал, что незнакомец – брат надзирателя Чехова, всю ночь играл в винт у надзирателей, а потом пошли ловить карасей… что он пишет в "Будильнике" про смешное – здорово может прохватить! – а подписывает, для смеха, – Антоша Чехонте. А кривоносого выгонят, только пожаловаться папаше, – записано в кондуите про него: "Был на дежурстве не в порядке, предупреждение". Женька сказал: "Черт с ним, не стоит". Он лежал на спине, мечтал: нежное что-то было в суровом его лице.
Случилось такое необычное в бедной и неуютной жизни, которую мы пытались наполнить как-то… нашим воображением. Многого мы не понимали, но сердце нам что-то говорило. Не понимали, что наш "бледнолицый брат" был поистине нашим братом в бедной и неуютной жизни и старался ее наполнить. Я теперь вспоминаю, из его рассказов, – "Монтигомо Ястребиный Коготь" – так, кажется?..
II. Книжники… но не фарисеи
На Рождество пришли к нам славить Христа "батюшки" из Мещанского училища. Пришли, как всегда, к ночи, но не от небрежения, а по причине служебного положения: надо обойти весь служебный и учительский персонал и объехать всех господ членов попечительского совета, всех почетных членов и жертвователей, а это все люди с весом – коммерции и мануфактур-советники. Значится-то как на сооружении-ковчеге нашем: "Московского купеческого общества Мещанские училища и богадельня"! И везде надо хоть пригубить и закусить.
Отец протоиерей и дьякон Сергей Яковлевич – люди достойные и строгой жизни, но теперь, после великого обхода и объезда, необыкновенно веселые и разговорчивые. Батюшка принимает стакан чаю со сливками, но отказывается даже от сухарика: переполнен! Дьякон, после упрашиваний, соизволяет принять мадерцы, и принимает размашисто, цепляя елку, и она отвечает звяканьем и сверканьем по зеркалам. Батюшка говорит со вздохом: "Мадерца-то, мадерца-то как играет, отец дьякон!" А отец дьякон в смущении отвечает: "Да, приятная елочка". Замечает на рояли новенький "Вокруг света" и начинает просматривать…
– Замечательный журнальчик братья Вернеры придумали! Увлекательное чтение, захватывающее. Тоже увлекаетесь? – спрашивает меня. – "Остров сокровищ" печатался… роман Стивенсона! Не могу забыть "морского волка", на деревянной ноге! Мо-рроз по коже…
– Был случай в одном приходе… – говорит батюшка. – Надо "Восстаните", всенощную возглашать, а отец дьякон на окошке, у жертвенника, одним глазом "Вокруг света" дочитывает, про сокровища. Вот увлечение-то до чего доводит.
Все смеются, и громче всех отец дьякон.
– Или, возьмите, Луи Жаколио, "В трущобах Индии"! Всё иностранцы пишут, наши так не умеют. Или Луи Буссенара, "Черные флаги" кажется… про китайских пиратов?! Мороз по коже!..
Глухая старушка-родственница переспрашивает: "Про китайского императора?" – и все смеются. Дьякон перелистывает журнал и говорит, что сейчас дома разоблачится и предастся увлекательному чтению, и ему принесли новенький номерок, да не успел еще и взглянуть. Рассказывает, что и "Сверчок" получает, тоже Вернеры издают, на ве-ле-невой бумаге! И какой же случай! Как раз сегодня имел честь познакомиться с писателем, который пописывает в сем "Сверчке", остроумно пописывает, но далеко не так увлекательно, как Стивенсон или Луи Буссенар. Но, надо сказать, человек наиостроумнейший. И что же оказывается: братец ихнего надзирателя Чехова, какое совпадение! Но подписывается из скромности – А. Чехонте.
– Были у господина инспектора, Ивана Петровича Веревкина. У стола нас и познакомили, Иван Петрович друг другу нас представил. А он прямо зачитывается! И "Будильник" еще выписывает, и там тоже господин Чехонте пописывает. Чокнулись с ним мадерой Депре-Леве, я и позволил себе заметить, что вот, почему наши писатели не могут так увлекательно, как иностранцы? Mo-роз, говорю, по коже! А он – остроумнейший человек! – так это прищурился и говорит: "Погодите, отец дьякон, я такой роман напишу, что не только мороз по коже, а у вас волосы дыбом встанут!" Так все и покатились. И так вот, руками над головой… про волосы.
Я представил себе, как встанут дыбом волосы у отца дьякона, – а у него волосы были как хвост у хорошего коня, – и тоже засмеялся. И отец дьякон загоготал, так что батюшка опять попробовал сдерживать, говоря: "Мадерца-то что, отец дьякон, делает!"