Варгунин искоса посмотрел на него и смущенно умолк.
А дело школы между тем шло своим порядком. Усерднее всех работали для нее сам Светлов, Лизавета Михайловна и Ельников; кроме того, были приглашены к урокам двое молодых учителей ушаковской гимназии, только что перед тем приехавшие из Петербурга и довольно тесно сблизившиеся с Александром Васильичем. Сходясь с ними, Светлов очень хорошо понимал, что присутствие их, от времени до времени, в школе придаст ей необходимую прочность, в особенности в глазах местного учебного начальства. Сначала, впрочем, деятельность во флигеле кипела только по утрам - с детьми; что же касается воскресных вечерних уроков для чернорабочих, то на них в первое время никто не являлся. Потом Светлову удалось, через посредство горничной Маши, залучить на воскресный урок и еще трех-четырех молоденьких горничных; девушка Прозоровой тоже присоединилась к ним. Они сперва явились в школу из простого любопытства, а затем уже им понравилось и самое ученье. Но главным образом поддержке этих вечерних занятий помог Анемподист Михайлыч. Стяжав себе понемногу в Ушаковске довольно громкую репутацию "лекаря для бедных", он то и дело сталкивался в последнее время с разным рабочим людом, забираясь иногда с своей медицинской помощью в самые глухие закоулки города. Здесь, в этих пустынных закоулках, в этом темном мире невежества, нужды и, чаще всего, непосильной работы, ему удалось завербовать, наконец, сперва немногих, но зато вполне надежных учеников для светловской школы. Пример их соблазнил и еще кое-кого из подобных тружеников, так что в последнее воскресенье, когда Ельникову же и учительствовать приходилось, во флигель порядочно-таки набралось черного народа, несмотря на дождливый сентябрьский день. Под вечер Ирина Васильевна, сидевшая, по случаю воскресенья, с пустыми руками у окна, выходившего на двор, невольно обратила внимание на повторявшийся раза три или четыре скрип калитки. При новом подобном звуке Светлова поспешно заглянула в окно и увидела во дворе какого-то рабочего, - кузнеца, как ей показалось, - который недоумчиво озирался на все четыре стороны.
- Кого, батюшка, надо? - спросила она у него через форточку.
- А где тут учат? - осведомился, в свою очередь, рабочий, чуть-чуть тронув рукой шапку.
- А вон там во флигельке, батюшка, школа, - туда и ступай. А ты от кого? - полюбопытствовала старушка.
- Да мы сами от себя, - ответил рабочий и направился к флигелю.
Не успела Ирина Васильевна отвернуться от окна, как скрип у ворот повторился снова. На этот раз она увидела входившего во двор знакомого ей столяра-соседа, частенько работавшего на Светловых по домашнему обиходу.
- Куды ты, Петрович? - обратилась к нему с удивлением старушка, высунувшись в форточку.
- Да в школу, матушка, к вашему сынку, - конфузливо объяснил столяр, почесав правой ладонью затылок. - Доброго здоровья! - приподнял он за козырек новенькую фуражку.
- А тебе туды зачем? - спросила старушка, - починить, видно, что понадобилось?
- Кака, матушка, починка в праздник! Грамоте-то вот поучиться хочется… - по-прежнему конфузливо заметил Петрович и опять почесал правой ладонью затылок.
- Это на старости-то лет выдумал?! - изумилась Ирина Васильевна.
- Де она у меня еще, старость-то? Всего-то четвертый десяток ноне пошел, - как-то уже обидчиво проговорил столяр и, торопливо приподняв фуражку, тоже направился к флигелю.
- Чудеса, ребята, да и только! - шумно вошла старушка в кабинет мужа, где Оленька читала отцу какую-то книгу, - Петрович-то, сосед-то наш, - вот, что конторку-то папе делал, - поди-ка ты с ним, шути! - в школу, батюшка, Санькину поступил!
Старик не совсем понял жену.
- А ты где его, мать, видела? - спросил он.
- Да вот сейчас только во флигель он прошел; я еще с ним в форточку разговаривала; ученье, надо быть, у них там сегодня. Ба! да ведь сегодня воскресенье же и есть, ребяты, - спохватилась Ирина Васильевна. - Ну, так, так!.. так Санька и сказал, что у них по воскресеньям мужики будут обучаться.
- Я говорю, что… - хотел было что-то сказать Василий Андреич. - Гхе! - махнул он только рукой и не договорил.
Ирина Васильевна присела на диван рядом с Оленькой.
- Я бы, отец, на твоем месте, батюшка… - начала она поучительно.
- Эх, мать! уж ты-то хоть не досаждай, - с горечью перебил ее старик. - Кабы мне твое "я бы", так уж меня, однако, давно бы министром сделали. Совсем ноне свет навыворот пошел… - задумался он и минуты две по крайней мере досадливо чесал у себя волосы на лбу тремя средними пальцами правой руки так, что большой палец торчал кверху. - Эдак и сам с панталыку собьешься…
Василий Андреич встал и, наклонив голову, медленно зашагал по кабинету. Потом, так же медленно, он набил свою коротенькую трубку, закурил ее, уселся в угол и долго, с каким-то азартом, тянул из нее дым, пока она не засопела и не погасла; выколотив пепел, старик снова набил ее, опять хотел закурить, но как будто раздумал и подошел к шкафу с платьем.
- Пойду, погляжу… - сказал он, выразительно подняв брови, и стал повязывать галстук.
Спустя минут пять Василий Андреич поднимался уже на заднее крыльцо флигеля.
Здесь будет кстати заметить, что туда, дня за четыре перед тем, переселился Александр Васильич; он занял ту самую комнату, которая служила прежде кабинетом его отцу. Никакой особенной надобности в этом, по отношению к школе, Светлову не предстояло, но молодой человек просто воспользовался ею, как благовидным предлогом, чтобы разом отделаться и от бесполезного поминутного контроля стариков, порядочно-таки мешавшего ему, и от мелких домашних столкновений, неизбежных при слишком тесном сожительстве, - все это только бесполезно раздражало обе стороны; а главное - круг деятельности и знакомых Александра Васильича настолько расширился теперь, что он мог действительно обеспокоить семью, привыкшую и рано ложиться и рано вставать. Ирина Васильевна восстала было сперва против такого переселения, но потом должна была согласиться с доводами сына, что ничего позорного относительно стариков в этом нет, что ведь он не на сторону переезжает, а остается жить у них же в доме. Таким образом, дело уладилось без особенного огорчения для старушки, выговорившей, однако, чтоб стол был общий, за исключением тех случаев, когда к молодому человеку соберутся гости. Александр Васильич кстати уж нанял себе и слугу, подговорив его, кроме того, исполнять обязанность сторожа при школе
Василий Андреич с тем именно намерением и поднимался теперь по заднему крыльцу, чтобы предварительно зайти к сыну.
- А у вас тут, кажись, сборище сегодня? - обратился он к Александру Васильичу, встретившему отца на пороге его бывшего кабинета, с карандашом в одной руке и с мелко исписанным листом бумаги в другой.
- Да, сегодня вечерний урок, - подтвердил Александр Васильич
- Неужели и взаправду мужиков станете учить? - присел Василий Андреич на край дивана.
- Как же, папа: целая комната набралась, - весело сказал молодой Светлов, положив на стол карандаш и бумагу.
- Да поймут ли они чего? - заметил старик.
- Ну вот еще! Разумеется, поймут. Как же мы-то с тобой поняли? - улыбнулся сын.
- Да им на что же, парень, грамота-то? ты вот что мне только скажи.
- Как "на что"? А нам-то она для чего была нужна?
- Эка ты сравнил! - чуть не обиделся Василий Андреич. - А по-моему - ничего путного из этого не выйдет; пустое дело вы затеяли, - сказал он.
- Вот что, папа: сегодня, после ученья, Анемподист Михайлыч будет объяснять, почему грамоту необходимо знать всякому, - ты не хочешь ли, кстати, послушать? - спросил Александр Васильич невозмутимо.
- Послушать-то, парень, я, пожалуй, послушаю, да только дело то, говорю, вы затеяли непутное… Ну, а как грех какой выйдет?
- Да какой же, папа, грех может выйти? Как ты думаешь?
- Всяко, брат, случается… - молвил с тяжелым вздохом старик и, низко опустив голову, он неподвижно уставил глаза на сложенные на коленях руки.
Из бывшей залы флигелька, переделанной в классную комнату, откуда слышался перед тем только неясный говор, теперь явственно донесся грубоватый голос Ельникова:
- Начнемте, братцы, с богом…
Жаль, что Василий Андреич не был там в эту минуту: он увидел бы, с какой глубокой серьезностью перекрестились взрослые ученики при возгласе доктора.
- Вот и урок начался, - заметил молодой Светлов отцу, - пойдем, папа, послушаем.
Они скромно, без малейшего шума, вошли в классную комнату и уселись в уголку, на самой задней скамейке - единственном незанятом месте. Все окружающее сразу произвело, по-видимому, значительное впечатление на старика. Он с нескрываемым любопытством стал вглядываться в разнообразные лица рабочего люда, принарядившегося по-праздничному. Некоторые стояли сбоку, возле скамеек, и слушали, подперши левой рукой правый локоть; трое или четверо были с женами и сестрами и сидели рядом с ними. На первой скамейке Василий Андреич заметил Машу и еще двух каких-то горничных, пристально следивших за передвижением Ельниковым картонных букв и, по его вызову, громко повторявших, как и остальные, звуки той, либо другой гласной. Петрович степенно поклонился старику Светлову, когда тот взглянул, между прочим, и на него. У Анемподиста Михайловича была, как видно, очень острая память: он многих уже называл по именам.
- Ну-ка, Григорий Терентьич, скажи-ка ты мне, как вон та буква называется? - говорил, например, доктор широкоплечему кузнецу, сидевшему на самой дальней скамье. - А теперь ты, Марфа Никитишна, повтори, - обращался он к ближайшей слушательнице.