VIII
В самый разгар веселья в гостиную вошла горничная с докладом:
- Барин, рабочие пришли.
- Какие рабочие? - спросил Заверткин.
- Дозорный, сторожа и еще один.
- Сейчас выйду.
Горничная ушла.
Заверткин оставался после доклада горничной среди веселящихся гостей еще с полчаса, а затем уже вышел в переднюю к рабочим.
Здесь, при его появлении, дозорный, высокий, с военной выправкой, с большой седой бородой, в желтом пальто, выступил вперед и вкрадчиво доложил:
- Барин, мы Швецова у дров взяли…
- Не у дров, а на дороге, - перебил его, тоже выступая вперед, невзрачный, с лохматой головой, бойкими карими глазами, длинной черной бородой, в синем с опояской армяке рабочий Швецов.
- Как? Швецова? - громко переспросил Заверткин.
- Так точно, - подтвердил дозорный. - Иду я после пожару и вижу - человек на камне сидит. Подхожу - Швецов. Ты, говорю, что делаешь? Ничего, говорит, сижу…
Заверткин круто повернулся и пошел в гостиную.
Здесь он сообщил, что дозорный привел поджигателя. И, довольный, ликующий, снова направился в переднюю.
Глушков стремительно выбежал за ним. Вслед за Глушковым повскакали с мест остальные и тоже пошли в переднюю.
Все они столпились у дверей и внимательно слушали допрос.
- Зачем ты был у дров? - резким тоном допрашивал Заверткин.
- Я, барин, с поля шел, - объяснял Швецов. - Лошадь в поле водил. Вот и узда.
При этих словах он судорожно вынул из-за опояски узду, демонстративно потряс ремнями перед собой и с жаром продолжал оправдываться:
- Вот видите! С поля шел. Сел отдохнуть около дороги, а ваш дозорный да сторожа подошли и взяли меня. У нас, говорят, пожар был. Ступай к управителю. А я и сном дело не знаю.
- Зачем у дров был?
- У дров не был. Напрасно это говорят. На камне около дороги сидел. Если бы знал, что у вас пожар был, так я далеко бы обошел, лишь бы в подозрение не попасть. Сам себе не враг.
- Вы где его взяли?
- У дров сидел.
- Не у дров, а около дороги. Дорога проходит мимо дров. Шел и присел отдохнуть. Чего зря говорить.
- Где вы его взяли?
Дозорный замялся, посмотрел на стоявших сзади него сторожей, упорно молчавших, и нерешительно ответил:
- Сидел.
- У дров сидел?
- Недалеко.
- Спички есть у него?
- Не обыскивали.
Швецов лихорадочно начал развязывать опояску и забормотал:
- Нет ни спичек, ни табаку, хоть обыщите.
Глушков подошел вплотную к Швецову и, грозя пальцем, сердито сказал:
- Ты, молодец, смотри, живо сподобишься в Сибирь!
- Что смотри-то?.. - с раздражением ответил Швецов. - Человек с поля шел, а ваши сторожа поймали и таскают по начальству. Ни в чем не виноват.
- Отведите его к уряднику, - распорядился Заверткин, обращаясь к дозорному.
- Барин, ночь на дворе, а вы человека мучаете! - взмолился Швецов.
- Урядник разберет. Проваливайте! - крикнул Заверткин.
- Вот наказание-то! - воскликнул Швецов.
- Что разговаривать, пойдем! - сказал дозорный.
Дозорный, сторожа и Швецов направились к выходу, а веселящаяся компания возвратилась в гостиную.
- Дело как будто раскрывается, - говорил Заверткин.
- Мы не ошиблись, - вторил Глушков. - Поджог был. Уж это наверно.
Мария Васильевна тоже внесла замечание:
- Вот вы, - сказала она Глушкову, - говорите, что я полемизирую с вами. Но я должна сказать вам, что вы голословны. У вас одно предположение, а улик - никаких. Удивляюсь, как можно ни с того, ни с сего взять человека и водить по начальству, допрашивать… Я бы протестовала самым энергичным образом.
- Не беспокойтесь, - возразил ей Заверткин, - следствие все выяснит… Я отправил его к уряднику, а тот разберется.
- Я сильно подозреваю, - сказал, смеясь, Глушков, - что Мария Васильевна состоит в рабочей партии…
Заверткин его перебил:
- Забудемте, господа, эту неприятную историю. Прошу выпить и закусить.
- Сейчас будет готов ужин, - заявила Елизавета Ивановна.
- Прошу, господа, прошу! - повторил Заверткин.
И снова все начали выпивать.
И веселье их больше ничем не омрачалось.
IX
Через несколько дней после первого посещения Голосовых Юношев вторично пришел к ним. На этот раз он избрал вечерний час. Но самого Голосова опять не застал дома и снова был принят Марией Васильевной.
С большим смущением в душе он переступал порог дома Голосовых, боясь, что Мария Васильевна обижена предложением уехать с ним от мужа, а Олимпиада Алексеевна, если ей удалось подслушать разговор, настроена совсем враждебно к нему.
Но дверь ему открыла прислуга. Олимпиада Алексеевна не показывалась, а Мария Васильевна встретила его чрезвычайно любезно, пригласила в гостиную и, усадив на диван, сама села против него в кресло, стоявшее у преддиванного стола.
Она в момент встречи с ним тоже чувствовала легкое смущение, навеянное воспоминанием о его признании и предложении.
Но после первых же слов взаимного приветствия гнетущее чувство мгновенно покинуло их обоих, и они снова вели беседу непринужденно и искренно.
- Дома ли Иван Ефимович? Я пришел для переговоров об устройстве спектакля. Мы условились с Иваном Ефимовичем.
- Он ждал вас сегодня. Говорил, что будем роли читать. Но его экстренно вызвали в больницу. Обожгло, говорят, рабочего Ковалева…
- Ковалева?.. Как жаль! Сознательный рабочий… И душа у него хорошая…
- Вот как.
- Он - литейщик, начитанный, умный, трезвый. Среди рабочих весьма популярен. Известен под кличкой "Выкладчик". Это значит сочинитель.
- Как сочинитель?
- Случится что-нибудь экстраординарное - он тотчас сложит стихи.
- Вот как.
- Был инженер Иллеро, гуманный, не штрафовал рабочих, и был земский начальник, народник, Акаро, оправдывавший на суде крестьян по протоколам за лесные порубки около пашен и покосов. Ковалев и сочинил стихи:
Инженер Иллеро
Не штрафует ничего,
А судья Акаро
Не карает никого.
Есть у него стихи, где описывается, как добывается в руднике руда, как заготовляются в лесу дрова и уголь, описан весь процесс обработки металла на заводе, и в заключение выражается слава труду… Но я не так бы написал. Все мы живем в заколдованном кругу производства железа и страшно порабощены железом. Промышленность оживляет край и делает его жизнь интенсивной, но заводом расхищается природа, а рабочие калечатся, надрывают силы и здоровье. Железо полезно людям, оно облагодетельствовало мир, но там, где его делают, слышатся стоны, гибнет все - природа, люди…
- Вы - поэт, - сказала Мария Васильевна.
Оба помолчали, отдавшись размышлениям, а затем Юношев снова продолжал:
- Жаль мне Ковалева. Хороший, симпатичный… О рабочих говорят, что это тупой, грубый и развратный класс людей. Это неправда. Среди рабочих много людей, которые умеют понимать, мыслить и чувствовать…
- Конечно, все люди как люди…
- Мы слишком чуждаемся рабочих, и они от нас далеки, то есть в свою очередь чуждаются нас. Хмурыми их делает тяжелый труд, скудный заработок, нужда… Но я знаю, что и они тоже стремятся жить высшими интересами, верит в добро, в справедливость, в людей… И это при том, когда в их жизни столько лишений, нужды и горя!..
Он умолк и внимательно посмотрел ей в глаза, как бы желая заглянуть и в ее душу, а затем робко и тихо сказал:
- Мария Васильевна, позвольте вернуться… к объяснению с вами…
У нее в глазах блеснул огонек, лицо зарделось, она метнула вспыхнувший взор на него и тихо заговорила:
- Я много думала. Ничего хорошего не выйдет. Лучше всего - простая дружба. Я недовольна настоящей жизнью. Но, если брошу мужа и сойдусь с вами, моя жизнь мало изменится. Знаю, что в общежитии всякий мужчина ставит себя в привилегированное положение над женщиной. Терпеть унижение от вас или от другого для меня - безразлично. Если хочешь освободиться, то нужно быть независимым ни от кого.
Юношев выслушал ее с упавшим сердцем, и каждое слово ее речи ложилось камнем на его сердце. Чтобы не выдать себя, он быстро сорвался с места и, протянув руки, смущенно забормотал:
- Надеюсь, вы… поймете… Я был искренен… Понимаете… До свидания!
Она долго пытливо смотрела на него, а он, волнуясь, сжимал ее руку и пятился к двери. Проводив его до передней, она возвратилась, села на диван, где сидел он, и думала:
"Как смутился! Волнуется… Очевидно, любит… Говорит обо всем… Раскрыл всю душу… Чуткий, отзывчивый, хороший!.. Но уйти от мужа и сойтись с ним было бы безрассудно. Если нужна эмансипация, так эмансипация полная!"