И он двигается и смотрит. Во все глаза смотрит. Книги, книги, книги… "Капитал" Маркса, "Что делать?" Чернышевского, "Социализм и политическая борьба" Плеханова. И журналы, масса различных журналов - "Современник", "Отечественные записки", "Вестник Европы", "Русское богатство". И неожиданно - зачитанный томик стихотворений Некрасова.
Да, здесь Ленин жил перед поступлением в Казанский университет, здесь писал свое замечательное заявление в ректорат: "Не признавая возможным продолжать мое образование в университете…" Отсюда под конвоем полицейского был препровожден в тюремную камеру, а затем - в ссылку в деревню Кокушкино под надзор полиции…
- Да очнись ты, Атабеков! Выходить пора!
Уходит он неохотно, оглядываясь на комнату, где восемнадцатилетний юноша делал свои первые шаги будущего вождя мирового пролетариата. До свиданья, Владимир Ильич!..
Экзамены они сдали уверенно: их "девятка" получила высшую оценку. Полковник Брагин и комиссар Онищенко перед строем поздравили командира корабля пилота Гусельникова, штурмана Сабирова и стрелка-радиста Атабекова, объявили им благодарность и наградили суточным отпуском.
Абдулла сразу же встрепенулся:
- Едем к моим! Недалеко, километров сорок, на попутной машине за полчаса доберемся!
Керим заколебался, тогда штурмана поддержал Гусельников:
- Это в Кокушкино, что ли? Поехали, Атабеков, там тоже Дом-музей Ленина есть.
И Керим согласился.
Машина им подвернулась быстро, дорога была накатанной, и когда они добрались до темноватого бревенчатого дома с синей жестяной крышей, из трубы которого валил дым, всегда бесстрастный Абдулла приостановился смуглое лицо его вспыхнуло, потом побледнело.
Из калитки с лаем выскочила собака, лай перешел в повизгивание, собака с разбегу кинула передние лапы на грудь Абдулле, а он гладил её подрагивающими руками.
Потом, отталкивая собаку и выкрикивая что-то невнятное, на шее Сабирова повисла, болтая ногами, обутыми в козловые сапожки, и белея молочно-белыми икрами ног, русоволосая девушка.
На крылечко вышла пожилая женщина в накинутой на плечи пуховой оренбургской шали и таких же, как у дочери, козловых сапожках, сказала что-то. Девушка отпустила Абдуллу, подошла к его товарищам, поочередно поцеловала в щеку Керима и Николая. Последний поцелуй несколько затянулся, так как Гусельников, в свою очередь, вознамерился поцеловать любезную хозяйку, а та вроде бы и не возражала, лишь после строгого оклика женщины и оренбургской шали высвободилась из крепких объятий пилота и пояснила по-русски:
- Это, мама, самые близкие друзья нашего Абдуллы, его боевые соратники - стрелок-радист Керим и командир Николай. Правильно я говорю? - повернулась она к Русельникову.
И тот с улыбкой охотно подтвердил:
- Правильно.
- А меня зовут Розия, - сказала девушка. - Идемте в дом.
В доме бросался в глаза образцовый порядок. Комод с фигурными латунными накладками, кровать с блестящими шарами и горой подушек, полированный платяной шкаф, цветастый самодельный половик - все блестело новизной и чистотой. Пол был некрашен, но выскоблен до бело-янтарной желтизны. И не вдруг среди этой стерильности возник мрачнобровый немногословный хозяин с коротко подстриженной бородкой, крепко пожал гостям - и сыну в том числе - руку, представился:
- Сабир Каюмов.
Розня гремела посудой, звякала чем-то на кухне, то и дело выглядывая из-за ситцевой в горошек занавески. Гусельников переглядывался с ней и даже вознамерился идти на кухню помогать, да Абдулла придержал, за локоть, указав глазами на отца. Николай уже знал, что Розия окончила десятилетку и поступила в медицинский институт.
Несмотря на протесты хозяев, гости выложили на стол свою армейскую снедь.
- Когда приходят в гости, свою снедь оставляют дома, - упрекнула сына мать.
А хозяин сказал:
- Ладно, у каждого свои порядки.
И попытался неумелой улыбкой сгладить неловкость и двусмысленность фразы.
Гусельников тоже сделал вид, что ничего не произошло.
- Не тащить же нам все это обратно, - миролюбиво кивнул он на банки консервированной американской колбасы и бекона.
- У нас свинину не едят, - не удержался хозяин, досадливо крякнул за промашку и потянулся за бутылкой - разлил водку по граненым рюмкам.
Пошли тосты за тостами, постепенно наладилась беседа.
Как-то сами по себе собрались гости, пришедшие поздравить жестянщика Сабира и его жену с нечаянной радостью, и время промелькнуло так быстро, что Гусельников несколько раз прикладывал к уху часы - идут ли, когда пришло время прощаться. В начале застолья Абдулла, правда, обмолвился, что сутки - дело долгое, можно бы даже заночевать, а поутру, позавтракав, отправиться восвояси. Однако постепенно настроение у него тускнело, он неодобрительно поглядывал на откровенное кокетничанье сестры с Гусельниковым и на то, как свободно ведет себя Николай с Розией. Из-за стола он поднялся первым, заявив: "Пора!"
Их толпой провожали до самой железнодорожной станции. Возвращаться они хотели тоже на попутной, однако Сабир не согласился, заявив, что начальник станции его знакомый и доставит друзей сына в Казань самым наилучшим образом, в мягком вагоне. Гусельников долго жал маленькую теплую ручку Розии, она не вырывалась, лишь кивала: пиши, буду отвечать.
7
Зима была студеной. Сразу после обильного снегопада ударил мороз. Мерзли руки и ноги, холод пробирал до костей. Казалось, что сами барханы замерзли и превратились в ледяные торосы, скелеты саксаула, сюзена, черкеза, кандыма были как прорисованы тушью на снежно-белом холсте, и ветер посвистывал в их тонких, гнущихся костях.
Голодные волки, лисы, шакалы рыскали вокруг в поисках добычи, подбирались поближе к аулам, к чабанским кошам. Овцы беспокоились, не спали по ночам, резко теряли в весе. Доходили слухи, что в одной-двух отарах, где чабаны и собаки прохлопали серых разбойников, волки сильно побезобразничали - не только зарезали много овец, но и обгрызли курдюки всем оставшимся.
Так это было или нет, но колхоз снабдил всех своих опытных охотников боеприпасами и сильными верблюдами для передвижения по степи. Порох и свинец были дефицитны, однако овцы ценились дороже - это было продовольствие для фронта, и поэтому в райцентре на боеприпасы не скупились.
Получил их и Атабек-ага, хотя он и не ездил к дальним чабанским становищам, опасаясь надолго оставлять Акгуль одну. Дел, однако, хватало и поблизости, так как хищники рыскали и вокруг Торанглы.
Как-то затемно вернулся домой. Приговаривая "чек, чек", уложил верблюда, снял с седла две заячьих тушки и волчью шкуру. Собака, сунувшаяся было навстречу, заскулила, поджала хвост, попятилась к стогу сена, - это была не боевая чабанская собака, просто дворняжка, и ее трясло от волчьего запаха.
Старик приладил шкуру на распялку, пристроенную на старой, треснувшей от мороза иве, прихватил заколеневшие, постукивающие, как чурбачки, заячьи тушки, пошел в дом. Поставил ружье подальше, чтобы не задеть ненароком.
- Подстерег сегодня серого бродягу, - похвалился он невестке, раздеваясь. - Два дня караулил, а он все вокруг меня петлял. До чего хитрой всякая живая тварь стала! И нахальства набралась больше, чем надо. В прежние годы вон где аул обходили, а нынче прут напрямик, что твои фашисты. Ну да ничего, мы им спуску не дадим, как-нибудь, слава аллаху, ружье в руках держать умеем.
Акгуль тем временем бросила в оджак еще две саксаулины попрямее, подвинула ближе к огню закипающую тун-чу, насыпала, в чайник заварку, протерла полотенцем пиалу старика. Тот уселся поближе к теплу, грел сухие со вздувшимися синими венами ноги, покряхтывал от удовольствия.
- Ну и холодина нынче! Сколько лет прожил на свете, а такого мороза не видал. Климат, наверно, меняется. Старые люди говорили, что погода тоже по своему кругу идет: теплые зимы бывают, за ними - средние, потом - холодные, а там - все заново, только долог круг, сто лет ждать надо, а то и больше.
- Нам-то, дедушка, ничего, мы перетерпим, а вот Кериму каково, - посетовала Акгуль. - В России зимы не то что у нас, там, говорят, сплюнутая слюна льдинкой на землю падает.
- Ничего, дитя мое, российские морозы не один Керим терпит, от них врагам нашим еще больше достается. О наших же воинах правительство заботится. Да и весь народ теплые вещи им посылает. Мы шерсть овечью шлем, шкурки - это им и перчатки, и носки, и полушубки, и портянки шерстяные. Не волнуйся, дитя мое, тебе сейчас нельзя волноваться.
Сказав это, Атабек-ага немножко смутился, стал суетливо возиться с чайником, а Акгуль зарделась, - хорошо, что в оджаке ало полыхали дрова, румянца не заметно было. Атабек-ага, наливая в пиалу чай, думал, что в доме обязательно должна быть пожилая женщина, которая наставляет молодую, учит ее уму-разуму. Была бы жива старуха, сказала бы невестке все, что положено говорить в таком положении, да поторопилась старая вернуть аллаху взятое на подержание. Хорошо хоть, что изредка Энеджан дочку проведывает. Набат да Огульбиби забредают - они тоже женщины опытные, не одного мальца вскормили, знают, что к чему. Надо бы Кериму написать, какая радость ожидает его, да уж лучше погодить, пока родится ребенок. Вдруг да сын! Вот тогда настоящая радость для Керим-джана будет. Правда, есть такая песенка:
Сын иль дочь - решает случай.
Мальчика джигиту надо.
Сын залог благополучья.
Но - и дочь душе отрада.
Песенка неплохая, а все же лучше, если сын.