- Позовите Ивана Анисимовича! Слышите?
Мы дали Маше все кровоостанавливающие, что у нас были.
- Нужен лед, - сказал я.
- Бегите! - кажется, кричала мне Туся.
В чем был, я кинулся на улицу. Дождь плотно стоял от неба до земли. Я бежал, как сквозь заросли, сам не зная куда. У клуба я остановился и увидел, как по темным окнам течет размытый свет фонаря, горящего через улицу, у столовой. Дом Ивана Анисимовича был направо.
Я вошел в комнату и ударился о духоту. Комната вся заросла цветами. Смешно. Тут на дворе зелень чуть ли не круглый год, зачем ее столько внутри? Она висела на стенах, стояла на полках и на полу. Как в оранжерее.
- Ноги вытирайте, - велел мне великий путешественник, вернувшись за тапочками куда-то в спальню: на мой стук он притопал к двери босой.
- Нужен лед! - крикнул я ему, не дожидаясь, пока он снова выйдет из спальни, потому что он медлил.
- Что случилось?
- Роженица, - начал я.
- Как фамилия? - спросил он, появляясь и прикрывая за собой дверь. Одной ногой он возил по полу: никак не мог попасть в тапочку.
- Не знаю.
- Откуда?
- Не знаю.
Перестав шаркать, он посмотрел на меня, как на преступника, на пьяного, на обманщика.
- Я не обманываю, - сказал я.
- У нас все роженицы на учете, - начал он, - все получают консультацию… Уварова из Лучистого…
- Одевайтесь! - умоляюще крикнул я.
- Жене лесничего рано…
- Иван Анисимович…
- Екатерина Дацюк, племянница Дацюка? - спросил он.
- Маша, - перебил я. - Она умрет.
- Какая еще Маша?
Он опять подумал, что я морочу ему голову.
- Маша, - повторил я.
- Выкидыш?
- Нормальный ребенок.
- Откуда он взялся?
- Иван Анисимович! Я все расскажу по дороге. Но он ждал, в третий раз посмотрев на меня без доверия, и я стал сбивчиво рассказывать:
- Нужен лед. Кровотечение…
- Сильное?
- Да.
- Где же я возьму лед? - Он сел. - Льда у нас не найдешь. Вот хороший случай припаять облздраву! Плакатики шлют, а холодильника нет. Мы же на задворках. У нас происшествий не бывает.
- Что случилось? - зычно крикнула из-за двери его жена, недовольная тем, что ее разбудили, как потревоженная медведица.
- Женщина родила в больнице. Кровотечение.
- Да кто такая? - донеслось из-за двери властно. - Дацюк?
- Нет, не Дацюк!
- А кто же? Лесничиха?
- Лесничихе рано.
Мне вдруг захотелось его ударить. Я стоял и мял кулаки, точно бы и впрямь собирался кинуться на него от бессилия.
- Что же вы сделали? - спросил он меня.
Я перечислил все меры, принятые мной и Тусей.
- Нет, что вы сделали? - переспросил он меня, бродя по комнате. - Вы самостоятельно приняли ребенка, а на меня хотите переложить ответственность?
- Вот именно! - сказала дверь.
Я не думал об этом. У меня закружилась голова, потому что я весь день ничего не ел. На сейнере меня угощали борщом и рыбой, но я не мог из-за качки.
- Вы придете? - спросил я Ивана Анисимовича.
Он наконец нашел сигареты на тумбочке возле цветочного горшка с зеленым облаком разросшегося аспарагуса, какие держала и моя тетка, почиркал спичкой и пустил в мою сторону струю дыма, быстро почесывая живот сунутой под пижаму рукой.
- Я пойду, - сказал я.
Пижама на нем была как на арестанте.
7
Посмотрев на небо, я понял, что такое сильный дождь. Он больно бил по лицу. В рамах киоска "Союзпечати" с тихим звоном дрожали стекла.
Почти все дома Камушкина вытянулись в одну улицу, главную, какая полагается любому городку. Но кроме нее и кроме так называемой "палубы", верхнего яруса, откуда смотрят кино, есть еще щели, ложбинки, впадинки, в которые тоже втиснулось по одному, а то и по два-три дома. В одном из таких безымянных закоулков и жил Демидов.
За калиткой я споткнулся о какой-то камень, который ему было недосуг отшвырнуть своим сапогом в сторону. А может быть, он подпирал им калитку, когда ею настырно бренчал ветер, дующий тут, говорят, по три или по трижды три дня без перерыва. Его называли как-то, этот ветер, я сейчас забыл как, - Кажется, астрахан. Он выматывал нервы, и люди от него дурели. В эти трижды три или еще на три помноженные дни - такой уж был счет ветру - по законам забытых лет прекращалось судопроизводство, чтобы избегать несправедливых решений.
И что за мысли некстати лезли в голову!
Я забарабанил в темное окно.
- Лиля? - спросил Демидов.
- Нет.
- А кто там?
- Я.
- Кто - я?
- Доктор.
Первый раз я сам себя назвал так, для быстроты.
- Ну входи!
Задвижек у него никаких не водилось. Дверь проскрипела на немазаных петлях, и вспыхнула лампочка, большая, как графин, свечей на сто с лишним. Демидов стоял возле двери в комнату в длинных трусах, босой. Небольшое помещение между входом и той дверью было и прихожей и кухней, всем вместе. Слева от меня, на гвоздях, висели его куртки, справа белела плита, а к ней пристраивался низкий шкафчик с куском клеенки наверху, заменявший, видно, и стол. От печной заслонки до полки на противоположной стене, с кой-какой посудой, тянулась веревка, и на ней сохли детские вещички: платьишко, рубашенция, чулки и прочее.
Свет был такой яркий, что я все рассмотрел, пока глаза остыли от вспышки. Памятуя предупреждение Ивана Анисимовича, я стал вытирать ноги и теперь заметил еще, что тру их о морской канат, плотно свернутый в улитку и превратившийся таким образом в круглый коврик.
- Что? - спросил Демидов.
- Лед нужен.
Он, вероятно, не понял, и я повторил.
- Кому? - спросил он.
- Ей… Вашей…
- Кому-кому?
Теперь голос его звучал больше подозрительно, чем недоуменно.
- Маше, - сказал я.
Демидов шагнул ко мне на два шага и остановился под голой лампочкой, почти касаясь ее кудрявой головой.
- Катись колбасой отсюда! - сказал он внятно, раздельно и спокойно, но глаза его из-под чуть сдвинутых и поэтому насевших на них бровей давили меня, не предвещая ничего хорошего.
- Вы не поняли! - торопливо крикнул я.
Тогда и он тоже крикнул:
- Я ее на улице подобрал!
- Какая разница? - спросил я, и мне захотелось Заплакать.
- Откуда у меня лед?
Он снова рассердился.
- Не знаю! - сказал я.
- А-а! - торжествующе протянул он, выставив вперед свою красивую сильную челюсть.
А когда я повернулся, и опять проскрипела дверь, и опять хлынул в уши безудержный шум дождя, я представил себя бессильным, как тот новорожденный, еще не названный человечек в больнице, кричащий на руках Туси, и подумал, что все мы были такими, и Демидов был таким, и Иван Анисимович, и нуждались в помощи людской, и что этот парнишечка, Машин парнишечка, мой парнишечка, может остаться без матери, и что этого допустить нельзя, и что я не знаю, как этого не допустить, и что жаль, что я не кудесник, чтобы превратить в лед камень, о который я опять споткнулся так, что чуть не упал, и я стал презирать себя, как никогда, за то, что я не кудесник.
- Доктор! - раздалось за моей спиной. - Подожди!
Окно потухло, и дом словно провалился.
Мы топали с Демидовым гуськом - он впереди, я за ним. Дорожка тут была узкой. Мы не разговаривали. Один раз он только бросил:
- Разве от этого умирают?
- Скорей! - поторопил я его.
Мне показалось, что он остановился, и я даже ткнул руками вперед и попал в пустоту. Это я приостановился, а он шел.
Я догнал его, и мы оказались на главной улице, а потом полезли на "палубу". Обычно туда забирались по дорожкам, прохоженным поколениями наискось, через склон, кратчайшим курсом, хотя для удобства имелось и что-то вроде тротуарчика с каменными ступенями, долго петлявшего туда-сюда. Незаконные дорожки были сейчас скользкими, и мы пошли мотаться по ступеням, и наконец там, наверху, возле одного дома, Демидов опять сказал мне:
- Подожди.
Я ждал бесшумной магии: сейчас вспыхнет окно, через вороха кудлатых георгинов (тут, наверху, все сажали под окнами георгины) свет упадет к ногам, Демидов исчезнет в глубине спасительного дома и вернется с полным ведром льда. Я вдруг глупо забеспокоился, что у нас нет ведра.
Магии все не было.
Демидов колотил в окно.
Он колотил громче и отчаянней, словно испытывая на прочность непробиваемую тишину дома. Я подошел поближе. Ни гу-гу. Наконец форточка с треском отлетела, и оттуда выкатился теплый, как клуб пара, голос Лили:
- Андрюша?
- Ага!
Вероятно, она давно слышала, но выдерживала характер. Теперь опять наступила обиженная тишина.
- Лиля! - крикнул он.
- Тсс! - шикнула она в ответ. - Маму разбудишь.
- Выйди!
Вот как надо обрывать угрожающие интонации.
Выйди, и все. Правильно, Андрей. Выходи, Лиля!
Я все еще надеялся.
Лиля вышла в чем-то хрустящем поверх ночной рубашки. С крыши гремела вода, пролетая по трубе, вокруг меня георгины под дождем встряхивались, как куры, шлепая мокрой листвой, но все же ломкий шелест ее замечательного плаща я услышал и догадался, что она уже вышла, хотя двери тут не скрипели.
- Лилька! - крикнула в форточку мать. - Полоумная!
Ну, сейчас ударит скандал, подумал я. Все пропало.
- Я в калошах, - ответила Лиля, и голос в комнате умолк, как будто его отрезало.
- Лед нужен, - сказал Демидов.
- Че-его?
- Да тут… рожает одна…
Лиля вдруг засмеялась: