11
"Дом с детьми - базар, дом без детей - кладбище" - так гласит старая пословица, и Атабек-ага спорить с ней не собирался, потому что базар нравился ему куда больше, нежели последнее прибежище человеческое.
Внуку (а точнее - правнуку) Назару исполнилось девять месяцев, а он прекрасно узнавал деда и немедленно вцеплялся ему в бороду, едва старик наклонялся над колыбелькой, которая уже становилась тесна для малыша. В этой колыбели лежал когда-то его отец, воюющий ныне где-то на далеком фронте с врагами Родины, а теперь она мала ему, Назарчику, названному так по имени лучшего друга отца, сложившего свою голову в смертельном бою.
Мерно натягивая ногой и отпуская пеструю веревку, покачивающую колыбель, старик пил чай и думал.
Не баловала его жизнь, нет, не баловала. До 1930 года он получил две пули от интервентов и одну от басмачей. Четвертая досталась жене. Басмач - он как волк, как фашист, как каракурт; для него неважно - старик, женщина, ребенок; не зря их так ненавидели в округе, хотя и боялись. А Атабек не боялся, вот и получилось, что овдовел раньше положенного аллахом срока. А потом сын Батыр, на которого все надежды были, утонул в реке, в бешеной Амударье, пытаясь в буран спасти колхозную отару. А жена его, глупенькая Арзы, влюбленная в него как кошка, не выдержала горя, облилась керосином и подожгла себя, погибла страшной смертью.
Один-одинешенек остался Атабек-мерген с шестилетним внуком Керимом. И как звезда надежды, сияя на высоком небосводе, сопутствует заблудившемуся в ночи охотнику, так и Керим освещал душу Атабека, главным занятием которого стала охота. Он был подобен воздуху, наполняющему легкие, когда их иссушил летний зной, глотком воды в полуденный час пути, призывным огоньком чабанского костра в ночи.
Всюду они были вместе, Атабек не отпускал от себя внука ни на миг. Таскал его по степи и по барханам, учил различать по следам животных, кто здесь прошел и что совершилось, рассказывал о повадках и хитростях зверей учил снаряжать патроны и капканы, учил стрелять, учил выдержке, учил любить человека. Любого человека, кроме басмача или интервента. И каждое слово Атабека становилось законом для маленького Керима, он был смышленым, запоминал все, и Атабек втайне гордился внуком, хотя внешне старался не проявлять своих чувств.
Постепенно Керим взрослел, и они с дедом становились парой быков в одной упряжке, а это не так-то просто, потому что, если быки в ярме тянут не дружно, борозда вкривь пойдет Атабек понимал, что в паре с ним молодой "бычок", и налегал покрепче. Внук этого не замечал, а когда заметил, сам налег так, что дед отставать начал, и ему пришлось сдерживаться. А если говорить вообще, то жили они душа в душу и ничего не желали, как жить так же и дальше…
Потягивая за веревку от колыбели, попивая чай, Атабек-ага мысленно благодарил всевышнего: "О аллах, милостивый, милосердный, хвала тебе, что ты дал мне внука, и дал невестку - женщину с нежной душой, и дал правнука - цветок всей моей жизни. Что я стал бы делать без них? В одном ты ошибся, о всемогущий, зачем ты создал фашистов? Конечно, на земле цветы и навоз уживаются рядом, но ты создал отраву… Зачем ты создал отраву, о всемилостивый? Разве мало тебе было змей и каракуртов? Разве мало того, что слишком коротким сотворил ты человеческий век и слишком шершавым? Плохие советники у тебя, о вездесущий, отстрани их от должности, уволь их, дай им в руки лопаты, чтобы они шли возделывать землю".
Где-то неподалеку заорал ишак. Атабек-ага вздрогнул, испуганно глядя на правнука: так и есть, разбудил, проклятый, малыша! Чтоб у тебя уши отвалились!
Старик взял Назарчика на руки.
- Разбудили нас, сыночек? Ничего, мы еще поспим. А то сядем на этого дурного ишака и поскачем на нем, понукая, погоняя хворостиной. Верно, батырчик? В пески на охоту поедем, в тугаи, дичи раздобудем, а мама нам жаркое сготовит. Ух, какое вкусное жаркое!.. Да ты, однако, потненький, малыш. Или с нами что-то приключилось?.. Нет, просто испарина. Мы тебя прикроем одеяльцем… А то давай-ка я тебя полой халата своего прикрою, чтобы не просквозило… во-от так… Чайку отведаешь? Давай-ка хлебни! После сна опо куда как хорошо чайку попить…
Назарчик гукал и лопотал что-то не очень вразумительное, ловил прадеда за бороду.
Доверительную их беседу прервал приход почтальона Овез-аги.
- Достал я вещь, которую ты просил.
Покопался в сумке, извлек вырезанный из журнала рисунок самолета "Пе-2".
Атабек-ага отставил его подальше от глаз, рассматривая.
- Тут вроде два человека сидят, а Керим писал, что втроем летают.
Овез-ага поскреб в бороденке, склонил голову к одному плечу, к другому, тоже вглядываясь в изображение.
- Третий, может, не успел сесть… - Подумал немного. - А то, знаешь, сейчас кругом - военная тайна, кругом о бдительности толкуют. Может, третьего потому и не показали?
- Может, - согласился Атабек-ага, но в голосе у него было сомнение. - Садись чай пить. Зайчатиной угощу.
- Аллах тебе воздаст за доброе намерение, а только времени, к сожалению, нет засиживаться, есть еще письма неврученные.
- Нам что-то перестал ты письма от Керима носить.
Овез-ага виновато развел руками.
- Нету пока, всякий раз справляюсь на почте… Да ты жди, принесу и тебе!
После ухода Овез-аги Атабек-ага вновь принялся рассматривать рисунок. Протянул ручонки Назарчик, но старик не дал.
- Глазками смотри, миленький, ручками не надо. На этой железной птице папа твой в небе летает. Вы-соко летает! Мама твоя увидит - обрадуется… Не надо ручками, верблюжонок мой, ты лучше деда, деда за бороду хватай!
Вечером Акгуль рассматривала рисунок и так, и эдак, вздыхала.
- Не то? - осторожно допытывался Атабек-ага. - Другое надо?
- Маленькое тут очень все, дедушка, и штуки этой не видно, которую Керим держал.
- Маленькое, - сочувствовал старик.
- Может, в райцентр съездить? Там, говорят, в военном комиссариате на стенке изображения всех самолетов висят.
- Думаешь, там эта штука видна?
- Не знаю, взглянуть надо.
Назарчик захныкал, потянулся к матери.
- Проголодался, мое сокровище? Сейчас мама тебя накормит… сейчас, маленький… сейчас, мой хороший…
Отвернувшись от свекра, она развязала тесемки на вороте платья, обнажила небольшую, налитую как дыня-скороспелка грудь, Назарчик с наслаждением зачмокал, засопел.
Помедлив немного, Атабек-ага спросил:
- Так и собираешься самолет из глины лепить?
- Нет, дедушка, не самолет… Как бы это тебе объяснить. Мне нужно почувствовать себя Каримом в тот момент, понимаешь? А для этого необходимо… Ну я же тебе все рассказывала! Не найду я слов, чтобы понятней объяснить!
Он промолчал.
- Большим даром тебя аллах наделил, дочка. То, что ты делаешь из глины, под стать настоящему мастеру. Говорят, этому делу в Ашхабаде учатся… в Москве…
Снова помолчал, повозился с насвайкой, бросил под язык щепоть табака. Акгуль любовно наблюдала, как наевшийся Назарчик чмокал все ленивее, пока наконец отвалился от груди и уснул. Она осторожно перенесла его в колыбель.
- Кушать будем, дедушка?
Старик, приподнявшись, сплюнул к порогу жвачку.
- Кушай, дочка, я зайца сготовил. Надо бы сходить силки проверить, - может, рябок попался… Слушай, дочка, ты же хорошая ковровщица, слыхал… дома ткала…
- Ткала немножко.
- А если я тебе станок ткацкий сделаю?
- Некогда сейчас заниматься этим делом, дедушка.
- Оно так… Однако можно выбрать время… А то глина, она, знаешь, глина и есть…
- Вы хотите, чтобы я выткала Керима на ковре? - догадалась Акгуль.
- Наверно, на ковре это у тебя лучше получится.
- Н-не зна-аю…
- А ты попробуй, доченька. Не надо самолета, не надо этой штуки, просто лицо Керима вытки - лицо мужчины. А станок я тебе хороший сработаю… хочешь, даже вертикальный. Наши ковровщицы, по слухам, кое-где стали на вертикальных станках ткать. Я, правда, не видел таких, но можно расспросить.
- Непривычна я на вертикальном, дедушка.
- Ну и не надо. Тогда на обычном поработай. Согласна?
- Не знаю…
- Подумай, доченька… А когда Керим-джан наш вернется, мы пошлем тебя учиться в Ашхабад. Или в Москву. Будешь ты там лепить из глины. А то, говорят, из большого камня вырубают лица. Но камень - это для мужских рук, глина - она помягче…
На губах Акгуль появилась неуверенная улыбка.