Она тоже не желала разговоров с Лукой Иванычем и прямо послала ему чаю с Татьяной, между тем как обыкновенно звала его пить чай к себе. От Татьяны узнал Лука Иванович, что "дите", т. е. Настенька, ведет себя как следует, сидит уже с куклами и не кашляет. Он очень обрадовался тому, что заходить на другую половину ему незачем, и уже в начале одиннадцатого очутился на улице.
Утро стояло яркое, солнечное. Лука Иванович чувствовал себя в своей не особенно взрачной шубке тепло и удобно. Он плотно в нее запахнулся, откинул воротник и весело постукивал своими бахилами. Вот так он будет ходить в какую-нибудь контору, только уж, конечно, на следующую зиму он обзаведется новой шубкой из американского медведя, а то и с куньим воротником на каком-нибудь высокопочтенном меху, и бахилы закажет у самого Бука. И как приятно будет методически ходить в одиннадцатом часу и сознавать, что идешь в такое место, где тебе, почти за механическую работу, дают прочный кусок хлеба, смотрят на тебя, как на солидного человека, "способного и достойного к повышению". А придешь домой, отдохнешь, превратишься снова в художника, "да-с, художника", даже не сочиняя стихов или повестей, в любителя, в комментатора, в философа, в кого хочешь! Не всуе будешь восклицать:
Ты царь, живи один - дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный!
"Да, благородный, без всякого уж расчета на копеечки… Сиди пять-шесть лет, и явись на суд грамотных людей с целой книгой!"
Лука Иванович подходил к Казанскому собору и поравнялся с милютинскими лавками. На разные деликатесы он не смотрел: желудочных страстей он в себе не выработал.
- Куда это пробираетесь? - окликнул его хриповато-басистый голос.
- Вашему превосходительству, - ответил Лука Иванович, приподняв на оклик голову, и остановился.
Перед ним, подавшись корпусом вперед, стоял еще молодой рыжеватый генерал, с какими-то белыми глазами и двойным подбородком. И пальто с красным кантом, и фуражка с бархатным околышем - все это блистало: видно было, что генерал только что произведен к Новому году.
- Кутить идете? - покровительственно спросил генерал, покосившись на ряд милютинских лавок.
- Кутить еще рано, - ответил Лука Иванович с комическим жестом, но тотчас же удержался. В нем зашевелилось что-то новое от прикосновения генерала.
- Да и не по финансам, я полагаю?
- Да, и не по финансам, - уже совсем не по-своему проговорил Лука Иванович. Интонация его голоса значила в переводе: "нечего тут острить, иди своей дорогой".
Генерал повел тугой красной шеей и прищурился на Луку Ивановича.
- Метранпаж мне доложил, - начал он не то что начальнически, а очень уж деловым тоном, - что в доставке оригинала есть некоторая задержка.
Он говорил без акцента, но с чисто остзейской жесткостью.
- Ну, уж это они привирают, - с умышленной небрежностью возразил Лука Иванович, - я от писаря вашего знаю, что по манускрипту задержки никакой нет…
- Однако, - перебил генерал, поднявшись слегка на цыпочках, - я уже давно сбираюсь сказать вам, любезнейший господин Присыпкин, - и он оттянул конец фамилии Луки Ивановича, - что я нахожу более целесообразным оставить прежний порядок доставления рукописи и держаться более рационального порядка.
- Т. е. как же это-с? - спросил Лука Иванович и почесал у себя переносицу.
- Я говорю в том смысле, что желательно бы было иметь сразу целый, так сказать, волюм, чтобы судить о цельности впечатления вашей компилятивной работы.
Лицо Луки Ивановича нахмурилось.
- Это - как вам угодно, - сказал он, почти отвернувшись от своего собеседника, - только такого уговора у нас не было сначала.
- Согласитесь, однако ж, что так рациональнее.
- Да вы что же, штиль мой будете поправлять?
- Как это? - вдруг совсем немецким звуком спросил генерал.
- Штиль мой - вульгарно, язык; так я, хоть и не стилист, но смею думать, что оно совершенно бесполезно: работу мою вы давным-давно знаете: как один лист, так и двадцать листов будут написаны.
- Аккуратность работы того требует, и более сообразно с моими видами…
- Опять-таки я вам говорю, - перебил уже на этот раз Лука Иванович, - мне это все едино, только для доставления целого, как вы изволите выражаться, волюма, к известному сроку, надо будет горячку пороть!
- Э-э-э? - затянул было генерал.
- А это мне совсем не на руку, генерал; я и без того измучен спешной работой. Тут же эта поспешность, по-моему, будет только тешить ваше начальническое сердце, а рукопись без всякого толку пролежит у вас в кабинете.
Генерал подвинул корпус и откашлялся.
- Ваших соображений, - заговорил он, уперев свои белые глаза в шапку Луки Ивановича, - я принять на свой счет не могу. Если у нас и не было сразу такого условия, то я все-таки остаюсь при моем мнении. Тогда только я буду уверен, что издание выйдет в надлежащий срок.
- Такой поденщины я на себя взять не могу! - отрезал Лука Иванович и запахнулся, как бы с намерением продолжать путь.
- Следовательно, вы отказываетесь от работы? - уже тоном директора департамента спросил генерал.
- От такой, какую вам пришла фантазия выдумывать, - отказываюсь.
- Позвольте, однако ж, господин Присыпкин.
- На это я, господин Крафт, имею, кажется, право; листы до конца отдела я вам доставлю, а там не угодно ли вам поручить работу кому-нибудь другому.
Двойной подбородок генерала вздрогнул; видно было, что он не ожидал такого резкого оборота. Выражение лица Луки Ивановича должно было казаться ему если не дерзким, то очень пренебрежительным.
- Да я совсем не желаю вас лишать работы, - брезгливо выговорил генерал.
- Пожалуйста, не великодушничайте, - рассмеялся Лука Иванович: - я постараюсь не умереть без ваших заказов. Засим имею честь кланяться вашему превосходительству.
И, не дожидаясь ответа, он приподнял шапку и стал переходить Невский.
XVI
В несколько возбужденном состоянии шел Лука Иванович минут пять. Но он нисколько не чувствовал себя неприятно-раздраженным: напротив, ему стало весело, еще веселее, чем в начале прогулки. К такому разговору с генералом он вовсе не готовился, но разговор сам собою вышел далеко не сладкий и кончился резким отказом.
"Однако что же это я?" - вдруг подумал Лука Иванович; но этот вопрос задал прежний "поденщик", а не теперешний "кандидат на прочное место". Когда нервы немножко поулеглись, Лука Иванович не мог не сознаться, что он погорячился, и даже на совершенно небывалый манер. Можно было ведь и отказаться, да иначе. А, по правде сказать, даже "рациональное требование" генерала не представляло особенных трудностей. Теперь же - разрыв и потеря верной работы.
Отчего же так это вышло?
Генерал Крафт был еще подполковником, когда Лука Иванович "получил от него работу". С той самой поры этот военный не переставал возбуждать в Луке Ивановиче раздражающее чувство: оно-то и сказалось в выходке у милютинских лавок. Не зависть, не личное зложелательство говорили в нем. Подполковник Крафт был для него скорее собирательным типом. Его положение представлялось Луке Ивановичу, как яркая противоположность того, на что обречен он сам и ему подобные.
- Вот подите, батюшка, - говаривал он не раз приятелю своему Проскудину, - возьмите вы меня, литератора Присыпкина, с одной стороны, а с другой - подполковника Крафта. Какой бы я там ни был, хоть лыком шитый, да все-таки не плоше же считаю себя этого самого подполковника Крафта, а минутами и куда выше его себя ставлю. Что же выходит? Он - особа, а я - раб. Он занимает казенное место по литературной же части, жалованья пять тысяч рублей, квартира такая, что можно целый штаб поместить, пара вяток у него, в клубе играет по большой, да этого еще мало: для собственного удовольствия изволит издавать книжки, и всегда при деньгах! А ты тут прозябаешь, как злосчастный злак, и во всем перед ним пасуешь, постоянно чувствуешь его превосходство, особливо когда просишь денег вперед, а просишь их аккуратно два раза в месяц.
Прошло два года. Подполковника Крафта произвели в полковники, а потом и в генералы. Лука Иванович продолжал работать "на него" и все так же сознавать приниженность своего звания…
. . . .
Бодрость не покидала кандидата на прочное место во все время его прогулки, а скорее возрастала.
"Экая важность! - поощрял он себя внутренне. - Чем скорее стряхнуть с себя это презренное рабство, тем лучше: меньше будет прицепок!"
Словом, настроение его было так взвинчено, что он даже не заметил, как прошло время до второго часа. Почтовая карта, за подписью девицы Гущевой, звала его в сторону Сергиевской. Он вовсе не давал воли своему воображению, не раздражал его образом той, кого он может там найти. Он шел точно к добрым старым знакомым: так просто он себя чувствовал, а вместе с тем эта квартира в Сергиевской открывала собою какую-то новую полосу жизни: сегодня, после вчерашней сцены с Аннушкой, еще сильнее, чем в первый раз.
Когда Лука Иванович взялся за звонок у квартиры г-жи Патера, он сейчас же вспомнил наружность горничной, отворявшей ему в первый раз. Он готов был ей улыбнуться и действительно улыбнулся, когда и на этот раз она же ему отворила.
- Дома, пожалуйте, - первая выговорила горничная, даже не дожидаясь того, что ей скажет Лука Иванович.