Генерал круто повернулся на каблуке и не только удивленно поглядел на Луку Ивановича, но даже попятился.
- Хоть и немного поздно, но позвольте вас познакомить, - начала m-me Патера.
- Этого не нужно, - брезгливо отозвался генерал, - я давно имею удовольствие знать господина Присыпкина.
- И я также, - весело ответил ему Лука Иванович, с каким-то особым удальством во взгляде и положении всего корпуса.
- Да? - удивленно переспросила m-me Патера и совсем приподнялась.
- Имею удовольствие, - повторил генерал, не подавая руки Луке Ивановичу, - он лишь слегка нагнул свое туловище.
Лука Иванович отвернул от него голову и тут только заметил, что на том месте, которое он занимал до ухода в столовую, помещалась новая мужская фигура, но уже не военная. Это был еще очень молодой человек, русый, с круглой бородкой французской формы, волнистыми, густыми волосами, несколько унылым обликом лица и темными, красивыми, глубокими глазами. Блеск их резко противоречил общей сонливости выражения этого гостя. Его туалет говорил о непринужденности вкусов: вместо визитного сюртука на нем мешковато сидел бархатный пиджак темно-пепельного цвета. В руках держал он меховую кунью шапку.
Генерал уже давно скрылся за портьерой, а все трое еще молчали.
- Вы знаете Крафта? - первая начала m-me Патера. - Вот чего я не ожидала.
- Даже работал на него чуть не три года, - ответил Лука Иванович, не зная, куда ему примоститься.
- Работали? Как работали?
- Как обыкновенно работают: он делал заказы, а я поставлял исписанную бумагу.
- И, кажется, не особенно вы с ним…
- Ладите, хотите вы сказать? Я как раз сегодня попросил расчета.
- Вы это сказали, точно прислуга… да я и понять не могу: каким это образом Крафт мог быть вашим…
Она не находила слова.
- Патроном?
- Ну да, он - просто генерал.
- Да вы его как знаете? - игривее спросил Лука Иванович.
- По маскарадам только; он - преуморительный… одни русские немцы бывают такие смешные, когда они желают нравиться.
- Стало, вы не воображали, что он, в некотором роде - письменный генерал?
- Нисколько!..
Лука Иванович все еще не садился. Глаза его опять обратились в сторону молодого человека в бархатном пиджаке. M-me Патера обернулась в том же направлении.
- M-r Пахоменко! - крикнула она молчаливому гостю. - Вы взяли место m-r Присыпкина.
- Помилуйте, - стыдливо перебил ее Лука Иванович, - кресел здесь довольно.
- Вот вас, господа, можно перезнакомить не потому только, что так делается… Один - писатель, другой - художник.
Художник, не меняя своего унылого выражения, поклонился Луке Ивановичу, но ничего при этом не сказал.
- Живописец? - полюбопытствовал Лука Иванович.
- Скульптор, - ответила за художника хозяйка, - у нас это - редкость. Да оно и удобнее для малороссийской натуры: можно ведь двадцать лет стукать по одному куску мрамора… не правда ли, Виктор Павлыч?
Виктор Павлыч хмуро, но добродушно улыбнулся и опять-таки промолчал. Луке Ивановичу не трудно было тотчас же сообразить, что m-me Патера гораздо ближе с ним, чем с своими военными посетителями, что она с ним даже совсем не церемонится.
- Надеюсь, - продолжала она, - что теперь никого уж не будет сегодня, и у меня есть час свободного времени.
- А потом? - спросил Лука Иванович.
- Потом я еду кататься.
- Так не прикажете ли сейчас же удалиться?
- Зачем это? Мы с вами двух слов еще не сказали, я никакого особенного туалета делать не буду. Виктор Павлыч!
Глубокие глаза малоросса уставились на нее.
- А ваша академия?
- Ничего, стоит, - ответил он грудным, тоже хмурым тенором.
- Знаю, что стоит на Васильевском острову. А кто мне обещал третьего дня сидеть в мастерской с десяти до четырех?
- Вероятно, я обещал.
- А здесь - разве мастерская? Вы ни на что не похожи с вашей ленью! Ей-богу, это постыдно!.. Я не хочу быть вашей сообщницей, - слышите! - не хочу иметь на совести то, что вы, сидя у меня, теряете драгоценное время.
- Слушаю.
- И не двигаетесь с места!
- Позвольте хоть папироску выкурить.
- И папироски не позволяю! Отправляйтесь, отправляйтесь и знайте, что по утрам вас принимать не будут!
- А когда же вечером? - нерешительно и даже застенчиво выговорил скульптор.
- Когда застанете меня.
Гость на этот раз повиновался, встал, не разгибая понурой головы, и медленно, как провинившийся школьник, подошел к m-me Патера.
- Сердитесь на меня сколько вам угодно, - утешала его она ласковой улыбкой и подала руку.
Он ее только пожал, но поцеловать, как другие посетители, не решился. Также медленно выходил он из салона. На пороге обернулся, поклонился Луке Ивановичу и сказал чуть слышно:
- Прощайте!..
Его провожал громкий и раскатистый смех хозяйки.
XXI
- Уф! - звучно вздохнула она и жестом руки пригласила Луку Ивановича сесть поближе.
Он сел и ждал, что она скажет.
- Насилу-то! - выговорила она также выразительно.
- Очень уж диктаторски поступили, - заметил Лука Иванович.
- Он - еще мальчик.
- Ну, не очень-то.
- Пускай учится.
- А те уж учены… как князь?
- С тех ничего больше и не спросится!.. Но забудемте всех их: что нам до них за дело, m-r Присыпкин!.. Я все вас зову так, по-светски; но мне это не нравится: вас ведь зовут по-русски - Лука Иваныч?
- Совершенно верно, - ответил он, чувствуя, что какое-то приятное щекотание начинает обволакивать все его существо.
- И вы меня не зовите m-me Патера.
- А как же прикажете?
- Юлия Федоровна.
- Так, разумеется, будет приятнее.
- Какая досада, что так мало остается у нас времени!
- На Невском уже ждут всадники? - смело подшутил Лука Иванович.
- Вон вы какой, - не лучше Елены. Не мне одной, и вам нельзя у нас по целым дням засиживаться; ведь вы - трудовой человек.
Она так выговорила последнюю фразу, точно хотела сказать: "вы думали, я не умею выражаться по-вашему - и ошиблись".
- Я уже вам сказал, Юлия Федоровна, что попросил расчета или, вот как рабочие говорят на фабриках: зашабашил.
- Вы совсем прекращаете всякую работу, не будете больше писать?
- Буду, когда мне захочется, но из литературных поденщиков хочу выйти!
Игривая улыбка внезапно сошла с ярких губ Юлии Федоровны.
- Растолкуйте мне, пожалуйста, я не совсем понимаю… у вас это вырвалось с такой горечью…
- Извините, я не хотел вам изливаться, а так вышло. Дело, впрочем, самое немудрое: мне вот уже чуть не под сорок лет, больше десяти лет я печатаюсь, имею право желать какой-нибудь прочности, какой-нибудь гарантии своему труду, готов всегда сделать что-нибудь порядочное, если не крупное и не талантливое - а дошел до того, что мне моя поденщина стала… омерзительна!..
Все это Лука Иванович выговорил довольно стремительно, но как будто против своей воли, точно кто толкал из него слова. В лице он старался удержать свое обыденное выражение юмора, а тон выходил горячий и действительно с оттенком душевной горечи.
- За что же вы возьметесь? - спросила точно испуганно Юлия Федоровна.
- Все равно; в рассыльные пойду, если не повезет на чем-нибудь другом!
- Лука Иванович, - выговорила с падением голоса Юлия Федоровна, - я просто точно с неба свалилась… так это неожиданно.
- Что же-с? - резко спросил он, подняв на нее глаза.
- А вот то, что я от вас слышу. Я до сих пор думала, что быть писателем - самое высокое призвание… Елена беспрестанно мне повторяет, что нет ничего выше. Она, например, совершенно довольна. Правда, она и вообще восторженная, легко обманывается; но все-таки… Выходит, что писатель, после такой долгой карьеры, тяготится… своей, как вы говорите, поденщиной.
- Извините еще раз, это - мои личные делишки…
- Вот это уж и нехорошо: вы точно испугались того, что были откровенны с такой пустой личностью, как я. Впрочем, я знаю, что не имею права обижаться.
Она смолкла и отвела голову от своего собеседника. Ему сделалось очень совестно.
- Вовсе нет, Юлия Федоровна! - вскричал он. - Вовсе нет! Ничего подобного мне и в голову не приходило; но к чему такие излияния, скажите на милость? Вы чужды всему этому; а я - не проситель, не капитан Копейкин, и генеральского места вы мне дать не можете!..
- Если хотелось излиться, значит - нужно было. Не нервы же мои вы будете щадить!.. А вот видите, это меня поразило, даже как-то обновило; вы мне расскажите, не теперь, а позднее, когда перестанете деликатничать, чрез какие испытания вы прошли? Я, право, не от скуки это говорю. Уж я вам сказала, что мне такого человека, как вы, нужно…
- Для души спасенья? - перебил Лука Иванович.
- Ну да, для души спасенья… Мне даже ваш возглас очень понравился… насчет поденщины. Это - не то, чтобы вы были вялый, кислый, совсем разбитый человек, знаете, какие вон в старых повестях. Нет, вам просто противно сделалось, вы возмущены, вы, может, и в посыльные способны пойти. Я это понимаю, это мне нравится. Когда работаешь десять лет и ничего не добьешься, кроме зависимости… тратишь свой талант на то, чтобы кусочек хлеба иметь, лучше же на это одни руки употреблять или просто сидеть где-нибудь в конторе от десяти до трех.
Щеки ее разгорелись, яркими точками блистали глаза, даже грудь заметно взволновалась; Лука Иванович не мог не взглянуть на нее, так ее голос показался ему тепел, а ее лицо заставило его с нескрываемым волнением податься немного вперед.