Мария Васильевна обернулась и, желая оказать что-нибудь, не раздумывая, безотчетно произнесла:
- Скучно тянется время. Точно не живешь, а проводишь день за днем, как во сне. Нет у нас общественной жизни. Вот это плохо….
Нина Петровна презрительно взметнула на нее глазами и резко сказала:
- У меня вон четверо ребят, так некогда скучать… Возишься, возишься с ними - дня недостает…
Елизавета Ивановна, поддерживая единомышленницу, таким же тоном отозвалась:
- У меня все время уходит на хозяйство. Везде нужно досмотреть, обо всем позаботиться…
Мария Васильевна молча, не глядя на них, села на стул.
С минуту царило тяжелое молчание.
- Давайте выпьемте еще по чашке чаю, - предложила хозяйка обеим гостьям.
И снова начали, изредка перекидываясь короткими фразами, пить чай.
VII
Врач Петров возвратился первым с пожара.
- Пожар потушен, - сказал он. - Сторожа его заметили раньше нашего и вытребовали пожарных. Я вернулся, не доходя до места пожара.
- Что горело? - опросила Елизавета Ивановна.
- Заводские дрова.
- Где же остальные? - осведомилась Нина Петровна, чувствуя животный страх за мужа, нелюбимого, как она знала, рабочими, которые на пожаре легко могли причинить ему какое-либо зло.
- Сейчас все вернутся, - успокоил ее Петров. Вскоре шумно вошли в комнату Голосов, Глушков и Заверткин.
Сели, кто где мог, и не переставали шуметь.
- Надо завод остановить, - злобно кричал Заверткин, - остановить да проморить всех хорошенько, тогда не будут поджигать.
- Да, черт возьми, пожар мог бы быть здоровенный! - трагически восклицал Глушков.
Мария Васильевна вмешалась в разговор:
- Вы, господа, думаете, что был поджог? Может быть, искру от домны занесло - и дрова загорелись.
- Не может этого быть! - авторитетно возразил Глушков.
- Что же еще, как не поджог? - с горячностью вскричал Завертки. - Ничего другого предположить нельзя. Мстит какой-нибудь мерзавец за штраф или увольнение…
- Дерзкий и грубый народ! - воскликнул Глушков.
- Да, действительно, грубые нравы, - подтвердил Голосов. - Ежедневно в числе амбулаторных больных бывают избитые, израненные. Один приходит с разбитой головой, так что мозг видно, другой - с распоротым животом и вывалившимися внутренностями… И все это делается ведь под хмельком, в такую минуту, когда руки чешутся.
- Удивляюсь, - воскликнул Заверткин, - как это до сих пор полиция не просит в помощь казаков или ингушей! Это славные ребята! Где они - там смирно…
- Это было бы полезно, - подобострастно согласился Глушков. - Теперь у нас драки, стеклобитие, резня… С казаками этого не было бы.
Мария Васильевна, волнуясь, с плохо скрываемым негодованием оказала:
- Нет, господа, этой мерой ничего существенного не достигнется.
- Почему? - спросил у нее муж.
- Потому, что это - грубая сила, потому, что это - паллиатив.
Слова "грубая сила" и "паллиатив" она подчеркнула растянутым произношением.
- Это правда, - вмешался Петров. - В одном конце селения будут стоять казаки, а в другом - может происходить резня. Казаки - паллиатив.
Мария Васильевна, поддерживая опор, горячо продолжала:
- Нужно научить людей уважать себя, научить каждого уважать в другом человека, дать истинное понятие о добре и зле. Образование, воспитание - вот вопросы, около которых стоит биться.
Глушков тоном мудрого человека заявил ей:
- У нас нет школ и учителей, чтобы всех учить. Да все-то и не будут учиться. Укрощать же дикие нравы нужно…
В это время Елизавета Ивановна и Нина Петровна начали бросать в сторону Марии Васильевны иронические взгляды и предательски шептаться.
Она заметила это и, еще больше разгораясь, возразила:
- Прививайте культуру и этим будете укрощать дикие нравы.
Глушков, желая придать больше весу своим словам, от общих рассуждений перешел к фактам.
- Грубость всюду страшная. Вчера, например, сделал замечание рабочему, а он мне ответил дерзостью. Что тут прикажете делать? Вот казачок-то и нужен…
- Да, распущенность ужасная! - подтвердил Заверткин. - Когда объявили свободу, так все - на кого и плюнуть жаль - с флагами ходили, с нами козырем держались, на тачках из цехов вывозили, а теперь, как прижали их, так снова за прежнее ремесло - за пьянство да буянство. Бьют и режут друг друга. И все это творится ведь только ради дебоширства. Бьют за здорово живешь! Другие заводы из-за кризиса закрылись, рабочие по миру пошли, голодают, а наш завод действует, у нас все сыты, пьянствуют, поджигают…
Но Мария Васильевна не сдавалась и продолжала:
- Отчего грубые нравы? От невежества, от невоспитанности. Вот и нужно направлять все силы на борьбу с этим. Нужны школы, спектакли, чтения…
Глушков сделал гримасу и насмешливо возразил:
- Так-то вас и поймут эти чурбаны.
Она с еще большим пылом говорила:
- Не смейтесь… Конечно, поймут. Ведь вы не пробовали еще подать руку этим темным, но зачастую хорошим людям, чтобы так отзываться о них. Они тоже не выродки, а люди как люди.
Глушков хотел свести весь спор на шутку и шутливым тоном сказал:
- Эта миссия не для меня… Мое дело на заводе… Болваночку приготовлять да за болванами наблюдать…
При этих словах, считая свой каламбур остроумным, он громко расхохотался. Начали смеяться также Заверткин и дамы. Но врач Петров вдруг серьезно заговорил:
- Действительно, господа, знание - великая, благодетельная сила. Вы, - обратился он к Глушкову, - сказали сегодня, что японцы в полсотню лет из полудикого состояния превратились в культурную нацию. В чем же секрет такого чудодейственного превращения? Почему мы с вами не идем бить стекла? Это сделало просвещение - великий фактор к облагорожению и возвышению человека. России, пережившей столько зол, нужнее всего просвещение. Мы перешли от абсолютизма к представительному строю. Чтобы упорядочить этот строй, нужна всеобщая культура. Будет свет - будет все. Исчезнут голодовки, эпидемии, создадутся условия лучшей жизни. Теперь о рабочих. Чем культурнее рабочий, тем продуктивнее его труд. И жить легче с культурными рабочими. За границей, на Западе, это опытом доказано.
После этой речи все смутились и замолчали, только Глушков пробормотал:
- Нужен свет, да мрак кругом. И ничего не сделаете…
Заверткин, как бы спохватившись, указал на выпивку и пригласил:
- Господа, заговорились, прошу вас…
- С удовольствием! - откликнулся Глушков. - Во рту сухо стало от полемики с Марией Васильевной.
Подошли к столу, выпили и начали закусывать. Глушков сказал:
- Я, с разрешения хозяина, ввиду большого антракта, повторил бы.
- Отлично, все выпьем, - отозвался Заверткин.
Глушков взял рюмку, отошел на середину комнаты, высоко поднял руку, державшую рюмку, и торжественно проговорил:
- За искоренение поджигателей!
- А я бы другой тост произнесла… - сказала Мария Васильевна.
- Выпьемте, господа, - провозгласил Заверткин, - за хорошее железо, за тех, кто его делает, и за всех присутствующих!
- У-р-р-а! - крикнул неистово Глушков.
- У-р-р-а! - подхватили все остальные и прокричали три раза.
- После тоста нужно еще выпить, - сказал Заверткин.
И снова все выпили.
Петров подошел к столу, где лежала гитара, взял ее, начал брать аккорды и, выверив строй, заиграл польку.
Голосов направился к Елизавете Ивановне, поклонился и пригласил ее на тур. Она встала рядом с ним и положила ему на плечо руку. Он деликатно обхватил ее талию. И они, легко и плавно, выделывая ногами па, закружились по комнате.
Все остальные, весело улыбаясь, наблюдали за ними.
Покружившись минут пять, танцующие остановились, Голосов проводил даму до стула и почтительно отошел.
- Это что! - задорно воскликнул Глушков. - Вот я попробую вспомнить старинку…
И вышел на середину комнаты.
- "Барыню!" - крикнул он Петрову. Гитара загудела веселый плясовой мотив.
Глушков сделал руки в бедра, повел плечами, топнул ногой и пустился в пляску. Сначала он засеменил на носках, мягко шурша о пол, затем прошелся как-то боком-боком, начал делать ногами чудовищные выверты, начал приседать и кружиться. Казалось, что это не человек, а огромный волчок, и, если бы не дробь, отбиваемая подборами по полу, можно было бы подумать, что он носится в воздухе, не касаясь пола. Плясал он долго и, наконец, весь раскрасневшийся, с выступившим на лице потом, сделав несколько приседаний, покружился и сразу в такт музыки остановился.
- Вот, молодец! Ай, молодец! - гудел Заверткин.
Все остальные тоже восторгались и громко выражали одобрение.
Глушков, ни на кого не обращая внимания, махнул рукой, повалился на диван, достал из кармана платок, начал отирать пот и, испустив тяжелый вздох, оказал:
- Стар стал. Не так выходит, как прежде бывало. Ушло время.
И долго комната наполнялась оживленным разговором и раскатами смеха.