– Да ты что, размажешь же! – вытаращила глаза она. – Да еще и руки все перепачкаешь! – Люська уверенно возвратила его руку на место, так и не дав ему ничего ощупать. – Теперь уж сиди и не рыпайся, дома все отмоешь! – приказала Люська.
Паренек, вжавшись в кресло, сидел не шелохнувшись. Крепкая броня оказалась на поверку непрочной и хрупкой. Парень совсем скукожился, вжал голову в плечи и вел себя так, как будто бы пролетел над ним с утра не голубь и не ворона, а по меньшей мере корова.
– И вправду, ты уж не тронь, милок, – вмешалась опять старушка. – А то захватаешь все ручки, а нам еще выходить, держаться за что-то надо, – окончательно прибила его она.
Останови, – взорвался наконец парень. – Здесь, здесь стань! –крикнул он водителю.
Вскочив со своего места, рванул за ручку двери. Маршрутка еле успела остановиться.
Юнец выскочил на дорогу и бросился бежать, оставляя позади разинувших рот пассажиров. Люська проводила его взглядом. Последний раз посмотрела на его стремительно удаляющуюся макушку с развивающейся шевелюрой чистых, шелковистых волос, повыше подняла сумку и наконец плюхнулась на освободившееся место. Перевела дух.
ВЕРА, ВЕРОЧКА И ВЕРУНЧИК
В кармане халата что-то брякнуло. Верочка открыла глаза, уставилась на уже залитый утренним солнцем потолок. Шевелиться не хотелось. Чувствовала себя Верочка паршиво.
"Наверно, точно так же чувствует себя корова", – подумала про себя Верочка, которой так и не удалось сомкнуть этой ночью глаз. В начальную фазу своей жизни она попадает в молочную категорию, содержится в тесном загоне, в котором нет никакой возможности увернуться от роботизированной руки для автоматической дойки, постоянно тянущейся к раздутому, с молочными прожилками вымени.
Верочка где-то слышала, что в аппарате есть сенсорные устройства для сканирования вымени и определения координат места, к которому нужно в следующий момент присобачить один из четырех доильных стаканов.
Верочка фыркнула, не отрывая головы от подушки. "Сенсорные, одно только название, – подумала она, – и никакой связи с действительностью, ни о каких чувствах, тем более коровы, речь, конечно же, не идет. Какой там! – продолжала про себя рассуждать девушка. – Тут о человеке не думает никто, не то что там о корове".
Верочка вспомнила события прошедшего вечера, в очередной раз нахмурилась, резким движением руки поправила впившуюся в плечо бретельку ночной рубашки.
И корова даже не подозревает, что этот оборудованный датчиками, отсасывающий молоко аппарат и есть ее счастье. Потому как, как только у нее исчезнет молоко, а это рано или поздно произойдет с каждой коровой – глубокая складочка залегла на Верочкином пока еще гладеньком лобике, – этот аппарат исчезнет из ее жизни и наступит завершающая фаза коровьей жизни, тут уж все закрутится совсем по-другому. Вымя, дающее молоко, на какое-то время позволяет паразитирующему на ней человеку забыть, что у нее есть шкура, которую можно содрать и пустить на портфель или несколько пар жестких ботинок. И стоит только корове лишиться молока, тут же вспомнят о том, что у нее, помимо вымени, есть и остальные части тела: лопатка, филе и огузок. Верочка, далекая от животноводства и никогда не бывавшая в цехах мясокомбината, подозревала, что этим дело не ограничивалось и в ход шло все, включая рога и копыта. Из коровьей требухи готовили разные деликатесы, а кости шли на муку и собачью кулинарию. Верочке было жаль коров. Но еще жальче сегодня Верочке было себя. В некотором смысле она чувствовала, что повторяет коровью судьбу, которую, пока есть возможность, доят и просто используют, а потом раздербанят на маленькие кусочки, после чего Верочку в единое целое уже никак не собрать. Верочка не была коровой, и ей было обидно. Верочка была довольно миловидной девушкой-женщиной слегка за тридцатник. Возраст для женщины критический, тем более если у девушки нет ни семьи, ни детей, как это было в случае с Верочкой. Опасность еще состоит и в том, что чем быстрее тикают часы, тем больше вчерашняя девушка начинает суетиться и тем больше делает ошибок. Славик как раз и был последней Верочкиной ошибкой.
К Верочке Славик прибился лет пять как. Скажи Верочке кто-нибудь лет десять назад, вчерашней выпускнице финансовой академии, что в ее жизни может появиться мужчина подобного сорта, она бы просто фыркнула и даже не стала бы пускаться в объяснения по поводу ничтожности вероятности такого события. Жизнь открывала перед ней свои удивительные горизонты, и в ней, конечно же, не было места таким, как Славик. Тем не менее назло всем законам и вероятностям Славик все-таки появился и, по иронии судьбы, занял в жизни Верочки надежные позиции. Их встреча, которая могла стать просто мимолетным, ничего не значащим эпизодом, обернулась довольно длительными отношениями. Приезжий Славик без площади и образования как клешнями вцепился в Верочку. Девушка, чуть помявшись, кстати сказать, не слишком долго, ответила взаимностью, истосковавшись по чему-то светлому и чудесному. Поначалу она закрыла глаза на то, что у Славика не было ни своего угла, ни корочки об образовании, и даже поверила в то, что любовь все-таки бывает, хоть и такая вот не книжная и не такая, какой можно похвастаться перед соседкой. И только потом Верочка поняла, что Славик не просто вцепился в нее, а присосался, как присасывается пиявка к обнаженному участку ноги. На понимание этого у Верочки ушел не один год, Славик же, пока Верочка разбиралась в себе, пошел на учебу в не очень престижный, но все же столичный вуз. Деньги на обучение дала Верочка, конечно же, взаймы, институт с наскоку не дался, и на бесплатное отделение Славику, который был далеко не вчерашний выпускник, с порядком подзабытыми знаниями, поступить не удалось. С работой у иногороднего Славика все больше не клеилось, да и необходимости в работе, пока работала Верочка, не было. Верочка набралась как-то смелости и однажды все-таки заикнулась о том, что неплохо бы найти какую-нибудь подработку. Реакция была совсем не та, на которую рассчитывала Верочка. Славик ушел в себя, замкнулся и на Верочкины нападки не отвечал. Он просто терпеливо сносил все ее выпады, все больше напоминая затравленного зверя. Верочка, видя реакцию сожителя, испугалась, сказалась многовековая боязнь русской бабы: а вдруг запьет? А Славик не пил и не курил, пальцем Верочку не трогал, и грех было портить такого мужика своим бабьим занудством. А то, как сложно иногороднему устроиться в столице, это и без того всем известно, никуда без связей не сунешься. К тому же Верочка верила, что, как только диплом будет у Славика в кармане, он сразу же найдет работу, вот тут-то и пойдет настоящая жизнь, и привалит Верочке счастья, и грести она будет его прямо лопатой, за терпение же должна быть награда? По-другому быть не могло! До окончания Славиком института Верочка к вопросу о работе больше не возвращалась, тем более что она в то время работала в банке, занимала хоть и не высокую, но все же приличную должность с окладом, которого хватало на двоих. Вдобавок ко всему ей досталась от родителей квартира, жильем она была обеспечена, над головой не капало, а Славик дарил ей такие приятные моменты, что на такую мелочь, как отсутствие у него работы, она заставила себя закрыть глаза. Не портить же себе лучшие моменты жизни! Гром грянул, когда прошло пять лет и Славик вместо диплома принес сертификат об окончании трехмесячных курсов при том же вузе, в который он якобы поступил пять лет назад. Верочка, как и положено, схватилась за голову, устроила скандал, но, куда девались деньги, которые Славик брал на оплату каждого семестра, так и не узнала. Тут же был собран чемодан и выдвинуто требование покинуть квартиру. Славик упал на пол, схватился за худые Верочкины колени и вымолил, а лучше сказать, выклянчил у нее прощение. Сердобольная Верочка, глядя на такого нерадивого, но все же своего Славика сверху вниз, скованная ниже бедер его цепкими руками, не могла шелохнуться, в груди поднялась какая-то неведомая приятная волна. Дело кончилось тем, что она разрыдалась, спустилась в плоскость Славика, то есть на пол, вдруг начала его успокаивать, вспомнив, что даже у преступников бывает амнистия.
"Неужели же я отниму у человека последний шанс?" – строго спросила она у себя, прижимая к груди хоть и безалаберную, но такую родную голову Славика.