- Но он меня возмущает. Сегодня он стоял возле курятника, - знаете, там, в третьем классе. Какая-то глупая курица протянула между прутьев голову и слегка клюнула его в локоть. Ну, пошутила, поиграла птица. Надо было видеть, как этот подпрокурор взбесился. Он с размаху ударил её перчаткой, так что чуть не свернул голову. Она как-то перекувырнулась и шарахнулась в угол. Человек, который жесток с кошкой, собакой, птицей - не может быть порядочным человеком, - в этом вы меня никогда не уверите. Если он не жалеет твари, тем более он не пожалеет человека, а если и пожалеет, то ровно настолько, насколько ему предписывает это закон. И при этом, как он смотрел на эту курицу, с каким сознанием своего превосходства! На лице его так и было написано: "я чиновник, и прокурор, а ты птица; я тебя могу съесть, а ты меня не можешь". Я не выдержал, и сказал: "Вас, кажется, обидела курица?" Он на меня посмотрел сверху вниз, ничего не сказал, и отошёл.
- Да, я сомневаюсь, чтоб он искренно был привязан к кому бы то ни было, - согласился Иван Михайлович. - Я думаю, он даже тёток не любит, которые его воспитали, и души в нём не чают.
- Да он как вам приходится родственником? - спросил бухгалтер.
- Двоюродный или троюродный брат. Не знаю хорошенько, да и не интересуюсь знать. Я года два его не видел, и вот теперь случайно встретился на пароходе. Он меня всегда недолюбливал, я его тоже. Теперь он смотрит на меня покровительственно, - и удивился, когда узнал, что меня вызвали на постройку в Каир. Даже сострил по чиновничьи: "Что же тебе, пирамиду поручают строить?" Сам он едет только до Константинополя, к невесте.
- Несчастная! - воскликнул Алексей Иванович. - Ведь он её заморозит своей прокуратурой.
- А она премилая девушка, - подтвердил архитектор, - я её немножко знаю. И притом, без памяти любит его.
- Несчастная! - повторил бухгалтер, и присматриваясь в сторону прибавил: - Лёгок на помине, идёт сюда. Даже ночью он также приличен и элегантен.
II
На рубку поднимался высокий господин в светло-серой мягкой шляпе и безукоризненном модном костюме. Ему было лет под тридцать. Лицо его было красиво, даже слишком красиво. Борода была расчёсана с искусством и тщательностью самого опытного куафера. Когда он проходил мимо фонаря, можно было заметить тонкую и нежную белую кожу, едва тронутую загаром. Было несомненно, что владелец её прятался от солнца, и появлялся на припёк только в самых исключительных случаях. Окинув взглядом рубку, и заметив брата, он пошёл прямо к нему.
- Однако разыгрывается очень неприятная история, - сказал он, делая серьёзное лицо и строго глядя на архитектора. - Наш пароход признан неблагополучным, и задержан. Мы должны или плыть обратно в Россию, или сидеть неопределённое время в том порту, где нам укажут.
Он значительно сжал губы, и так посмотрел на горы, что, казалось, только их невозмутимая твердыня могла выдержать столь уничтожающий взгляд.
- Мы во власти магометан, - продолжал он, поводя плечами, - и мы, конечно, должны подчиняться их законам. Как бы то ни было - мы временные арестанты.
Сказано это было с таким достоинством, точно товарищ прокурора возвещал миру: "Мы - Владетельные князья".
- Ну, что ж, подержат, да выпустят, - равнодушно сказал архитектор.
Товарищ прокурора постучал нервно палкой о пол.
- Хорошо тебе говорить, - раздражённо сказал он, - когда ты можешь бездельничать целыми месяцами и ничем не связан. А вот когда получишь отпуск на несчастные двадцать восемь дней, так дорожишь каждым дном и часом.
- Ты так рвёшься к невесте? - спросил Иван Михайлович. - Ты считаешь минуты, как влюблённый жених?
Анатолий смерил его полунасмешливым взглядом.
- Что это - архитекторская ирония? - спросил он. - Да, я очень бы хотел видеть Наталью Александровну, и - надеюсь - в этом ничего странного нет.
- Ничего, - согласился его кузен, - как ничего нет странного в том, что меня вызывают в Египет, и даже будут строить по моему плану загородный палаццо. Я тоже тороплюсь, и не меньше тебя. Я спокоен, потому что не вижу причины волноваться: пароход остановлен пушечным выстрелом, потому что ночью из Босфора плавание не допускается.
- Если я говорю о карантине, - перебил его резко Анатолий, - то, следовательно, у меня есть на это причины. Я знаю об этом от помощника капитана.
Он возвысил голос.
- Мы задержаны, - почти крикнул он, - и неизвестно, чем кончится наше заключение. Быть может, мы простоим здесь целую неделю, - и нас посадят в карантин.
- А я думаю, что это вздор, - сказал архитектор. - И завтра мы будем в Константинополе.
Товарищ прокурора скорчил гримасу, долженствовавшую обозначать, какого невысокого мнения он об умственных способностях архитекторов, повернулся, и стал спускаться на палубу.
- Разве на Босфоре всегда задерживают пароходы? - спросил Алексей Иванович.
- Всегда. Если после двух выстрелов, пароход не бросает якоря, в него стреляют ядром, - сказал Иван Михайлович.
- Фу, какая подлость!
- Это не подлость, а восточный вопрос. Вот мы теперь всю ночь и будем стоять под жерлами этой батареи.
- А это не лишено поэзии, - заметил Алексей Иванович, - на это можно написать недурное стихотворение:
Под жерлами таинственной бойницы
Осуждены смиренно ждать рассвет…
на "бойницы" рифма - "денницы", на "рассвет" - "огненный привет". To есть, это из пушки нам был огненный привет. А потом непременно надо вспомнить вещего Олега. Без вещего Олега нельзя…
- Ну, так что же, - спать? - спросил Иван Михайлович.
- Опять спать? Да побойтесь вы Бога. Ну кто спит в такую ночь? Ведь больше раза в жизни такая ночь не повторяется. Тёплая, душистая. Смотрите, вон огни вспыхивают. Два рядом.
Он показал на азиатский берег, где зажглись и разными точками уставились на пароход два ярких глаза: точно какой чудовищный змей проснулся, и открыл глаза, чтоб следить за врагом.
- Слышите, собаки лают? - сказал Алексей Иванович. - Как чутко, протяжно несётся их лай. Это верно у сторожей, близ костров. Но звёзды, звёзды какие! Разве это чета нашим? Смотрите вон метеор летит - целая ракета, - и какой искристый след сзади. Экая дьявольщина, - как хорошо! Нет, я сегодня спать не буду.
- Ну, тогда прощайте, - сказал архитектор. - Я иду в каюту, и, если вы меня разбудите, я в вас стрелять буду из револьвера. Лучше завтра раньше встанем.
- А вот будь здесь эта Танечка, - вы бы не ушли, - сказал, рассердясь, бухгалтер. - Вы бы всю ночь просидели.
- Да ведь вы не Танечка, - засмеялся Иван Михайлович, - и значит я имею полное право хотеть спать.
Он пошёл в свою каюту. Но не успел он натянуть на себя простыню, как дверь скрипнула.
- Это я, - послышался шёпот бухгалтера. - Вам не помешает, если я зажгу свечку?
- Хоть люстру, - только дайте мне повернуться к стене.
- Я, знаете, хочу сегодня же начать стихотворение. Ваш родственник не увидит, а то бы он предал меня анафеме. Уж и первый куплет сложился. Записать, пока не забыл.
Он записал и прочёл:
Двурогий серп сверкает над водами,
Чернеют стены старых батарей:
Они хранят ключи от двух морей,
Они хранят пролив, между морями…
- Как скажете? А?
- Над водами, или над вода́ми? - спросил сонно архитектор.
- Ну, это допускается. Вон у Лермонтова сказано: "Он пел о блаженстве безгрешных духо́в", а надо - духов.
Иван Михайлович стал засыпать. Порою ухо его машинально ловило отдельные строки, которые сам себе вслух диктовал бухгалтер. Он слышал, как поэт бился над "огненным приветом", - и даже открыл глаза, когда тот неожиданно громко крикнул:
Блеснул огонь: то огненный привет
Нам пушка шлёт…
Потом опять всё стихло, опять вода журчала за окном, и тихо скрипела где-то снасть. Только изредка раздавалось:
И с гневным рёвом стонут якоря,
В зыбучие опущенные волны…
Бухгалтер долго повторял: "Волны, чёлны, полны", - и не знал, на чем остановиться. Сквозь сон, архитектору казалось, что он сам сочиняет какое-то стихотворение, - и всё подбирает рифмы и не может их подобрать, - и кузен прокурор над ним смеётся, и говорит: "Ну, ведь ты бездельник, - тебе только стихи писать, да пирамиды строить"…
III
Когда утром, Иван Михайлович открыл глаза, он увидал перед собой совершенно незнакомое лицо в красной феске, очень толстое, лоснистое, в упор смотревшее на него через полуотворённую дверь. Сперва он подумал, что это сон; но красноватый нос и коротко подстриженная бородка были так реальны, что в действительности их существования не оставалось никакого сомнения.
- Bonjour, monsieur! - сказала голова. - Comment va la santé? Э? Come sta di salute? Э?
Бухгалтер тоже вытянул из-под одеяла свою шею.
- Это что за птица! - спросил он. - Должно быть доктор? - Benissimo, signore, benissimo! Проваливайте.
Но голова не уходила.
- Да мы здоровы! - продолжал бухгалтер выставляя из-под одеяла тощие ноги. - Per grazia di Dio, io sto meraviglia bene!
Голова осклабилась и успокоительно закивала:
- О, ну! О, ну! - и скрылась за дверью.