Пётр Петрович Гнедич (1855–1925) - русский писатель, драматург, переводчик, историк искусства.
Содержание:
Часть первая 1
Часть вторая 23
Примечания 39
Пётр Петрович Гнедич
Деньги
Часть первая
I
- А ведь это выстрел! - проговорил белокурый, с небольшой проседью человек, высовывая из-под простыни голову на длинной и тонкой шее, и прислушиваясь. - Иван Михайлович, вы спите?
- Да, что-то… как будто выстрел, - ответил полусонно Иван Михайлович, - молодой человек с небольшой бородкой клином, и с вьющимися золотистыми волосами, лежавший у противоположной стены каюты на узкой пароходной койке.
- Ведь мы стоим, - продолжал длинношеий. - Неужели приехали?
Он поднялся на постели, и заглянул в каютное окно, приютившееся под самым потолком. Сквозь круглое отверстие синело звёздное небо, и на нем резкими чёрными контурами темнели пологие горы.
- Земля! - воскликнул он. - Ей-Богу, земля! Да мы, батенька, никак в Турции. Погодите-ка, я всё разузнаю.
Он наскоро стал одеваться, прислушиваясь к возне и стуку на палубе. Там топали чьи-то мягкие пятки, слышался лязг цепей и визг лебёдки. Якорные цепи разматывались с грохотом и скрипеньем. Шум и тарахтение паровиков, - к чему ухо так привыкло в течение минувших двух дней, и что казалось таким же естественным, как биение пульса, - сменились непривычной тишиной. Слышно только было, как плескалась тихо и томно вода, где-то близко, тут, за самой стенкой, да глухо доносилась сверху команда и шипение пара, вылетавшего откуда-то из трубы.
- Это вместо утра мы к часу ночи прикатили, - говорил белокурый, спешно натягивая на себя необходимые принадлежности туалета. - Молодцы ребята! И дули же мы сегодня: и пары, и ветер попутный. Только если это Босфор, - уж там как хотите, я вас подыму. Таких картин пропускать нельзя: смотрите-ка, луна вовсю светит. Иван Михайлович? Вы не спите, Иван Михайлович? Это никак нельзя, Иван Михайлович! Это, знаете, даже неприлично.
Он шагнул к товарищу по путешествию, и потряс его за плечо.
- Да я не сплю, - не открывая глаз отозвался Иван Михайлович. - А только ещё неизвестно - Турция ли это. Может просто на мели сидим, - тогда чего же вставать? Вы Алексей Иванович посмотрите всё подробно, а потом и скажите мне.
И он повернулся набок, очевидно предполагая, что осмотр местности и взвешиванье всех обстоятельств займёт у Алексея Ивановича немало времени, и можно будет ещё с четверть часа вздремнуть. Но ожидания эти не оправдались. Не прошло и минуты, как опять каютная дверь отворилась, и белокурая голова выставилась в щель.
- Одевайтесь, Иван Михайлович, - скорей одевайтесь, - каким-то сдавленно-испуганным шёпотом проговорил он. - Я на палубе жду вас.
Иван Михайлович быстро спустил ноги с кровати. Ему представилось, что пароход получил пробоину и идёт ко дну. Иван Михайлович был почти одет, - сон прошёл. Он, нахлобучив шляпу, набросив лёгкий пиджак, захватив часы и бумажник, поднялся по окованной медью лестнице наверх.
Огромный морской пароход стоял неподвижно на якоре. Звёздное небо живым куполом горело над головами, и на его стеклянном синем фоне стройно сквозили паутинами снасти гигантских мачт. С берега доносился душистый ветерок, полный аромата от цветов и скошенной травы. С обеих сторон поднимались чёрные горы - и открывали между собою узкий пролив. Над ними сиял молодой месяц - как будто осеняя своим серпом страну, избравшую его своей эмблемой. В воде дробилась серебристая сетка лунного отражения и алмазами сверкала то там, то тут по тихому разливу спокойных, сонных, убаюканных ночью вод.
Иван Михайлович не сразу нашёл своего спутника. В сутолоке бегавших матросов, он останавливался, оглядывался, присматривался, пробираясь сторонкой, прошёл весь борт с одной стороны, потом с другой и, наконец, догадался взобраться на крышу рубки. Там он нашёл его, - без шапки, с длинными спутанными волосами, смотревшего влюблёнными глазами, на небо, на воду, и на горы.
- Роскошь какая, а? - говорил он. - Сколько прозрачности, хрустальности, чистоты? Хорошее место! Правда, Иван Михайлович, а? Правда?
Но Иван Михайлович был довольно спокоен.
- Ночью все кошки серы, - сказал он. - При луне всё хорошо. При луне и наша петербургская Мойка поэтична. А вот днём здесь каково, посмотрим.
- И днём хорошо! Отчего же вы думаете, что это не должно быть красиво? Ведь у вас чувство красоты должно быть развито очень сильно. Если вы архитектор, то вы форму должны ценить больше чем кто-нибудь.
- Да я ценю, - слабо отозвался Иван Михайлович.
- Что в вас чувство к прекрасному развито, - продолжал его собеседник, - я это понял потому, как вы разговаривали с этой гувернанткой, с этой барышней, что едет здесь в третьем классе. Я не поклонник брюнеток, но отдаю справедливость характерности её лица. Я видел, как вы смотрели на неё, как говорили, как следили за ней глазами.
- Постойте, Алексей Иванович, - остановил его архитектор. - Почему же, если мне нравится наружность Татьяны Юрьевны, то должны нравиться и горы Босфора?
- Потому что, - опять захлебнувшись, и как-то пригибаясь к земле, заговорил Алексей Иванович, - потому что красота равномерно разлита в природе, - и одинаково чувствуется и в женщине, и в небе, и в дереве, и в воде, - и во всём, что носит на себе хоть след поэзии.
- Ну, вы смотрите на всё под углом, - засмеялся Иван Михайлович. - Поэты все в шорах - не видят, что делается вокруг них, а вперёд глядят через розовые очки.
Алексей Иванович откинул голову назад, и посмотрел на архитектора влажными глазами.
- Нет-с, нет-с! - заговорил он. - Во-первых, я не только поэт, но и бухгалтер, бухгалтер банка, человек сухих цифр, сухих отчётов, сухих балансов. Но как поэт, поверьте, я менее в шорах, чем кто бы то ни был из вас. Я вижу, чувствую, ощущаю каждую струйку, каждый шелест листа. Всё находит во мне отзвук. Может быть я плохой стихотворец, но в душе я поэт, и душа моя всеобъемлюща. У меня душа, как губка: она впитывает в себя всю влажность, что вокруг неё, и суха только тогда, когда вокруг неё сухо, когда она окружена дебетами и кредитами. А когда я вижу ребёнка, женщину, водопад, - вот такой месяц, с таким отсветом в воде, - я тогда как Аргус - смотрю сотней глаз, вижу всё - в водах и под водою - и всюду творю себе кумир. Я, назло всем - древний грек - чту форму, люблю форму, молюсь форме - и говорю, что прекрасная душа живёт только в прекрасной форме.
Бухгалтер говорил всё это с жаром, поворачивая своей жилистой шеей, размахивая руками, и встряхивая головой. Он сам был далеко не прекрасен. И ноги, и руки его были жидки, - череп четырехугольный, заострённый к затылку; глаза светлые, голубые, навыкате. Но в них, наперекор его речам, светилась такая доброта, такая незлобливость, такое ласковое, тихое смирение, что казалось прекрасная душа только по ошибке попала в такое некрасивое тело. Зато его спутник был совсем в другом роде. Архитектор был мускулист, высок, гибок. Темно-серые глаза были проницательны, и часто вспыхивали. Он был выше бухгалтера почти на голову, и мог поднять его одною рукой. В его движениях была самостоятельная уверенность и спокойствие. Он, по-видимому, был человек сдержанный, и умевший управлять сам собою.
- Вот ваш родственник, - продолжал бухгалтер, - этот приличнейший из приличнейших прокуроров, что цаплей двигается по пароходу, с таким видом, точно и здесь хочет учредить за всеми свой прокурорский надзор, - вот этот господин никогда не воспримет красоты: ему область искусства так же чужда, как мне лужение кастрюль.
Архитектор засмеялся.
- Вы увлекаетесь, - сказал он. - Во-первых, мой почтённый родственник Анатоль Дожитков ещё не прокурор, а только товарищ прокурора, - хотя из самых рьяных, - я ему в будущем пророчу должность министра. А во-вторых, он прекрасный скрипач - и потому ничто прекрасное ему не чуждо.
Алексей Иванович схватился руками за перила, и откинув голову назад уставился на небо.
- Вы шутите! - взволновано заговорил он. - Да разве человек, играющий на скрипке, может иметь нервы? У него якорные канаты, - если они выдерживают ежедневно это нытьё, вытьё и протяжный писк скрипичного смычка. Когда играют на этом инструменте, мне кажется, что по мне водят калёным железом. Единственное достоинство в скрипке - что она свободно входит в каждую печь и сгорает дотла, на что совершенно неспособен тромбон. А что касается судейского звания, то мне кажется, между прокурором и его помощником меньше разницы, гораздо меньше, чем между палачом и помощником палача. Вы, пожалуйста, не сердитесь, что я так резко говорю по поводу вашего родственника…
- Пожалуйста не стесняйтесь, - сказал Иван Михайлович.