Она сказала это так решительно, что Заур не стал настаивать. Он дважды перекувыркнулся, попрыгал, размялся. И побежал к морю.
Не отрывая от него глаз, Тахмина, не раздеваясь, вошла в море и брела, пока вода не достигла колен.
Заур нырнул раз, другой. С него слоями сходила усталость от работы, от дороги. Вода, теплая, как сон, на поверхности и прохладная в глубине, ласкала кожу, расслабляла мускулы, успокаивала нервы. Он вспомнил слова бабушки: "Ковер гладят по ворсу". Море как будто гладило его по ворсу.
Он уплыл далеко, берег сжался, машина превратилась в зеленое пятно на желтом фоне. Тахмина исчезла. Было глубоко. Величавая безбрежность моря, его спокойствие, его кружащая голову гармония на минуту испугали Заура. Но он вспомнил о своей многолетней сноровке пловца. Успокоился. И понял, что этот страх - от глубины и еще от тяжелого спокойствия моря. Он развел руки, лег на воду. Увидел небо, в нем - бог весть откуда появившиеся редкие облака.
Подумал о Тахмине. О ее редкостной красоте, накрашенных губах, насурьмленных глазах, длинных ногах. О женственном очаровании ее смеха, голоса, аромата. О причудах, рассеянности.
Он вспомнил других женщин, о которых приятно было вспоминать, и подумал, что ни одна из них не влекла его так сильно. Он был совершенно уверен, что нравится Тахмине. И если это так, почему они не могут просто принадлежать друг другу? Для чего естественное желание непременно нужно одевать во что-то - во всякие пышные, пустые, ненужные слова? Для чего, ну, для чего нужно говорить столько ничего не значащих слов? Зачем вообще надо что-то объяснять? Если они оба этого хотят, если это должно произойти и непременно произойдет, кому нужны все эти слова, в которые никто - ни он, ни она - не верит? И все-таки эти ни ему, ни ей не нужные слова должны быть сказаны, как будто здесь есть кто-то третий. Ради него, чтобы его обмануть. Как странно. Может быть, это какой-то ритуал?
Он поплыл к берегу, вышел на песок. Огляделся. Тахмины не было видно. Вот еще новости! Громко крикнул:
- Тахмина!
- Я здесь.
Он поднял голову и увидел ее на самой верхушке скалы.
- Осторожно, упадешь!
- Не бойся.
Тахмина, прыгая, как коза, спустилась со скалы.
Заур разлегся на песке. Его черно-волосатая грудь мерно подымалась. Он переворачивался с боку на бок.
Тахмина открыла сумку, достала хлеб, зелень, редиску, сыр. Постелила скатерть.
Она проделала это так непринужденно, что Заур поразился:
- Я и не знал, что ты такая хозяйка.
- Ты еще многого не знаешь. Вот, например, ты не догадываешься, какой сюрприз я тебе приготовила.
- Что за сюрприз?
Тахмина молча вытащила темную бутылку.
- Привезла из Москвы, - сказала она. - Храню его уже год. Тебе повезло. Это "Камю". Правда, коньяк не пьют под такую закуску, да что поделаешь?
"Вот уж правда, попалась рыбка не простая, а золотая, - подумал Заур и пошутил мысленно: - Смотри, красавчик, как бы тебе самому не попасть в сети".
- Что ты смеешься?
- Ничего. Честное слово, Тахмина, другой такой, как ты, на свете нет!
Потом зашло солнце.
Ржавый закат покрыл ржавчиной море.
Потом они выпили. Потом опять выпили. Еще. И еще.
Потом показалась луна. Потом Заур обнял Тахмину за шею. Тахмина сняла его руку, как шарф.
- Подожди, - сказала Тахмина, - подожди. Ты же фотографируешь, ты должен знать, что любовь, как снимок, проявляется в темноте. - Потом сказала: - Давай останемся здесь на ночь.
Заур подумал, что месяц назад он с трудом достал для своего "Москвича" четыре новые ярославские покрышки, заплатил за них двести рублей. Если они заночуют в этом чистом поле, ночью кто-нибудь может запросто раскурочить машину. Конечно, он спортсмен. У него разряд по штанге. Двух-трех он раскидает. Но если их будет больше…
Он налил еще рюмку и сказал:
- Прекрасная мысль, останемся.
Потом Тахмина начала рассказывать о своем детстве.
- Когда я училась в третьем классе, одна подруга рассказала мне об отношениях между мужем и женой, просветила меня насчет того, как рождаются дети. "Дура ты, - сказала я ей, - это твои родители так делают, а мои - никогда". Она нахально посмотрела на меня, засмеялась: "Сама ты дура! А как же ты появилась на свет, а? Как?" Я поссорилась с ней. Но, поразмыслив, решила, что она права. Несколько дней я не могла смотреть на своих родителей. Они все спрашивали: "Что случилось, дочка?" Я не отвечала. А про себя твердила: "Что случилось, что случилось? То случилось, что вы мне противны, бесстыдники!"
Потом Заур сказал:
- Не начинай, бога ради, снова о мужьях, женах и детях и будь здорова.
Тахмина сказала:
- И ты будь. Ребенка я не хочу, но от тебя - пожалуй.
- Нет уж, извини! - А потом добавил: - Жаль, что соли нет. Редиска без соли - сама понимаешь…
Высыпали звезды, и Тахмина сказала:
- Смотри, небо как будто посолили. Это для тебя: ткни редиску в звезды и ешь.
Заур сказал, что тогда звезды можно сравнить с чем угодно, например с семечками. Тахмина сказала:
- Конечно, можно, давай будем щелкать семечки…
Стало совсем темно, и Заур взялся за пуговицы ее платья. Тахмина отвела его руку и сказала:
- Подожди, я расскажу тебе сказку.
А Заур сказал:
- Не хочу никаких сказок, хочу тебя.
Тахмина сказала:
- Сказка как раз обо мне. Ее мне рассказывала бабушка давным-давно. Сказка про Асли и Керема. Говорят, в день свадьбы отец Асли подарил ей платье. Вот такое, как мое, с пуговицами сверху донизу. А платье это было заколдованное! В брачную ночь Керем начал расстегивать пуговицы. Но когда осталась последняя, все пуговицы… то есть петли… застегнулись снова.
Заур сказал, что это глупая сказка, и Керем какой-то болван, и вовсе не обязательно расстегивать все пуговицы до последней.
Тахмина сказала:
- Ты сам дуралей, а сказка гениальная. Она прямо обо мне. Многие думают, что расстегнули все мои пуговицы. А осталась одна, последняя, и я снова застегиваюсь до самого подбородка, запираюсь на замок.
Заур сказал:
- Ничего, и пуговицы расстегнем, и ключ подберем.
Тахмина сказала:
- Не смейся так, тебе не идет, когда ты так смеешься, ты становишься похожим на других. Я хочу, чтобы ты ни на кого не был похож. Я хочу, чтобы у меня был от тебя ребенок. Чтобы он был на тебя похож, но ты не будь похож ни на кого.
Заур сказал:
- Ну, что ты все - ребенок да ребенок. Хочешь ребенка - роди. Слава богу, у тебя есть муж. Или твой муж…
Тахмина вылила коньяк из рюмки ему на голову и тут же пожалела об этом. Она сказала:
- Как жаль, что я вылила коньяк на твою пустую башку, лучше б я выпила его и все забыла. - Потом Тахмина поцеловала его - и сразу же отстранилась. - Все, - сказала она, - не подходи ко мне. - Потом сказала: - Если б я хотела ребенка, он был бы у меня в восемнадцать лет. Это была моя первая любовь. Первая и последняя любовь.
И Тахмина стала рассказывать о своей первой и последней любви. Она встретила того человека, когда ей было шестнадцать.
- Имени его не скажу. Потому что его все знают… Да нет, дурачок, конечно, не Дадаш, что ты привязался к этому Дадашу? Что Дадаш в сравнении с ним? Дерьмо! Дадаш ему в подметки не годится. Он был красавец, я считала его принцем, Иосифом Прекрасным. Для него я была готова на все. Когда я видела его, я теряла голову. Если б он сказал - умри, я бы на смерть пошла. Однажды я почувствовала, что беременна. Глупенькая! Я и боялась, дуреха, и радовалась. Сказала ему, думала, он тоже обрадуется. Я ведь знала, что он любит детей. Он всегда говорил, что скоро получит квартиру и мы поженимся. А он стал белый как бумага. Упал на колени, стал умолять. "Не губи, говорит, у меня в районе семья, дети". Отвел к врачу. Это было моим первым университетом. Ну и ладно, давай выпьем.
Они выпили, потом Заур спросил:
- А Манаф?
- Ну что Манаф? Не пойму, что он тебя так волнует? Кто такой Манаф? Манаф - тень, нуль, нет его. Вон в Тбилиси у него жена и ребенок, пусть катится к ним.
- У него и ребенок есть?
- Дочка. Семи лет. В этом году пойдет в школу. Он купил ей портфель, пенал, тетради, все такое, повез. Как будто я не знаю. Прячет от меня. Когда-то Манаф добивался меня. А я его знать не хотела. Он говорил: "Не пойдешь за меня - удавлюсь". Наконец он мне надоел, измором взял, и я ему сказала: "Знаешь что? Имей в виду, до тебя у меня был кое-кто. И мы с ним были близки". Пожалела я его - смолчала про аборт. Он побледнел, как сейчас помню, потом закрыл лицо руками и застыл. Прямо статуя скорби. Ушел, и три дня его не было. Потом явился - щеки ввалились, глаза запали. "Мне ни до чего нет дела, говорит. Я на все согласен. Идем в загс. Сегодня же". Я сказала: "Ну нет, прежде выслушай мое условие. Ты никогда не будешь спрашивать меня об этом человеке и не будешь пытаться узнать о нем. И никогда не будешь меня попрекать…" - "Что ты, сказал он, конечно!" Больше мы об этом не говорили. И через два дня пошли в загс. Вечером после свадьбы посмотрела я на него… Жалкое зрелище. Он был как побитый пес. Один глаз смеется, другой плачет. Я сказала: "Ты знаешь, условие условием, но я тебе вот что открою: этот человек был моим женихом. Свадьба должна была состояться через неделю. Но… мы поспешили… Ты знаешь, бывает… ребячество, глупость… За два дня до свадьбы он утонул в море". Ей-богу, Манафу как будто подарили весь мир. Он чуть не плакал у моих ног. Боже, как чудовищно глупы мужчины!