- Не надо, - сказал Заур. - Не надо больше. Поговорим о чем-нибудь другом.
- A-а, вот оно что. Такие разговоры терзают твое нежное сердце. А ты же так усиленно демонстрировал, какой ты современный, все в жизни испробовал, прошел огонь, воды и медные трубы. - Она не закрывала глаз, но ход в их глубину исчез и взгляд снова стал таким, как всегда: спокойным, лукавым, мерцающим. - Значит, не нравится? А ведь это жизнь, мой мальчик, послушал бы!
- Не хочу. Это не жизнь. Это изнанка жизни. Мне никогда не нравились такие разговоры. Да, по-моему, тебе и самой трудно об этом говорить. Оставь, что толку?
- Трудно? Напротив. Мне совершенно не трудно. - Она долго смотрела на дорогу, потом сказала: - Я понимаю Манафа. В молодости ему солоно пришлось. Содержал большую семью. А теперь, как говорится, перед ним широкое поле деятельности. Годы проходят, и он старается наверстать все, что упустил смолоду. Самое скверное в жизни - это алчность, ханжество и вранье.
Она захлебнулась сигаретным дымом, закашлялась и вдруг успокоилась.
Около Забрата они свернули на Пиршагинскую дорогу. Стоявший на автобусной стоянке мужчина, завидев "Москвич", поднял руку.
- Давай возьмем его.
- Еще не хватало!
- Прошу тебя, останови! А то разговоры у нас кончились, говорить больше не о чем. Да останови же, хоть спросим, чего он хочет.
Заур притормозил.
Мужчина был в простой полукрестьянской одежде. Рядом с ним - женщина в чадре. Едва "Москвич" остановился, мужчина схватил свою корзину и подбежал.
- Братец, - сказал он, - довезешь нас до Пиршагов?
- Давай довезем, - сказала Тахмина, - посмотри, какие они усталые.
- Ладно, садитесь, - сказал Заур.
Мужчина помахал женщине. Потом громко крикнул:
- Алимардан, иди!
Из-под навеса вышел высокий парнишка и, хромая, поспешил к машине.
- У нас только два места, - сказал Заур и, обернувшись к Тахмине, добавил по-русски: - Я могу взять только двоих. Встретятся гаишники, неприятностей не оберешься. Сама знаешь… Начнут интересоваться и тобой.
Парень доковылял наконец до машины.
- Папаша, - сказал Заур, - у меня всего два места. Только двое из вас могут сесть.
- Как двое, сынок? А что же нам делать с третьим?
- А кто этот третий?
- Третий? Мой сыночек, Алимардан. Единственный сын. Поехал в город, сдал, моя умница, все экзамены на "отлично".
Заур сделал приветственный жест.
- Поздравляю, - сказал он, - но… как быть, у меня только два места.
- Папа, - сказал Алимардан, - смотри, автобус едет…
- Слава тебе господи! А то целый час ждем. Прости, сынок, мы вас задержали.
- Ничего, ничего…
"Москвич" двинулся дальше.
- Радио работает? - спросила Тахмина. - Найди что-нибудь.
- Еще рано. Немного погодя.
Шлагбаум опустился прямо перед носом "Москвича", и он остановился как вкопанный. По ту сторону дороги тоже ждали большие грузовики.
- Не знаю почему, - сказала Тахмина, - но в последнее время я очень часто вижу во сне шлагбаум.
- Скажешь тоже! Разве может присниться шлагбаум?
- Значит, может, раз вижу. Прежде я всегда видела дорогу. Длинную-длинную. Идешь, идешь. И никуда не приходишь. А теперь вижу шлагбаум.
Вдали показался поезд. Приблизился и с шумом прошел. В этом шуме терялись обрывки слов Тахмины:
- То и дело… полосатый…
Дорожный служащий покрутил рукоятку, оплетенную толстой проволокой, шлагбаум поднялся.
Машины, стоявшие по обе стороны, ринулись вперед. Заур осторожно провел "Москвича" через рельсы.
Выехав на прямую пустынную дорогу, он увеличил скорость. В окна врывался ветер.
- Третий! - сказала Тахмина. - Ты обратил внимание, как сказал этот мужчина? Хорошее слово, правда? Я давно об этом думаю. Трудно найти слово лучше этого, а? Сколько в нем всего!
- Что-что?
- Может, смысл жизни именно в этом.
- Смысл жизни! Не надоело тебе философствовать?
- Я ведь философ, ты разве не знал? У меня и диплом есть. С отличием. Окончила философский факультет.
- Да что ты!.. Мне и во сне бы не приснилось.
- Ты же не видишь снов.
- Вижу или не вижу, неважно. Я никогда и представить себе не мог, что ты философ.
- Но почему? Впрочем, философия - и такая легкомысленная особа, как я? Да?
- Нет, я не то хотел сказать. Но, в общем, мне кажется, что философия - не женское дело.
- Нет, милый, именно женское. Ты ведь окончил геофак?
- Да.
- Знаешь, что такое диалектический материализм?
- Знаю, проходил.
- Помнишь, что такое тезис, антитезис, синтез?
- Экзамен мне устраиваешь?
- Нет, ты подумай. Первое - тезис, так? Второе, его противоположность - антитезис. Третье - синтез этих двух, так?
- Ну и что?
- А вот что: ребенок тоже третье, вернее, третий - синтез. Женщина - тезис. Мужчина - антитезис. Ребенок - синтез. Вот я тезис, ты - антитезис… - Она вдруг умолкла.
"Ну и разговорчики! - подумал Заур. - Никогда бы не подумал, что она с такими фокусами. "Ты тезис, я антитезис, ребенок синтез". Только ребенка и не хватало…"
- Ты не замечал, что в основе и религии, и философии, и самых различных концепций лежит идея тройственности, триады? Почему? Да потому, что жизнь и есть эта триада. Третий - это новорожденный, это результат. Исход. Плод. Завершение. Тех, у кого нет детей, называют бесплодными. Бесплодие! Страшное слово, не правда ли?
- Хорошо, ты столько твердишь "ребенок, ребенок", а почему у тебя нет детей?
- У меня? Ха-ха-ха! У меня? Дорогой мой, все, что я говорила сейчас, это рассуждения чисто умозрительные. Я еще с ума не сошла - иметь детей. Жизнь слишком коротка, мой друг, надо жить для себя.
- Манаф тоже так считает?
- Манаф? Нет, Манаф, наверное, хочет. Мужчинам что? Не на них падают тяготы всего этого. Разве не жаль, если я потрачу жизнь на ребячий визг? Нет, дорогой, пестовать детей - это не для меня. Вот у нас есть соседка, Медина. Я вижу, до чего ребенок довел ее. Вздохнуть не дает. И муж ее бросил…
- Бросил?
- Да. В первый же год. Через шесть месяцев после рождения малыша. С одной стороны - это подлость, а с другой - он, бедняга, просто удрал. Ребенок не давал ни минуты покоя. Плакал двадцать четыре часа в сутки.
Снова наступило молчание. Моря еще не было видно, но ощущалась его близость.
… - Когда ребенка не было, муж донимал ее бесконечными разговорами о том, что хочет малыша. Наконец однажды Медина сказала, что беременна. Он чуть не ополоумел от радости. Медина говорила, что девять месяцев он порхал вокруг нее, как мотылек. Приходил, говорит, прикладывал ухо к животу и слушал - возится ребеночек или нет. Внимательно так слушал, подолгу… Я в кино видела - крестьяне так слушают землю. Геологи тоже иногда прикладывают ухо к земле. Это правда? Ведь ты геолог.
- Правда.
- Послушай, ведь геолог должен ходить по горам, по долам. Почему ты сидишь в издательстве?
- Это длинная история. Расскажу как-нибудь… Значит, муж послушал чрево жены своей и услышал там нечто такое, от чего сбежал?
- Да нет, сбежал он через полгода после рождения ребенка. Я же тебе говорила.
Теперь дыхание моря чувствовалось явственно.
- Знаешь, Медина рассказывала, что во время беременности женщина ощущает внутри тепло ребенка. Гм… Как будто в животе носишь печечку.
- Персональная передвижная печь, запас батареи - девять месяцев.
- Не смейся. Посмотри, какими я обогатила тебя знаниями.
- Особенно по части гинекологии и акушерства. С завтрашнего дня могу спокойно устраиваться в родильный дом.
Он протянул руку, включил радио. Послышались позывные радиопрограммы "Аракс". Зазвучал женский голос: "Говорит Баку! Семнадцать часов по местному времени. Передаем последние известия. Нью-Йорк. На утреннем заседании Совета Безопасности Организации Объединенных Наций…"
…Море было похоже на неоконченный холст. Как будто художник провел всего две линии - берега и горизонта. Ляпнул кляксами скалы. И пользовался только двумя красками: голубой - для неба и моря и желтой - для песков. На этом холсте могло бы появиться еще многое. На небе - разбросанные облака, на море - пенящиеся волны. В воздухе можно было написать чаек, на берегу - разноцветные тенты, вдали - белые паруса. И всюду можно было нарисовать людей. Но ничего не было. Ни волн, ни парусов, ни чаек. Ни людей.
- Вот эта дорога ведет в Пиршаги, но ты сверни в ту сторону. Ага, вот так. Теперь поезжай. И мы приедем на то самое место.
Машина запрыгала по проселочной дороге…
- И долго мы так будем скакать?
- Приехали. Стоп.
Зубчатые скалы отделяли этот пляж от всего побережья. Место было укромное. Уединенное. Проселочная дорога терялась в песках.
Остановив машину, они вышли на песок. Тахмина сняла туфли и взяла их в руки. Ощутив голыми ногами сладкое щекотание песка, она словно попала в далекую страну - страну своего детства.
Словно испугавшись воспоминаний, она повернулась к Зауру:
- Ты фотографируешь?
- Редко. Вон аппарат, в машине валяется.
- Возьми, сфотографируй меня.
"Нет уж, милая, - подумал он. - Заур вовсе не такой растяпа, как тебе кажется. Фотография - документ. А мне подобные документы ни к чему".
Они подошли к морю. Заур сунул руку в воду.
Загорелое, медное тело переливалось мускулами при малейшем движении. Зауру самому нравилось смотреть на эту игру.
- А ты что не раздеваешься?
- Я пока не буду купаться.
- Почему?
- Не хочу.