- Проще всего было бы объяснить так: жена думает - либо он ко мне равнодушен, не любит, а потому и не ревнует, либо, по его мнению, я такая образина, что никому не приглянусь. Но это было бы слишком просто, не правда ли? - спросила она, внимательно следя за выражением его лица. - Да, это было бы слишком просто. В чем тут дело, объяснить почти невозможно. Словом, как теперь говорят, не выходи из рамок, не теряй чувство меры, но немножечко ревновать необходимо. Иначе - худо. Но бывает и еще хуже. И бывает это тогда, когда жена действительно изменяет мужу и знает, что он это чувствует, но притворяется слепым и глухим, чтоб было тихо. Тогда жена начинает брезговать своим мужем. Злость, ненависть, горе остывают, угасают, проходят, но омерзение остается навсегда. Ты не можешь больше видеть этого человека. Ты избегаешь прикосновения к нему, как прикосновения к жабе, к ящерице. Понял? - Она протянула руку к волосам Заура, но тут же отдернула. - Нет, нет, ради бога, ты еще опрокинешь машину.
- Все это для меня слишком сложно, - сказал Заур, - поэтому я и не женюсь.
- Ну и правильно… С одной стороны.
Она снова замолчала. Их нагоняли два переполненных такси. Водитель первой машины нажал на сигнал и долго не отпускал его. Заур поглядел в боковое зеркало и прибавил скорость. Задрожали стекла. Теперь машины шли бок о бок. Сидящий рядом с водителем усатый мужчина смотрел на них, улыбался, и два ряда его золотых зубов отражали солнце.
- Что ты делаешь? - сказала Тахмина. - Что за состязание? Пусть обгоняют. Поезжай как человек. Мы же разговариваем.
Заур убавил газ.
Оба такси как пули проскочили мимо, отметив свою победу отрывистыми сигналами.
- Когда я пришла на работу, я долго не могла найти общего языка с сотрудниками, - сказала Тахмина. - Мне казалось, что они страшно тупые. Один Неймат был похож на человека. Но он всегда в хлопотах, как будто на лбу у него написано: "Что делать? Как быть? Как жить дальше?" Мне казалось, что я никогда не смогу привыкнуть. Но, знаешь, время все меняет. - Она опустила стекло. - Посмотри на часы. Видишь, как летит секундная стрелка. А приглядись: заметишь ли движение часовой? Стои́т… Но через два-три часа увидишь, что она перешла на другое место. Так и человек. В детстве он быстрее меняется. Как секундная стрелка. А когда вырастает - оч-чень медленно. Проходят часы, дни, жизнь - ты и не чувствуешь, как меняешься каждую минуту, каждый час. И через два-три года вдруг посмотришь и не узнаешь себя: неужели это я?
- Ты сама так изменилась, да?
- Иногда я не узнаю себя. Как получилось, что я смогла привыкнуть к этим людям? Даже не привыкла, нет, подружилась, привязалась, сравнялась…
- Ну и что же? Подружилась, и хорошо. Разве это плохо - подружиться?
- Я и не говорю, что плохо. Дело не в том. Я к ним привыкла! Понимаешь, к их увлечениям, словечкам, шуткам, присказкам. Я знаю дни рождения их самих, их жен, детей наизусть. Я знаю их вкусы, их компании, тосты, знаю, кого выберут тамадой и что он скажет. Эх!
- Да разве это плохие люди?
- Ну что ты пристал - плохо, плохие! Ничего ты не понимаешь. Плохой человек! Хороший человек! На свете нет ни хороших, ни плохих людей. Жизнь так длинна, что ни у кого терпения не хватает быть только плохим или только хорошим…
- Ну, не скажи! Все-таки есть разница между людьми. Вот, например, какой человек Дадаш?
Их взгляды встретились в зеркале.
- Ах ты какой! - засмеялась Тахмина. - Хочешь выведать у меня что-нибудь?
- Нет, - сказал Заур. - Я не хочу вмешиваться в твои личные дела.
Сначала Тахмина удивилась, потом, как будто поняв, сказала:
- А, вот оно что! - И очень серьезно добавила: - Меня интересует одна вещь: все думают, что… - Она осеклась и после недолгой паузы продолжала: - Ну, что я любовница Дадаша. Бог с ними. А вот что ты думаешь об этом? Ты, Заур Зейналов?
- Зейналлы, - поправил Заур. - Что я думаю? Не знаю. Мне кажется…
- Ты как-то сказал, что я красивая. Очень приятно. Значит, если я захочу, вокруг меня будут крутиться сто таких, как ты, молодых оболтусов.
- Ну и пусть крутятся, - отрезал Заур.
- О, задело! Ну, хорошо, не сто - десять, пять. Ладно, скажем, ты один-единственный на свете, вот ты. Я тебе нравлюсь, не правда ли?
- Правда! - сказал Заур и нервным движением нажал на педаль. Машина рванулась вперед, как с цепи сорвалась.
- Ладно, ладно, не волнуйся. Я хочу сказать - для чего мне Дадаш? Старый, лысый, пузатый, на носу бородавка… Зачем он мне, в чем я от него завишу? Он мой начальник, ну и что ж? В самом худшем случае - выгонит меня с работы. Так неужели я не заработаю на кусок хлеба? Дай-ка сигарету…
Она закурила.
- …Спасибо. Дело в том, что Дадаш сам это понимает. Он не дурак! - Она пускала дым колечками. - Дадаш до меня кончиком пальца не дотронулся. Да он и не… так сказать! Что от него осталось? - засмеялась она. - Но тут есть один момент. Дадашу нужен слух, нужна молва, потому что в его годы, с его бородавкой слыть любовником молодой красивой женщины очень даже лестно!
На обочине стояли люди. Увидев машину, они подняли руки. "Москвич" проехал мимо, люди что-то прокричали им вслед.
- А мне-то что? Дадашу приятно, и слава богу. Старый человек! Пусть тешится…
- Ты не права. Я слышал, что Дадаш с пеной у рта отрицает этот слух.
- Господи, какой ты еще ребенок! Ну конечно же отрицает! Но если бы этого слушка не было, он уж постарался бы его пустить. Он сам дал повод для сплетни. Разумеется, осторожно, исподволь. С работы выходил вместе со мной, провожал, трепался, многозначительно заглядывал мне в глаза. В отделе беседовал со мной подчеркнуто официально, а в коридоре - подолгу и шепотом. Играл, как говорят, на публику. Или еще приемчик. Звонит однажды вечером к нам, толкует с Манафом, со мной. Я захворала и говорю, что, может быть, не выйду завтра на работу. И что ты думаешь? На следующий день он не преминул сообщить всем: Тахмина неважно себя чувствует, не придет сегодня.
- Брось, ради бога! Ну что тут такого?
- Не понимаешь? Дай-ка спички. Погасла. Ага… Разговоры участились, намеки стали откровенней, тогда - он же умный! - Дадаш начал ругаться, да так яростно, что мертвого разбудить впору. И просветил тех, кто еще не знал: представляете, мол, что за вздор? Она мне в дочери годится, дойдет до мужа, неудобно: хлеб-соль ели за одним столом и так далее. Подумаешь, так нет его честнее! - И ядовито добавила: - Невольник чести. - Замолчала и снова: - Да, вот так все и получилось. Дурацкое положение. Каждое мое слово, каждый жест истолковывается определенным образом. Что бы я ни выказала Дадашу, сердечность или пренебрежение, неважно, - все понимается одинаково.
Почему-то Зауру стало жаль Тахмину. Он подумал, что, несмотря на всю ее развязность и бесконечные шуточки, ей, может быть, совсем не сладко.
- Однако, - тряхнула головой Тахмина, - я, если захочу, тоже могу кое-что устроить. Возьму, например, и начну встречаться с кем-нибудь. И Дадаш останется с носом. - Вдруг ее взгляд встретился с беспокойным взглядом Заура, и у нее возникла озорная мысль. - Например, - сказала она, - пущу слух, что ты мой любовник, и все поверят, потому что ты, слава богу, красивый мальчик, прямо загляденье, к тому же холостой. - Она расхохоталась. - Послушай, может, ты думаешь, что я согласилась поехать с тобой на пляж для этого, а? Умоляю, скажи правду, ты так думал?
Заур отрицательно покачал головой.
- Да! Если б я только захотела, я много чего могла бы натворить веселенького, - вздохнула Тахмина. - Да что-то не хочется. Я ведь вас, мужиков, насквозь вижу, понимаю, кто во что горазд. Дадаш вот горазд на пустозвонство. Ну и черт с ним, пусть тешится. Не убудет меня от этого.
- Как это не убудет? А разве он не порочит твое имя?
- Дорогой мой, - сказала она, - а ты знаешь, кто особенно боится опорочить свое имя? Те людишки, которые по уши увязли в грязи. Единственное, что они пытаются сохранить в чистоте - свое драгоценное имя, не дай бог, и это замараем! Я считаю, что если сам себя не замарал, то, что бы ни болтали люди, - плевать!
- А Манафу? Манафу тоже плевать?
- О, мой муж - это уникум. Другого такого в мире нет. Я, говорит, совершенно спокоен, в жене своей абсолютно уверен, она чиста, как ангел. Вот только красива, бедняжка. А красивым всегда завидуют, о них всегда злословят. Что, разве он не прав?
- Не знаю, может, и прав.
Тахмина насмешливо на него поглядела.
- Ты думаешь, он сам верит в то, что говорит? В глубине души он знает, что я не люблю его, а значит, не могу быть верна. Но он прогоняет от себя эту мысль. Так - спокойненько, тихонько и гладенько - живем не хуже людей. Никаких тебе треволнений. Но там, - она протянула палец к груди Заура, - вот-вот здесь есть у него колодец. И на самом дне его таится утешительная мыслишка: ну и что, я ведь тоже ей изменяю. - Тахмина громко засмеялась. - Но его любовницы такие уродины, кошмар! Двух я знаю. Одна - в Баку, другая - в Тбилиси. Вот какой красавчик, междугородный донжуан. Наверное, и в Москве есть кто-нибудь. Во всяком случае, он частенько придумывает повод и смывается в Москву. Вот и нынче - уж месяц, как он в Москве. И, кажется, ему там неплохо. Обратно не торопится.
Безразличным, ленивым движением она опять повернула к себе автомобильное зеркальце и, достав тюбик, начала красить губы очень яркой красной помадой, причем намазывала ее толстым слоем. Закрыла тюбик, положила в сумку…
Заур взглянул на нее. Тахмина подняла удлиненные тушью ресницы. В самой глубине ее глаз как бы открылся абсолютно черный бездонный провал - так в пустыне в песках вдруг просверливается воронка. Бездонный ход в глубь ее души, спуск в пропасть.