- Надо разведать… - сказал Гусельников.
- Разрешите мне! - не дал ему докончить Керим.
- Нет, - возразил командир, - пойдет Сабиров. Ты пойдешь, Абдулла. Осторожненько, ящерицей между грядок. Не видать никого, а может, где-то наблюдатель сидит. До крайней хаты дойдешь, попытаешь, что и как в деревушке, в округе. Если все в порядке, дашь знак - мы за тобой.
- Понятно, командир… пусть у тебя планшетка с картой останется.
- Давай. А ты пару гранат лишних прихвати, чем черт не шутит…
Абдулла пополз. Он двигался как на учениях, по-уставному, приятно было смотреть, как он ползет: не ползет - скользит.
- Чего ты меня не пустил? - спросил у Гусельникова Керим. - Не доверяешь, что ли?
- Наоборот, - ответил Николай, - надо точно знать, кто из нас почем стоит. Тебя я уже знаю, себя - тоже, а вот Абдулла… Абдулла, понимаешь, обидеться может, если мы его в стороне держать станем, не дадим себя проявить. Он знаешь какой самолюбивый? У-у-у! Для него не столько важно то, что мы делаем сообща, сколько то, что личным подвигом, личным мужеством именуется. Понял? Вот и пусть проявляет мужество, будет потом чем похвастаться дома, перед девушкой знакомой.
- А у него разве есть? Что-то не видел я, чтобы он письма девушкам писал.
- Нет, так будет. Он, брат, человек серьезный, обстоятельный, нам с тобой не чета… Впрочем, ты тоже самостоятельный, женатый и даже палаша. Назаром, говоришь сына назвали?
- Назаром.
- Хорошее имя… Да-а, жаль Быстрова… да и вообще всех ребят жаль… Гляди, Абдулла уже с кем-то беседует.
Абдулла беседовал со старушкой.
Вдоль грядок, вдоль щелястого плетня добрался он до избы, прислушался, легонько постучал в дверь. В избе зашлепали разношенной крупной, не по ноге, обувью. Створка дверная приоткрылась, выглянула крошечная старушка в немыслимой какой-то кацавейке. Сама она была вроде высохшей камышинки, и шейка тоненькая, морщинистая, черепашья шейка. "Двумя пальцами перекрутить можно", - непонятно почему подумал Абдулла, и ему стало неприятно от этой нелепой мысли.
- Кого тебе, служивый?
- Здравствуй, бабушка.
- Здорово и тебе, солдатик.
- Немцы есть в деревне?
- Господь миловал. Два полицая - это точно, это имеются в аккурат. А немцы - так, проходящие, на постое нету. А полицаи только и знают что самогонку глушить… не обожрутся никак ею… Да ты заходи, служивый, заходи, не стой на пороге, передохнешь, кваском тебя попотчую - ссохлось, поди, в грудях-то?
- Не один я, мать, товарищи со мной.
- А ты и товарищей покликай, им тоже место найдется.
Когда по знаку Абдуллы Гусельников и Атабеков зашли в избу, хозяйка перво-наперво предложила им умыться, даже ведерный чугун теплой воды из печи ухватом вытянула, - как только управилась своими паучьими лапками, цепкая старушка оказалась.
Вымылись до пояса с величайшим удовольствием.
- Портянки сымите, ноги ополосните, - предложила Авдотья Степановна - так звали хозяйку.
Они послушались и, даже не обуваясь, босиком со двора потянули в избу. По чистым домотканым половикам прошли к столу, сели чинно, ожидая. Хозяйка, подперши щеку ладонью, а локоть поддерживая рукой, скорбными глазами смотрела на них. Спохватившись, поставила на стол большую миску вареной в мундире картошки, достала из потайного уголка ржавый от времени кусочек сала.
- Хлебом не богата, не обессудьте, сынки.
Пока они утоляли голод, она рассказывала о своих невзгодах. Два ее сына-погодка были призваны в армию почти одновременно и погибли в первые же дни войны. Потом призвали мужа - этот пропал без вести. Дочь угнали в Германию…
Она не то чтобы жаловалась, она просто вспоминала вслух; однако, расстроившись, иногда чисто русскую речь перемежала белорусскими фразами.
- Одна бяда не ходзиць - другую за сабою водзиць. Полный дом был до войны - одна головешка осталась старая. Кому я нужна? На кого порадуюсь? Кто возле меня угреется? Вы, дзетки май, яще маладыя, добраго у житти яще побачице, а мне уж радости не видать.
- Не горюйте, Авдотья Степановна, - утешал ее Гусельников, - доведется и вам хорошее увидеть: и муж отыщется, и дочка вернется.
Старушка всплакнула.
Отдохнув, они двинулись дальше. И вскоре уперлись в большак, по которому то и дело сновали автомашины и мотоциклы.
- Как по своей земле гуляют, сволочи! - выругался Гусельников.
- Эх, пулеметик бы мне май сейчас! - мечтательно сказал Керим. - Эх, пулеметик бы!
- Бросьте вы пустые разговоры, давайте подумаем, как дальше быть, - трезвым голосом сказал Абдулла. - Пешим ходом двигаться - далеко не уйдем, места людные пошли.
- Этих гадов за людей считаешь? - вспыхнул Керим.
Абдулла промолчал.
- Машину достать бы, - предложил Гусельников.
- Машину не машину, а мотоцикл не помешал бы, - более реалистично отнесся к предложению Керим. - На мотоциклах втроем они ездят - и нас трое. Можно ихнюю форму надеть. Тем более что ты по-немецки здорово шпаришь.
- А мы будем сидеть воды в рот набравши, если к нам обратятся? - высказал сомнение Абдулла.
- Николай выручит!
- При таком оживленном движении патрулей много будет, - стоял на своем Абдулла.
- Что же ты предлагаешь?
- Может, рассредоточиться… может, порознь пробираться к фронту?..
- Ну вот, Атабеков, нашлись у тебя единомышленники! - саркастически бросил Гусельников.
Керим горячо возразил:
- Нет единомышленников! Тогда, у озера, я глупость сморозил, теперь так не думаю, теперь считаю, что каждый палец - это палец, а много пальцев - кулак.
- Вот это правильно. Слыхал, Сабиров?
- Я только высказал мнение, а мнения могут быть разные, и не обязательно каждое из них - директива, - суховато ответил Абдулла. - Давайте решать с мотоциклом.
- А что решать! Дождаться одиночного, дать пару очередей - и порядок в танковых войсках!
- После такого шума на магистральной дороге? Нет, друг Керим, порядка после пары очередей для нас не будет. Но Абдулла прав - чесаться нечего, решать надо.
- Одну штуку вспомнил, - улыбнулся скуповато Абдулла. - Из детства. Мальчишки на ослах за травой в степь ездили. Возвращались поздно и частенько скачки устраивали. А мы, жившие на другой улице и враждовавшие с ними, натягивали поперек дороги веревку. Лихо они слетали со своих ослов и ничего не понимали, потому что веревку мы сразу же утягивали, - пойди разберись, что тебя сшибло. Вот сейчас бы такую штуку мотоциклисту устроить можно.
- Можно бы, - одобрил Керим, - да где найти веревку… Если бы раньше сообразить, от парашюта стропы прихватили бы.
- Связь! - сказал Гусельников.
Товарищи не поняли, а он повторил с загоревшимися глазами:
- Связь! Хоть одна нитка связи должна здесь быть? Должна! Смотрите, братцы, во все глаза - либо вдоль дороги, либо поперек замаскирована.
Он оказался прав, - Керим шел, загребая сапогами, и первый свалился, запнувшись за телефонный кабель в пластмассовой зеленой изоляции.
- Есть!
- Два добрых дела сделаем! - обрадовался Гусельников. - Мы сейчас и транспорт себе добудем, и связь фрицам подпортим. Метров триста кабеля вырежем - пусть поищут.
- Не сразу, - остановил его Абдулла. - Не станем пока панику поднимать раньше времени. Смотрите, кабель через дорогу проложен, давайте и используем его в целом, так сказать, виде. А когда мотоцикл добудем, можно будет перерезать провод и один конец за собой уволочь. Тогда очень трудно им будет порыв найти, легче новую нитку протянуть.
- Умно! - похвалил Гусельников. - Не зря тебя в штурманы определили, головастый ты мужик, Абдулла.
Они освободили провод от маскировки, чтобы легко его было в нужный момент вздернуть кверху. Серо-зеленый, он и так был мало заметен среди крошева листвы. На противоположной стороне дороги его закрепили за ствол дерева, и возле должен был замаскироваться Керим. Гусельникову и Абдулле предстояло поднять и натянуть провод, однако в последний момент командир "переиграл" - Абдуллу отправил на противоположную сторону дороги (там работы, собственно, не было особой), а Керима оставил с собой: "У тебя, паря, мускулатура покрепче".
Ждали долго. Шли легковушки, грузовики, транспорты с солдатами, бензовозы (руки чесались фейерверк приличный устроить, но сдерживались), а вот мотоциклистов как корова языком слизнула - ни одного.
Наконец затарахтел где-то вдали. И повезло, что большак на какое-то время обезлюдел.
Водитель и тот, что сидел позади него, вылетели сразу - мотоцикл шел со скоростью не меньше ста километров. А дремавший в люльке попробовал было брыкаться, но и его быстро утихомирили. Трупы оттащили подальше, присыпали тем, что под рукой оказалось. Кабель перерезали, и Керим один конец не поленился потащить в сторону, так как неизвестно, откуда пойдут связисты по линии. А второй конец они прикрепили к мотоциклу и на малом газу тащили его до тех пор, пока тащился. Ребячеством это, конечно, попахивало немножко: ведь кто гарантировал, что не застукает какой-нибудь транспорт на месте преступления… Да уж если везет, то везет до конца - поток машин на какое-то время иссяк.
В немецкой форме они чувствовали себя скованно, особенно Керим, - под мышками отчаянно жало, а брюки - неловко сказать - подпирали так, что казалось, на горбыле, сидишь. Однако все компенсировал пулемет - отличный, мощный, безотказный, с металлической лентой "МГ" - "машиненгевер" по-немецки, "машина-винтовка". И винтовки у них были машиной, и люди - машиной, и идеология - какой-то машинной, нечеловеческой.