- Один или с невестой?
- С женой.
- А меня не хочешь спросить, пущу или нет?
- Не, не хочу, - ответил Батраков, чувствуя, как собирается и твердеет в нем злость, - я ведь в свой дом вернусь.
- Это в какой же свой?
- Который отец выстроил.
- Этот, значит, твой. А мой где?
- Разберемся.
- Судиться будешь?
- Сперва въеду.
Отвечал он спокойно, но соображал уже мало что - вела злоба. Он редко закидывался, но теперь так случилось.
- Дурак ты, Славка, - сказала она, - нашел врага - родную мать. Да хоть завтра въезжай. Хочешь, комнату бери, хочешь, две, оставишь мне верандочку, и спасибо. О себе, что ли, забочусь?
Батраков молчал, злость быстро уходила, но что сказать, он не знал: настраивался на другое, на борьбу, на скандал, на долгое враждебное противостояние. А теперь, похоже, бороться было не с кем. Вот только надолго ли хватит материной покладистости?
- Может, она и хорошая баба, - задумчиво двинула бровями мать, - это тебе видней. А вот какие она прошла огни и воды, это ты у меня спроси. Это, сынок, не спрячешь. Ну, женишься, ладно, мешать не буду, пропишу. А дальше? Что дальше-то будет, думал?
- Ну, нравится она мне, - угрюмо объяснил Батраков.
Мать помедлила и развела ладони - смирилась с его решением:
- Раз так, приводи. Кстати, пошли, дам тебе чего теплое. А то погода, вон, видишь… Еще простынет, не дай бог, будет у тебя жена мало что веселая, так еще и хворая.
Батраков зашел с матерью домой, взял кофту, плащ и зонтик.
- Когда придете? - спросила мать.
- Спасибо, мам, - сказал он, - но пока не знаю. Подумать надо, как лучше. У тебя характер, у меня характер, у нее характер… Я вообще-то прикидывал - может, лучше уехать куда, новую жизнь начать на новом месте.
На дворе зашуршало тихонько, дождь - не дождь, не поймешь. В открытую фортку слышно было, как рванул ветер. Перед окном, мазнув красноватым, косо пронеслись слабые, жухлые листья.
- Совсем осень, - сказала мать. Она вздохнула, медленно покивала, словно соглашаясь сама с собой, и села на табуретку в сенях. - Может, и прав ты. Поживи, присмотрись. Когда своим домом, виднее. Куда думаешь-то?
- Не знаю пока. - Он так и стоял с зонтиком под мышкой.
Она сидела сгорбившись, глаза будто в пыли, голос усталый:
- Дедов дом так и стоит заколочен. Пять лет уже. Если кто не спалил. Вот и поезжай… Она-то деревенская?
Батраков кивнул, но без большой уверенности. Была вроде деревенская, а какая сейчас, это видно будет.
- Земля там хорошая, - сказала мать, - усадьба, сад, если не посох.
Материна идея Батракову понравилась. Но он пока что не решился говорить за двоих. Поэтому осторожно пообещал…
- Обмозгуем…
Конец осени выпал не теплый, но сухой, дни стояли чистые, солнечные. Мать помогла приодеть Татьяну к зимним холодам, Батраков взял два отгула и поехал с невестой в ее родные места вызволять документы и дочку Аленку.
Татьянина родина лежала сразу за шоссейкой, от станции километрах в полутора. Место было красивое, овражистое, с небольшим леском и выгнувшимся подковой озером. Но и здесь, как в родном поселке Батракова, казенно торчали торцами к шоссейке несколько пятиэтажек - серыми неряшливыми панелями они лезли в глаза и давили окрестную красоту.
Пока шли, Татьяна мрачнела и мрачнела. За пятиэтажками, где начинались разномастные частные домики, остановилась и опустила свою торбочку на сухой травянистый бугорок.
- Здесь, что ли? - спросил Батраков.
Она молчала.
- Куда идти-то?
- Не могу, - сказала она.
- Ну, чего ты? Договорились ведь.
- Стыдно. Боюсь.
- Все равно же надо.
- Чего я ей скажу?
- А чего говорить? Войдем, и все. Сами увидят.
- Ага! - бросила она раздраженно. - Привет, мамаша дорогая, давно не видались. Так, что ли?
- Ну, я сам скажу. Пошли.
- Чего ты скажешь?
- Что надо, то и скажу.
- А к ним, - крикнула она и мотнула головой куда-то в сторону, - к ним не пойду! Вот убивай - не пойду!
- Туда сам схожу, там ты и не нужна, - твердо, как мог, пообещал Батраков, но решимости голосу все равно не хватило. Там дело предстояло тяжелое, тяжелое и грязное. Но и избежать его никак не получалось: дочку Аленку надо было выручать.
Дверь была не заперта, и стучать не стали - Татьяна, правда, держалась сзади, но Батраков рассудил, что при всех деталях она не в чужой, а в родной дом возвращается. В родную же дверь не стучат. Татьянина мать, к двери спиной, стирала, таз с мыльной водой стоял на табуретке. На улице было еще довольно светло, но в доме сумеречно, и громоздкий старый телевизор выделялся серым мерцающим пятном: полный человек в четверть голоса рассказывал про сельское хозяйство.
Батраков кашлянул. Мать не услыхала. Как ее зовут, он в зашоре не поинтересовался, а теперь было неловко. Но делать нечего, наклонился к Татьяне и спросил шепотом.
Та молчала, как в столбняке. А вот мать на шепот обернулась.
Мать смотрела на дочь, дочь на мать. И - ни слова. Потом женщина вытерла руки о передник и спиной привалилась к шкафу. Ростом она была пониже Татьяны, но из-за тяжелой фигуры и больших, с грубыми пальцами, кистей казалась крупнее дочери.
Батраков вспомнил обещанное.
- Вот, мамаша, в гости приехали, - сказал он шутливо, - принимайте.
Женщина все молчала. На вид ей было к шестидесяти, а сколько на деле, Батраков не знал. И не мог понять, похожи они с Татьяной или нет.
- Загулялись немного, зато теперь… - продолжил он в том же тоне.
Но тут женщина нетвердо пошла вперед. Сейчас заплачет, испугался Батраков. Но она не заплакала. Она подошла к Татьяне и открытой ладонью с силой хлестнула ее по лицу.
- Сволочь паскудная, - крикнула мать, - сука!
Батраков от неожиданности тоже закричал:
- Да вы что, мамаша?!
И заговорил, торопясь, чтобы мать не успела снова замахнуться.
- Мы же по-хорошему, женимся, за паспортом приехали, расписаться…
- Сука, - сказала мать уже спокойно, и это вышло еще страшней, - я ведь уже в розыск подала, фотку распечатали. Отец все забросил, в область ездил, сейчас, вон, в Москве. Думали, лежит где в болоте убитая, хоть бы тело отдали похоронить. Ох, сука…
- Мам, - забормотала Татьяна, - ну что ты, мам…
- Со двора чтоб не вылазила! - крикнула та. - Что людям скажу? Сестру бы хоть пожалела, ей еще замуж выходить. Уж лучше бы правда тебя кто-нибудь…
Татьяна стояла, опустив голову, растерянная и жалкая, Батраков и не думал, что она может быть такой. Он не выдержал, вступился:
- Зря вы, мамаша. Ну, ошиблась, каждый может ошибиться. А теперь все будет по-другому.
Мать словно впервые заметила его, оглядела медленно и бросила дочери:
- Нашла блаженного…
Потом она все же отошла, чуть помягчела, и стало видно, что не так уж она и стара, лет сорок пять, наверное. Молча накрыла на стол, нарезала хлеба, сала. Но видно было, что Татьяну не простила и прощать не собирается: миски с толченой картошкой ставила рывком, не глядя, словно собакам швыряла. И сама за стол не села.
Батраков, привыкший ко многому в жизни, в том числе и к женской злости, вежливо благодарил, ел спокойно и все хвалил. Кончилось тем, что мать все же поинтересовалась:
- Ну, а ты кто ж такой будешь?
- У меня, мамаша, шесть специальностей, - ответил Батраков и рассказал про все шесть. Женщина вздохнула и посмотрела на него с жалостью, что Батракова не обидело и не огорчило: не важно, как смотрит, важно, что от Татьяны отвлеклась.
Пришла младшая Татьянина сестра, удивилась, даже обрадовалась, но обнялась сдержанно и малость брезгливо - подставила для поцелуя скулу. Батракова она восприняла спокойно, спрашивать ни о чем не стала, но, уходя в другую комнату, пренебрежительно хмыкнула в дверях.
Татьянина мать, как и его собственная в первый вечер, спросила, вместе им стелить или отдельно, и Батраков тоже сказал, что отдельно. И опять в глазах женщины шевельнулась жалость:
- Дурак ты, парень. Пользовался бы тем, что есть, другого от нее все равно не дождешься.
Татьяна сидела, будто разговор не о ней.
Ему постелили в теплой пристройке. Ночью невеста пробралась к нему, скользнула под старое, в прорехах, ватное одеяло. Батраков стал ее успокаивать, уговаривал не обижаться на мать. Татьяна тихо засмеялась и зашептала ему в ухо:
- Стасик, радость моя, да не бери в голову. Думаешь, переживаю? Ну, дала по морде, выполнила родительский долг. Первый раз, что ли? Я ведь для них давно отрезанный ломоть, чем я дальше, тем матери лучше.
- Мать все же, - возразил Батраков. - любит тебя.
Татьяна усмехнулась и сказала убежденно:
- Меня в этой жизни любить некому. Вот если только ты не откажешься.
- Я-то не откажусь, - заверил он. Подумал, что самому спрашивать не надо, но все же спросил: - А ты?
- Что я, совсем уж дура?
Прижалась к нему, заласкала, места нецелованного не оставила и неслышно прокралась назад в дом.
Вытащу, думал Батраков, из всего вытащу. Ведь хороший человек, ну как они все не понимают? Ну, надурила, да. Зато человек какой. Где еще такую найдешь? За всю его жизнь только две таких и было. Галия да она.
Опять вспомнился маленький поселок при новой станции, весь из сборных домов, голое, жалкое, крохотное кладбище - могила Галии была второй. Цементную плиту положили зимой, весной она ушла в грязь, потом пришлось сверху класть другую. Съездить бы туда, обязательно надо, ведь ни разу потом не был…