С следующего дня выздоровление Лизаветы Михайловны видимо пошло очень быстро. Покой и внимание, которыми все в доме, начиная с детей и кончая прислугой, старались окружить ее, много способствовали этому. Каждый вечер около постели больной собирался известный нам тесный кружок друзей, шли толки и споры до тех пор, пока она не начинала дремать; бывал и Любимов, но ненадолго: у него все "опасные больные на руках, изволите ли видеть", оказывались. Иногда, по желанию Прозоровой, ей передавали подробности ее бессознательного поведения в течение одиннадцати суток, причем каждый раз, как разговор касался участия Светлова в деятельности Ельникова, она украдкой взглядывала на Александра Васильича и краснела, подобно шестнадцатилетней девушке. В характере ее, однако ж, произошла значительная перемена. Нельзя было не заметить, например, что прежняя робость Лизаветы Михайловны как будто исчезла; она свободно говорила обо всем, выражалась метко и смело. Не меньше заметна была в ней теперь еще и другая особенность: в ее манерах и словах появилась какая-то порывистость, горячность, точно она спешила все куда-то, точно принимала все близко к сердцу. Даже и в мыслях Прозоровой обнаружилось нечто подобное: они получили теперь какой-то новый, более высокий, полет; большую глубину и силу. - Знаете что, господа? - заметила она однажды Светлову и Ельникову, сидевшим у ее изголовья, - это мне и самой кажется странно: ныне, после болезни, я смотрю на вас, как будто на товарищей, точно в одном университете с вами курс кончила…
И она была, пожалуй, права.
Что же такое испытывала в действительности Лизавета Михайловна? Да она и сама не могла бы ответить на это хорошенько: водворившаяся в ее внутреннем мире гармония не поддавалась никакому анализу. Но в тот день, когда Прозорова, в первый раз после болезни, выехала из дому, чтобы сделать визит старушке Светловой, - она невыразимо ясно и бестрепетно почувствовала, что связь ее с прошлым разорвана навсегда…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
МЫСЛЬ СВЕТЛОВА ОСУЩЕСТВИЛАСЬ
Наконец-то осуществилась давно лелеемая мысль Александра Васильича: вот уже третья неделя пошла с тех пор, как школа его открыта. Василий Андреич, отправляясь, по обыкновению, утром на рынок, каждый день встречает у своих ворот очень бедно одетых мальчиков и девочек, с узелками и сумочками в руках. Иные из этих детей так плохо защищены от осеннего холода, что, смотря на их съежившиеся фигурки и красные руки, старику Светлову становится иногда жутко пройти мимо без ласкового слова.
- Опять ребяты попались мне навстречу… Экие ведь все голыши какие! - сообщает он, вернувшись домой, жене.
- Да уж и холода же, батюшка, ноне стоят, как зима точно, - скажет в ответ на это Ирина Васильевна и пойдет придумывать, не найдется ли у нее и еще какого-нибудь старенького платья либо бурнуса, годных для превращения в детский гардероб.
Много уж таких платьев и бурнусов пустила старушка в ход в последнее время, соболезнуя ученикам и ученицам сына.
- Ты уж лучше все из дому-то вынеси! - нахмурившись, замечал ей муж, когда она, торопливо всунув под мышку которому-нибудь из уходивших домой детей тот либо другой плод своих неусыпных изысканий, так же торопливо возвращалась в комнаты с крыльца большого дома, куда теперь переселились Светловы.
- Это, батюшка, все равно, что самому Христу подаешь, - давала отпор старушка.
- У тебя все - Христос! Этак и Вольдюшке нашему не в чем будет скоро в гимназию ходить. Уж этот мне Сашка со своими затеями! Разорит меня парень совсем… - ворчал Василий Андреич.
Но на другой же день, порывшись у себя в старом платье, старик приносил из кабинета к жене какую-нибудь старомодную шинель, говоря:
- На вот еще… может, пригодится.
Однако, хотя и сказано в писании, что "рука дающего не оскудеет", тем не менее Ирина Васильевна, глубоко верившая этому изречению, вскоре заметила, что запас различного старья совершенно оскудел в их доме. Еше-бы, когда в школу приходило ежедневно до тридцати человек детей обоего пола! Однажды утром старушка заглянула туда минут на пять - и ничего не поняла: обучение грамоте по звуковой методе поставило ее в совершенный тупик. - Ну, уж мудрен нынче народ стал! - заметила она мужу, вернувшись оттуда, и покачала головой.
- А что, мать? - спросил, будто равнодушно, старик.
- Да ничего, батюшка, не разберешь у них: буквы как-то на доске передвигают, - мучат ли, учат ли - кто их знает. И девчонки эти и мальчишки - все знать ничего не хотят, точно и не в школе; тот спросит, другой спросит - всякому отвечай. Уж чего это Санька выдумал, право так я и не знаю!
Василий Андреич соблазнился и на другой же день сам зашел в школу. Его тоже поразило, прежде всего, свободное обращение детей с учителем, которым в тот день была Прозорова.
Лизавета Михайловна сама вызвалась нести эту обязанность, предложив Александру Васильичу свои услуги три раза в неделю, через день, и просила только познакомить ее прежде с приемами преподавания. Она усвоила все необыкновенно быстро и была теперь общей любимицей детей, в особенности девочек. Короткие, еще не успевшие отрасти после болезни, волосы чрезвычайно шли к ее заметно похудевшему лицу, хотя молодой Светлов и уверял, что с косой она была гораздо привлекательнее.
Василий Андреич пришел в школу довольно поздно и потому застал немногое. Пока он сидел да соображал, стараясь понять, в чем дело, урок уже кончился. Ребятишки, поскакав со скамеек, целой гурьбой окружили учительницу, предлагая ей наперерыв различные вопросы; но никто из них не обнаруживал особенного желания убежать поскорее домой.
Это невольно бросилось в глаза старику и чрезвычайно удивило его.
"Вишь ведь, разбойники, и домой не хотят! Мой Володька теперь бы уж давно дул из гимназии во все лопатки", - подумал он, и его точно смутило что-то.
- Потише, ребятушки, потише! - мягко унимала между тем Прозорова все больше и больше напиравшую на нею юную толпу, пробираясь, чтобы поздороваться, к Василию Андреичу, с которым она познакомилась в то время, когда была после болезни с визитом у Ирины Васильевны.
Светлов старомодно расшаркался с ней.
- Не надоедают-с? - осведомился он с обязательной улыбкой.
- Бывает грех, да что же делать - дети! - чуть-чуть повела она плечами. - Впрочем, я как-то скоро привыкла, - у меня ведь своих трое.
- Ну, эти-то не в счет-с. А и то сказать, у меня у самого тоже только трое всего, да и с теми не справлюсь…
Прозорова улыбнулась.
- Ну, вам-то, кажется, теперь приходится иметь дело только с одним, - заметила она.
- Ка-а-кой с одним! Старшие, думаете, лучше? То-о-же вертопрахи! - шутливо махнул рукой Василий Андреич и, уходя, опять расшаркался.
Дома, на расспросы жены, что он думает о школе, старик сдержанно ответил:
- Кто их знает! может, и путное что выйдет…
Однако, как ни темны были представления стариков об этом предмете, они в ту ночь уснули оба с одинаковой мыслью: "А ведь Санька-то, кажись, и вправду доброе дело делает".
Но если кто был в восторге от школы, так это - Варгунин. Звуковая метода, о практичности которой Матвей Николаич до того времени не имел никакого ясного понятия, просто очаровала его.
- Да это, батенька, прелесть ведь!.. Ведь это, батенька, сокращение времени-то какое - вы подумайте! - говорил он с жаром Александру Васильичу, раз шесть навестив его школу. - Я теперь тоже свои азбуки побоку… ну их к праху! Давайте-ка, батенька, катнемте скорее в Ельцинскую: мы там живо эти порядки устроим.
- Да вот пусть только школа покрепче встанет на ноги, - отозвался Светлов.
- Ну-с, хорошо-с. Когда же? - приставал Матвей Николаич
- Может быть, с неделю, а может быть, и с месяц еще придется подождать.
- Эка вы, батенька, хватили - с месяц! В месяц-то можно, этаким манером, всю фабрику грамотной сделать.
- Это только сгоряча так кажется, Матвей Николаич, - возразил, улыбнувшись, Светлов.
- Сгоряча-то, батенька, и надо действовать, - сказал пылко Варгунин, - а как простынет - и кусай губы!
- В этом случае я не совсем согласен с вами, - заметил спокойно Александр Васильич, - губы-то именно тогда и приходится кусать, когда слишком поторопишься; поэтому я предпочитаю идти до времени - шаг за шагом.
- Так-то, батенька, и черепахи плетутся.
- Идти шаг за шагом не значит, по-моему, плестись; напротив, это значит идти решительно и неуклонно к своей цели, без скачков, - по крайней мере я именно в таком смысле употребил это выражение. Самая суть-то ведь не в скорости шагов, а в их твердости и осмысленности, мне кажется. Войско так же идет…
- А еще лучше, батенька, как и то и другое есть.
- Уж это само собой разумеется; да ведь мало ли чего нет… У нас если даже и плестить-то к порядочной цели, так надо поминутно оглядываться да под ноги смотреть, как бы на гнилую колоду не наткнуться, либо чтоб какой-нибудь зверь ноги тебе сзади не подставил; а уж о скачках-то и говорить нечего - сейчас шею сломишь: непроходимыми дебрями ведь мы идем… - сказал задумчиво Светлов.
- На то, батенька, мы и пионеры… шея-то уж не в счет, - улыбнулся широкой улыбкой Варгунин.
- Так как же вы в девственной-то трущобе побежите, хотел бы я знать? Кто говорит о шее? да было бы за что ее ломать; не на потеху же гнилых колод она предназначается… - по-прежнему задумчиво возразил Александр Васильич.
- А вы думаете - целой донесете, батенька, вашу шкурку? - спросил Матвей Николаич, и в скулах его мелькнула ироническая улыбка.
Светлов пристально посмотрел на Варгунина.
- Одно из двух, Матвей Николаич, - сказал он необыкновенно серьезно, - или быть практическим деятелем или ходить по ворожеям…