- Была я в карантине, - заговорила внезапно маленькая юркая старушка, сидевшая рядом на канатах, свёрнутых катушкой. - В прошлую холеру была. Господи, чего натерпелись! В таком то есть виде одежонку возвратили, хоть брось. Уж я надела теперь самое что ни на есть отрепанное платьишко на случай, ежели нас повезут. И вам, сударыня моя, тоже бы присоветовала. На вас вон какое новёхонькое всё, а вы наденьте что постарее, а шляпки совсем не надевайте. Потому и шляпку в паровой печи пропарят. Сама видела, какие блины возвращают.
Татьяна Юрьевна закусила губу и отвернулась.
- Ну, да ведь может и не повезут ещё, - успокоительно заметил Иван Михайлович. - Раньше времени чего же тревожиться?
Но в его голосе было мало успокоительного. Тотти встретилась глазами с его взглядом, и он вдруг понял, что у неё одно только это платье и есть. Может быть в чемоданчике лежат ещё какие-нибудь кофточки и юбки, но такого платья, в котором она рассчитывала сделать путешествие и явиться к месту своего служения - такого другого у неё не было.
- Я постараюсь это устроить, - сказал он. Хотя решительно не знал, что и как он может устроить, и какое отношение к карантину могут иметь его требования и просьбы.
Он пошёл опять к помощнику капитана. У борта гремели цепи, и матросы снаряжали шлюпку. Санитар, вместе с помощником, собирались ехать на берег.
- Да им заплатить надо? - спросил Иван Михайлович у помощника.
- Ну, конечно! - недовольно поводя плечом, ответил тот.
- Так мы заплатим, только бы отпустил нас совсем.
- Да я там поговорю.
- Что заплатить? Кому? - спросил у брата прокурор. - О чем ты говорил сейчас с ним?
- Откупиться надо у турок, чтоб не сидеть здесь.
- Слуга покорный! За что платить? Это совершенно незаконные поборы.
- Поди ты к черту с своей законностью! - вдруг вспылил архитектор. - Ну, а это законно будет, если ты заплатишь буфетчику сто франков, да полторы недели простоишь здесь?
- Я из принципа буду питаться одним чаем, - резко сказал прокурор.
- Ты можешь похудеть и поблекнуть, - засмеялся архитектор. - Это может не понравиться твоей невесте.
У товарища прокурора брови сдвинулись.
- Послушай, Иван, - сказал он, отводя его в сторону, хотя возле него никого не было. - Мне очень не нравится тон, каким ты стал в последнее время разговаривать со мною. Ты очень переменился. Ты в академии был благовоспитанным милым юношей. Но по окончании курса, ты положительно переменился. Общество ли подрядчиков и каменщиков так влияет на тебя, или то, что ты считаешь себя теперь вполне самостоятельным человеком, и хочешь плевать на всю родню, - но только, повторяю, я тебя не узнаю, и сознаюсь в этом с грустью. Должен тебе сказать, что и тётки о тебе такого же мнения. Ты, проезжая из Петербурга через Москву, даже не заехал к ним.
Иван Михайлович покраснел. Видимо ему много хотелось ответить кузену, но он сдерживался.
- Видишь ли, - сказал он наконец. - Отношения мои к тёткам совершенно не такие, как твои. Ты остался сиротой; и они тебя воспитали. Я рос дома, у матери и отца. Теперь, после смерти родителей, у меня в сущности нет родных, потому что тётки гораздо мне дальше многих близких мне людей.
Товарищ прокурора усмехнулся.
- Но всё же я не вижу причины так относиться к ним, - сказал он. - Что тебе за расчёт был от них отвернуться? Я отлично знаю, что в завещании их ты был поставлен одним из сонаследников. Но после твоего поступка, после того, как ты к ним не заехал, если не ошибаюсь, они хотят переписать завещания. Я не понимаю, какой расчёт бросить за окно двадцать-тридцать тысяч, назначенные тебе?
- Да никакого расчёта. Я никогда ни на что не рассчитываю.
- Да ведь у тебя ничего нет?
- Есть, и много.
- Что же именно?
- Работа. Я в год свободно могу уже теперь получать тысяч десять.
Товарищ прокурора поднял высоко брови кверху, и склонил набок голову.
- О-о! Но я что-то этому не верю.
- А мне всё равно, - не верь, пожалуйста. Совершенно не в моем характере ходить к глупым старухам, и целовать их ручки в надежде, что они за это вспомнят меня в каком-то мифическом завещании.
- Ну, почему же в мифическом? Скорее в нотариальном.
- Я это предоставляю другим, - продолжал архитектор. - Я ничего не имею против того, чтоб мою часть передали на благотворительные учреждения, на школы, церкви, даже в твою собственность.
- О-о! Достаточно громко! Ты так подчёркиваешь своё бескорыстие, точно хочешь сказать: я отказываюсь от своей доли, желая тебя облагодетельствовать. Так я твоих благодеяний принимать не желаю.
Иван Михайлович рассмеялся.
- Но сознайся, Анатолий Павлович: что ведь тебе приятно моё устранение от наследства? Всё-таки крупица лишняя перепадает тебе. Ты ведь очень жаден и скуп. Ты дрожишь над деньгами. Ты бы не постыдился начать процесс со мною, если бы я по твоим соображениям был тебе должен.
- По своим соображениям я бы процесса не начал, - проговорил Анатолий Павлович, - но на законном, основании, конечно, потребовал бы от тебя должного.
- Ну, вот-вот, - я про законные основания и говорю… хотя я тебе не советовал бы держаться одной буквы закона. Ведь если подводить под закон все наши деяния, то быть может тебя первого пришлось бы лишить прав состояния.
Товарищ прокурора дёрнул головой.
- To есть, что ты хочешь этим сказать? На что намекаешь?
- Да ни на что в особенности. Я только говорю, что за тобой, как за каждым водятся грешки, за которые очень легко привлечь к законной ответственности.
Анатолий взбесился окончательно.
- Я тебя покорнейше попрошу не говорить намёками, а сказать прямо, в чем ты хочешь меня обвинять?
Иван Михайлович пожал плечами.
- Да ни в чем я тебя не хочу обвинять. Но согласись, - ведь кому не был известен твой роман с женою Поплавского? Даже сам Поплавский был достаточно обо всём осведомлён. Все отлично знают, что ты через него получил место, потому что Поплавский действительный тайный и хотел тебя убрать подальше от себя.
- Положим, это всё было не так, - заметил, стискивая зубы, Анатолий Павлович.
- Положим, что было так. Жена Поплавского ведь удивительно глупа: она, когда ты её бросил, ездила по Петербургу, от злости задыхалась и всех уверяла, что сама тебе выхлопотала место в отъезд, потому что ты ей надоел своим ухаживаньем.
- Ах, вот как! - удивился юрист.
- Успокойся, - никто ей не поверил; все поняли, что это целиком твои штуки. Но, очевидно, ты в этом не видишь состава преступления? Так я тебе объясню. Когда муж имеет повод ревновать свою жену, он поступает трояким образом: во-первых - вызывает соперника на дуэль; во-вторых - если дуэль для него неудобна, он при первом удобном случае надаёт ему пощёчин и спустит с лестницы; и есть ещё третий исход, - к которому прибегают редко, но к которому на моих глазах прибег один тоже юрист - судебный следователь. Он подал на своего соперника в суд и добился того, что его посадили на полтора года… Так вот и я, зная твоё curriculum vitae, думаю, что, по совокупности обвинений, тебя вообще можно было бы посадить лет на пять… Нет, погоди, не перебивай меня. Это с точки зрения твоей законности. Ну, а если мы посмотрим с этической точки зрения, будем обсуждать твои деяния только как поступки нравственного или безнравственного человека, - тогда, пожалуй, дело будет ещё хуже.
- Так вот ты какого мнения обо мне? - всё ещё сквозь зубы сказал Анатолий. - Я не знаю, зачем тогда вообще нам разговаривать друг с другом… и даже кланяться на улицах?
- Ну, отчего же не кланяться! - возразил Иван Михайлович. - Тебе не кланяться, тогда придётся от половины города отворачиваться.
Толстый, носатый грек в соломенной шляпе, с крупным брильянтовым перстнем на среднем пальце подошёл к ним.
- А не повинтить ли, господин прокурор? - спросил он. - Завтрак ещё через час, в карантин нас повезут перед обедом. Скучно. Партия составилась.
- Да, пойдёмте, - снисходительно ответил Анатолий Павлович, и они пошли в рубку.
V
Тучи надвинулись со стороны Чёрного моря. Холодный, косой дождик прыснул сбоку, и палуба стала блестящей, точно её густо покрыли лаком. Все попрятались по рубкам и каютам. Куры и петухи нахохлились в своих клетках, не предвидя ничего хорошего в будущем, замечая, как ряды их с каждым днём редеют, и догадываясь, что полупьяный повар уносит очередных птиц на жестокую казнь.
Иван Михайлович два раза обошёл всю палубу, из конца в конец, насчитав от носа до кормы около двухсот шагов, а Тотти, которую он искал, не встретил. Ему не хотелось подходить близко к нарам, где поместились богомолки, отдельно от мужчин, так как он не хотел быть навязчивым. Но ему было скучно без неё. Ему хотелось чем-нибудь услужить ей, сделать ей что-нибудь приятное, и так, чтоб она об этом не знала. Ему хотелось предложить ей перейти в первый класс и обедать с ними. Но он догадывался, что это предложение её обидит, и она резко откажется.