Вообще же урок шел очень занимательно, интересовал, очевидно, всех и даже молодого Светлова, давно привыкшего ко всяким приемам обучения, занял под конец не на шутку. Василий Андреич только теперь начал понемногу догадываться, в чем состоит главным образом преимущество этого нового способа преподавания грамоты перед прежним - "на медные деньги". Старику в особенности понравилось то, что Ельников, от времени до времени, пересыпал свое серьезное дело разговором и шутками с учащимися. Собственно урок кончился в начале девятого. Затем доктор, заключив его словами: "Так-то, братцы! и вся мудрость невелика, была бы только охота", - обратился к присутствующим с следующей речью:
- Надо вам сказать, братцы, что грамота - дело не пустое, а дело - важное. Кто грамоте выучится, тот всему уж потом может выучиться; я вот теперь лекарь, а без грамоты я бы лекарем не был. Грамотный человек сам себе голова: что захочет, то и может узнать из книжек, не прибегая за умом к соседу; грамотный человек и чужой-то голове еще пособит, коли понадобится. В книжках чего только нет: и про вашего и про нашего брата пишут, про всякое мастерство, даже про зверей, - про все пишут. Один ум, говорят, хорошо, а два лучше; ну, а что ни книжка, то и ум. Книжек же разных столько на свете, что коли и десять жизней проживешь, всех не перечитаешь, - больше, чем видимых звезд на небе. Вот даже и и про звезды можно из книжек узнать, а уж чего мудренее! Как прочитаешь этак, примерно, книжек сто, вот уж у тебя как будто и сто умов в голове. Особенно мастеровому человеку, как любой из вас, без грамоты совсем плохо приходится: всякий грамотей обсчитать его может. Мастеровой на хозяина работает, деньги вперед по мелочам забирает, - неграмотному надо, значит, всякую копейку в уме держать, чтоб не опростоволоситься, сколько потом дополучить придется. А грамотному что? Взял деньги - записал; в другой раз взял, - опять записал; в третий - тоже; при расчете-то уж ему и горя мало: только сосчитал все вместе - вот и конец весь; сейчас вернехонько и узнал, кто у кого в долгу. Бумага-то ведь, братцы, не голова: уж на бумаге что написано - не убежит, а из головы-то иной раз, пожалуй, и вылетит лишняя гривна: где все упомнишь! Хозяин хотя и пишет у себя в книге, да ему тоже доверять нельзя: он все больше на свою сторону гнет…
- Уж это как водится, - поспешил согласиться молодой плотник, сидевший на третьей скамейке.
- Не нами, брат, оно заведено, не нами и кончится, - подтвердил Ельников. - Вот тоже и по домашнему обиходу, ведь без грамоты ничего толком не поделаешь, - продолжал доктор и пристально посмотрел на женщин. - Грамотная мать сама может и детей своих грамоте учить, стало быть, лишняя копейка в кармане у ней останется; потому что мы-то еще с вами, так и сяк, проживем как-нибудь, а уж ребятишек-то без ученья оставить - все равно, что по миру их пустить: без грамоты нынче далеко не уйдешь, при всяком деле она требуется. Да и по хозяйству как без нее быть? Коли не умеешь считать, нечего и толковать, что обсчитаешься, как я вам уже и говорил. Вот тоже случаи бывают: отлучится кто-нибудь из вас, по своему делу, в другой город, - как тут жить без весточки от жены, от мужа, от ребятишек? Пожалуй, так-то дома и все прахом пойдет. А у грамотных это нипочем: разговаривают да советуются между собой письмами, будто и не врозь живут. У меня вон сколько приятелей в Москве, а я со всеми раза по два в месяц разговариваю заочно, через письма, - ну, значит, и не забываю их. А главное, братцы, грамота в кабак ходить отучит. В кабак, известно, зачем мастеровой идет, - чтоб душу отвести после работы, дома-то скучно…
- Уж это што говорить! кабак - последнее дело; а люб он нам точно што со скуки больше… и зашибешься, значит, винишком, - снова поспешил согласиться тот же плотник.
- Да так, брат, в другой раз зашибешься, что, пожалуй, и в больницу к нам угодишь, а то и на тот свет, - опять подтвердил Ельников. - А грамотного человека какой прах в кабак понесет? - продолжал он с особенным увлечением. - Грамотному дома любая книжка больше расскажет, чем все кабацкие сотоварищи. Не захочется самому, с устатку, приняться за книжку, так все равно женушка может почитать, а ты, знай себе, лежи на лавочке, послушивай да похваливай; и разговоры у вас разные пойдут с хозяйкой… как река польются. А так-то больше грызотня одна идет между вами да брань; тут ведь уж и до бабьей косы недалеко - как раз ухватишься…
Долго еще говорил Анемподист Михайлыч, в таком же тоне, о важном значении грамоты, все шире и шире развивая свою мысль и то и дело наглядно поясняя ее примерами. Речь его сильно подействовала даже на Василья Андреича. Теперь старик уж не предложил бы сыну давешнего вопроса: "Да им на что же, парень, грамота-то?" Что же касается рабочих, то они, кажется, согласились бы всю ночь просидеть так, слушая доктора. Несмотря на то, что минуты две уже прошло с тех пор, как он кончил и отошел от доски, у многих все еще были навострены уши. Нечто подобное случилось и с Владимирком. Ирина Васильевна больше часу тому назад послала его в школу, чтоб звать отца пить чай, но мальчик позабыл о поручении; он все время, пока шел урок, торчал в соседней темной комнате, украдкой выглядывая оттуда по временам на отца. Александр Васильич только теперь заметил его забавно вытянувшуюся вперед фигурку и все еще полуразинутый, по обыкновению, рот.
- А! химик, здорово! - весело сказал доктор, тоже усмотрев мальчугана.
Владимирко принужден был выступить на сцену.
- А вы мне порошок-то так и принесли? - упрекнул он Ельникова, здороваясь с ним.
- Принесу, брат, принесу; извини, совсем позабыл, - смеясь, оправдывался Анемподист Михайлыч.
- Вы все забываете! Спирту мне тоже хотели принести… - допекал его мальчик.
- Ты откуда, парень, взялся? - подошел к ним Василий Андреич, обратившись с этим вопросом к сыну. - Мое почтение! - поздоровался он с доктором.
- Тебя мама чай пить звала, - пояснил Владимирко отцу.
- Да неужели у нас только теперь чай пьют? - удивился старик.
- Меня еще давече послали, да вон я их слушал… - сконфузился "химик" и указал на Ельникова.
- А мать-то там ждет: хорош посланный! - добродушно рассмеялся Василий Андреич. - Поди-ка лучше, вели самовар сызнова поставить: мы все вместе придем чай пить, - скажи матери.
- И вы придете? - тронул Владимирко доктора за локоть и, не дожидаясь ответа, юркнул из комнаты.
- Милости просим чайку с нами откушать? - как-то вопросительно и будто неуверенно отнесся старик к Анемподисту Михайлычу.
Ельников поклонился.
- Отчего бы и не напиться чайку, - согласился он.
Между тем рабочие, с которыми до того времени толковал о чем-то молодой Светлов, начали понемногу расходиться, изъявляя ему свою благодарность, кто как умел.
- Уж ты, пожалуйста, дозволь опеть-то прийти, - наивно обратился к Александру Васильичу один из них, широкий в кости кузнец, - не гляди на нас, што мы, значит, мужики… ну, и значит, не приобыкши ешо, мы тебе сами заслужим.
Молодой человек ласково успокоил его.
С этого вечера значение школы как будто выяснилось в голове старика Светлова, как будто значительно выросло в его глазах; по крайней мере он уже очень недалек был от убеждения, что сын его, действительно, не баклуши бьет, а "делает, кажись, дело путное". Василью Андреичу даже удалось растолковать это жене, насколько хватило у старика умственных сил. Что же касается самого Александра Васильича, то он мог опасаться теперь разве только посторонних, так сказать, не зависящих от него влияний на школу; помимо их, в самом существе дела, дальнейший успех ее был вполне обеспечен и не подлежал ни малейшему сомнению. Но молодой Светлов очень хорошо знал, какую силу имеют у нас эти "посторонние", "независящие" влияния…
"Дело начато… Что-то будет дальше?.." - думалось ему весь вечер.
II
ЕЛЬЦИНСКАЯ ФАБРИКА
Санная дорога только что стала. Морозило слегка. Вечерние тени начали уже кой-где ложиться на снегу, придавая ему синеватый оттенок; хотя солнце еще не закатилось, но оно стояло довольно низко, и лучи его с каждой минутой все больше и больше утрачивали свою живость. К Ельцинской фабрике подъезжала рысью почтовая тройка. Из повозки задумчиво посматривали по сторонам, куря манильские сигары, Светлов и Варгунин, оба закутанные в теплые енотовые шубы. Впереди, по дороге, чинно прохаживались вороны, поклевывая от времени до времени рыхлый снег; вспугнутые лошадьми, они на минуту взлетали и потом снова принимались за свою мирную прогулку.
- Ну, вот мы и Ельцу переехали; теперь до фабрики рукой подать, - пояснил Матвей Николаич своему спутнику, когда повозка их миновала ветхий мостик, перекинутый через небольшую извилистую речку.
Светлов стал молча вглядываться вдаль. Минут через пять он явственно различил первые домики деревни.
- Что, батенька? бьется небось сердчишко? - спросил у него Варгунин, широко улыбнувшись.
- Да как вам сказать, Матвей Николаич? И бьется и не бьется - как хотите; во всяком случае, не берусь изобразить вам состояния, в каком я нахожусь теперь: что-то совсем новое шевелится во мне… - молвил Александр Васильич, продолжая задумчиво смотреть вдаль.
- Это бывает, - согласился Варгунин и тоже умолк.