- Не знаю, я вот спрошу… да плиту-то разводи.
Дверь в комнату Луки Ивановича была только притворена, и Анна Каранатовна заглянула туда, не входя.
- Чай будете пить? - небрежно спросила она в спину Луки Ивановича, сидевшего у письменного стола.
- Не стану, - сквозь зубы ответил он, пуская струю дыма.
- Ну, как угодно!..
Лука Иванович шумно отодвинул стул и, выходя мимо ее в коридор, спросил:
- Настеньку вы, надеюсь, уложили спать?
- Нет, еще не думала.
Они оба вошли в комнату Анны Каранатовны.
- Почему же это? - уже горячее выговорил Лука Иванович.
- Да она тут сейчас болталась.
- Вы лучше скажите: не она болталась, а вы в приятных разговорах забыли, что больного ребенка нужно уложить спать раньше.
- Да и то рано.
- Ошибаетесь: теперь уже девятый час.
- Уложишь ее!..
- Да ведь вы не пробовали?
В другое время тон Луки Ивановича заставил бы Анну Каранатовну удивиться и струсить немного; но сегодня она приняла его совсем по-другому.
- Ну, уж оставьте, Лука Иванович, точно, в самом деле я не мать, - возразила она, махнув как-то особенно головой, - уж как вы меня шпигуете этой девчонкой!..
- Хорошо-с, - обрезал Лука Иванович, сделавши несколько шагов по комнате, - мне нечего проповедовать вам материнские чувства, если у вас их нет.
- Скажите пожалуйста! - уже совсем резко откликнулась Анна Каранатовна и села почему-то на конец кровати. - Поучения-то вы куда горазды делать, Лука Иванович, позвольте мне вам доложить, а на деле-то - ни тпру, ни ну!
- Что вы этим хотите сказать?
Он продолжал говорить ей "вы"; едва ли не в первый раз случилось это с тех пор, как он начал звать ее просто "Аннушка".
- Да тоже! Мне уж эти разговоры опостылели… - Я - девушка простая, вашим всем тонкостям не обучалась. Для меня тот человек хорош, который что сказал, то и сделал. Вы вот у Настеньки всякие лихие болезни лечите, а что мне нужно, то совсем чужой человек доставляет… даже совестно!..
- Об чем вы это все толкуете, - протянул с гримасой Лука Иванович, подходя к столу и дотрагиваясь пальцами до машинки, - вот про это, что ли?
- Да хоть бы про это… посторонний человек, и тот…
- Надоели вы мне с вашим писарем!.. Ну, сделал он вам презент - и наслаждайтесь им, я вам не мешаю. Только, пожалуйста, в другой раз ведите себя поумнее.
- В чем же это я сглупила, позвольте полюбопытствовать? - спросила совсем уже злобно Анна Каранатовна и поднялась с кровати.
- А в том, что вы вздумали извиниться за меня перед вашим приятелем, когда я об этом вас не просил. Он на меня работает, я ему и плачу: кажется, это ясно.
- Скажите пожалуйста! - язвительно вскричала Анна Каранатовна. - Что же я, духом, что ли, святым могла узнать, что вы где-то красненькую промыслили?.. Знала ведь я, что вы последнюю мне на расход отдали; а тут человек работает… вы приходите и говорите, чтоб он за вами шел… ну, я и подумала: заплатить вам за переписку нечем, так лучше сказать.
- Все это вздор! - решил Лука Иванович с совершенно новой для него резкостью. - Ни о чем таком я вас не просил.
- Да откуда амбиция у вас явилась!.. Лучше ее, этой самой амбиции, не иметь, чем по рубликам занимать…
- Анна Каранатовна! - остановил ее Лука Иванович глухим голосом и хотел что-то еще сказать, да дверь приотворилась и показалась опять Настенька, протирая глазенки обоими кулачками и морща их против света.
- Вот видите, - показал на нее Лука Иванович, - девочка уже спала в платье, а вы не догадались ее раньше уложить и лекарства, наверное, не давали.
- Ступай спать, ступай, - накинулась было мать на девочку, но сдержала себя, взяла Настеньку за руку и потащила в ее комнатку.
- Извольте дать порошок, слышите! - внушительно и нервно кинул ей вслед Лука Иванович, - и уложить ее хорошенько!..
Она повела только плечом и захлопнула за собою дверь; он взглянул еще раз на стол с машинкой и скорыми шагами вышел.
XV
Рано утром пришло по городской почте открытое письмо Луке Ивановичу. Он был уже на ногах и даже одет, чего с ним обыкновенно не случалось, в начале девятого часа. Вчерашняя сцена с Анной Каранатовной подняла его так рано: он в первый раз с такой резкостью почувствовал, как тут все неладно. Ее тон показал ему, какими глазами она на него теперь смотрит. Не то, чтобы это особенно уязвило его; но слишком ясно было, что, кроме взаимной тяжести, ничего не жило между ними; и Настенька же - это единственное связующее звено - явилась предлогом к такому неприятному столкновению.
Первой мыслью Луки Ивановича, когда он только что проснулся, был расчет на приятельство адвоката Проскудина в деле приобретения частного места. Не на шутку хотел он положить предел своей "поденщине", схватиться крепко, обеими руками, за первый попавшийся прочный заработок, да такой, чтобы не иметь ничего общего с "сочинительством". Он заранее наслаждался сознанием того, что полгода, год, сколько хочет, не возьмет он пера в руки, т. е. как "литературный батрак" Присыпкин, а займется, когда ему угодно, хотя бы, например, своим Кальдероном или Тирсой де Молина, и будет полегонечку подбирать к ним комментарий, "как истый монах бенедиктинец", - с улыбкой прибавил он про себя, откидывая одеяло. Тогда и домашняя жизнь пойдет для него совсем по-другому: он будет находить полный отдых и отраду в своих работах "по душе", после сиденья в конторе или другом каком месте. Девочка будет расти, поумнеет, похорошеет; станет он ее учить, и других учителей возьмет, быть может, и талант в ней откроет, а то и по-испански ее выучит: "как там ни толкуй, девица с испанским языком - вовсе не то, что девица без испанского языка!" - решил Лука Иванович и превесело стал брызгаться в лоханке.
Тотчас после этих мечтаний, открывавших "новые горизонты", Татьяна просунулась в дверь кабинета и подала ему почтовую карту. Прищурившись, Лука Иванович довольно-таки долго ее осматривал. Он сначала подумал, что это Проскудин ему пишет, но рука была не проскудинская.
"Дорогой собрат" стояло вверху очень неразборчивым, косым шрифтом с завитушками.
- Это еще кто? - поморщился про себя Лука Иванович. Намек на сочинительство пренеприятно подействовал на него тотчас после его ранних мечтаний.
"Не для себя зову вас (продолжал он разбирать): на такое внимание не осмеливаюсь рассчитывать; но, право, вас ждут, и даже очень".
Слова "вас ждут" были два раза подчеркнуты.
- Кто же это? - все еще недоумевал Лука Иванович.
"Надеюсь, - кончалась записка, - что вы не забыли обладательницу квартиры в Сергиевской".
И он вслух прочел подпись:
"Душевно вам преданная Гу…"
На слоге Гу - Лука Иванович должен был остановиться: дальше начинался размашистый росчерк.
Не сразу бы догадался он, что записка "собрата" пришла от девицы Гущевой, если б не намек на "обладательницу квартиры на Сергиевской". Подчеркнутые два раза слова: "вас ждут" - заставили его улыбнуться; он представил себе узкие губы достойной особы, силящейся выразить добродушную иронию, и ему вдруг стало еще веселее, чем в постели и во время умывания.
- Неужто, - говорил он с собою, - мы - уж такие замухрышки, что нас решительно ни одна фамма не может ждать. Скучно ей, этой обладательнице, захотелось нашим братом развлечься. Что ж, Гейне восклицал: "Ma foi, und das ist gut!" Повторим его припев и оденемся сегодня хоть чуточку поавантажнее!
К нему решительно вернулись и его жаргон с французскими словами и умышленно русским акцентом, и спокойный юмор, живший в нем поверх всех его внутренних ощущений. Он стал шарить в своем комоде, выбирая рубашку, где бы воротничок не лоснился; но такой рубашки не нашлось, и даже у самой лучшей не оказалось двух пуговиц для прикрытия груди. Тотчас же поднялся в нем упрек Анне Каранатовне: "Неужели, в самом деле, у ней времени нет пересмотреть его убогое белье, которым и Татьяна нимало не занимается, а есть время проводить вечера, слушая сочинения господина Белло-с!"
Но вслух ворчанья никакого не вышло. Лука Иванович начал одеваться гораздо старательнее обыкновенного и, уже одетый, заметил, что было слишком рано. Ему хотелось справиться насчет Настеньки; но он не шел в комнату Анны Каранатовны, не желая вызвать ничего похожего на вчерашний разговор.
Стал он прибирать свой "сочинительский стол". Сначала он оглянул его с несколько презрительной гримасой. "Экая беспорядочность!" - подумал он, в нерешительности, за что ему взяться, чтобы пообчистить стол. "Ну какой же я буду служащий? Разве деловую конторку можно держать в таком виде!"
Газетные листы, исписанная и рваная бумага, пухлые книжки журналов - все это представилось ему чем-то до крайности надоедливым, ненужным, почти бессмысленным. Все это было точно куча залежавшихся булок, без вкуса и цены. Книжки разрезаны, бумага исписана, газеты запачканы; никто об этом не помнит, а всего менее тот, кто писал. И валяется теперь на столе одна бесформенная груда, с которой Лука Иванович просто не знал, как справиться.
Через полчаса он, однако, прибрал кое-как на столе; зато в угол у окна свален был весь бумажный хлам. Стол принял некоторый чиновничий вид, и даже на самой середине положена была десть чистой бумаги. Лука Иванович не сообразил, что он порядочно-таки позапылился, убирая со стола в визитном туалете.
Если б на него в щелку поглядела Анна Каранатовна, она бы не преминула сказать: "экая рохля!"