- Жили-были сироты Иван да Марья. Родилси у них сын Степан, да такой, что вборзе назвали его Степан-богатырь. Восьми лет Степан уж на коне по полям полевал, поленицей удалой стал. Твоих лет был, значит, а ростом-то хоть и ты велик, но тот раз в пять тя выше. И хошь ты силен да крепок, а тот раз в сто дородней тя силой-то. Богатырь великой! Никого не боится, и все ему радость и веселие: и день, и ночь, и зима, и лето, и люди - что стары, что малы, что мужики, что женки. И его все любили, а пуще всего девки. Круг его и птицы и люди поют, цветы расцветают, и сладкой дух их кружит ему голову. Радуется Степан-богатырь, не наглядится на божий свет, будто в райском саду живет. Песни сам распевает, меды, вины разны пьет да красных девок ласкает.
Вот раз едет он на коне богатырском по лугам со цветами лазоревыми, мимо садов яблошных да вишенных, к любе своей спешит.
Вдруг навстречу ему баба Яга в ступе мчит, пестом погоняет, метлой след заметает. Горбата, нос крючком, рот беззубой, токмо два клыка, как у кабана, наружу вылезли, глаза зелены, словно кошачьи. Страх глядеть, какова, а Степан-богатырь и ей радуется, словно мать родную видит. Смеется и баба-Яга, да от смеху того у всякого бы дрожь по спине, а Степану хоть бы что.
- Здравствуй, - говорит, - бабушка!
Остановилась Яга, посмотрела на него из-под ручки и даже клыками заскрипела от злобы. Степан же и того не понимает, думает: ради ласки она ему зубами-то щелкает. Молод вельми - зло-то мирское от него в то время словно пеленой узорной завешено было…
- Дурак еще ты, Степанушка, - змеей шипит баба Яга, - телом ты богатырь, а умом и сердцем - дите…
Дивится Степан речам ее, а сам чует, что не понимает, о чем она баит.
- Не разумею, бабунька, - говорит, - про что сказываешь…
- А что ты разумеешь-то? - с гневом отвечает Яга. - Хочешь ли ты разуметь усе, как надобно? Коли хошь, то вот тобе коготок линялый от Гамаюн-птицы вещей…
Положил Степан коготок за пазуху, а Яги и след простыл. Задумался он, и конь его стоит смирно, задремал даже. Ничего Степан уразуметь не может, токмо тоска его, словно мышь, грызет. Глядит он - солнце-то сияет, а день-то темнеет, глянул на цветы на лазоревые, что душу его радовали.
Видит, потоптал он их множество конем своим, да и другие проезжие не менее его притоптали, да и скот немало объел. Пожалел Степан цветики притоптаны и поехал садами. Сорвал яблочко румяное да пахучее, разломил его, а у самых косточек жирный червь сидит, все объел кругом, обгрыз и дерьмом своим запакостил…
Швырнул Степан с досадой яблочко и поехал прямо на широкий двор к любе своей. А на дворе-то крик, стон и плач. Одних кнутами бьют, других батогами. Никогда того Степан не видал, а ведь скольки месяцев кажный день тут проезжает…
- Что такое? - крикнуть хочет, а выходит у него шепотом.
И слышит, что тоже кто-то шепотом ему в ответ из его же пазухи шепчет:
- Правеж то, Степанушка. Повседневно так дворской со слугами недоимку из сирот выколачивает. Токмо без меня ты ране того не видал…
Тоска тут смертная Степана взяла.
- То коготок Гамаюн-птицы шепчет, - закричал он голосно. - Помрачила мне свет божий баба Яга!..
Ищет он за пазухой коготок вещий, скорей бросить прочь его хочет, а найти не может. Нащупал потом - под кожу ему ушел коготок-то да к ребру под самым сердцем и прирос…
Илейка вздохнул и добавил:
- Вот-те и притча.
Иван не понял конца и спросил:
- Пошто же свет-то у него помрачился?
- Детство в душе его кончилось, - грустно ответил Илейка. - А какая без детства-то радость?..
Задумался Иван, все еще не понимая, и вдруг уразумел все.
- Сие как у Адама с Евой, - сказал он вполголоса, - когда они яблоко съели…
Глава 14. Во Владимире
На другой день поехал Авраамий литургию служить в соборе у Пречистой и пригласил с собой княжича.
- Пришли новые вести, и ныне с амвона скажу их христианам, - говорил он, усаживаясь в сани.
Иван с Илейкой пошли к коням своим и поехали шагом за владыкой, а позади их конная стража в небольшом числе.
Гудели торжественно колокола им навстречу, когда они подъезжали к собору, а вспугнутые звоном голуби стаями кружили около звонницы. Толпился народ на площади, и все, прикрывая глаза от солнца, смотрели на владыку и княжича. Нищие - хромые, слепые, безрукие - старики и старухи заполняли всю паперть.
Слезая с коня, Иван слышал, как недалеко от него, утопая в звоне церковном, глухо и печально тянулась песня нищих:
Злы татарове набегали,
Избы, теремы сожигали,
Старых стариков убивали,
Молодых в полон полонили…
Отдав коня Илейке, Иван стал подниматься по ступеням паперти вслед за владыкой, благословляющим народ. Почти у самых дверей храма нежданно догнал его чистый и звонкий голос, покрывая голоса всех других:
Встань, пробудись, дитятко,
Сымай со стены сабельки
И все-то мечи булатныи.
Ты коли-руби сабельками
Злых татар с татарчонками.
Всех секи, кроши губителев
Ты мечами да булатными…
Княжич Иван оглянулся и видит: стоит высокая слепая старуха. Глаза ее покрыты бельмами, неподвижно глядят, куда - неведомо, а голос ручьем серебряным разливается, тоской течет со слезами горькими. Сжалось сердце Ивана от голоса этого, - будто ото всей земли русской идет он. Оглянулся княжич опять назад, да ворота церковные за ним затворились, а в храме стихло все вдруг и замерло. Владыка остановился и за руку удержал возле себя княжича.
- Помедлим тут, - прошептал он, - сей часец протоиерей Тихон читать будет канон на поганых татар…
Утреня уже кончилась, и из алтаря вышел старец протоиерей в одной епитрахили и молитвенно, как в говение великопостное, преклонил колени пред алтарем у царских врат. Встав и крестясь истово, возопил он со скорбной мольбой тихо, но внятно:
- Силою непобедимою, Христе, матери своея молитвами препоясав князя нашего, покори ему поганых, ты бо державец един во бранех, человеколюбче!..
Снова простерся ниц священнослужитель, и все, что были в соборе, словно вздохом одним вздохнув, пали на колени в тоске и слезах. Плакал, стоя на коленях, и княжич Иван.
Не вставая с колен, еще жалостней и громче воскликнул протоиерей дребезжащим старческим голосом:
- Ярость неверных врагов, злую гордость и шатание покори под нозе, молим тя, владычице, благоверному князю нашему, твое заступление охраняющее.
- Господи, сокруши злых агарян и Шемяку, - отирая слезы, прошептал Иван и устремил взгляд на икону Спасителя.
Владыка Авраамий тихонько дотронулся до плеча его и быстро шепнул:
- Иди за мной к амвону.
Княжич медленно поднялся и пошел за владыкой. Народ, почтительно расступаясь, открыл им посреди храма широкий путь к алтарю, а клир торжественно пошел им навстречу.
Началась литургия. Служил сам владыка. Княжич Иван, слушая церковное пение, крестясь и отдавая поклоны, когда следует, весь погрузился в неясные, запутанные думы. И все грустнее ему становится и хочется не то молиться, не то плакать. Вспоминаются все недавние беды и горести, и вот сызнова Шемякины козни, и сызнова татары казанские, и страшно и горько Ивану, тоской гнетет его неизбывной.
- Господи, - шепчет он со слезами, - пошто, господи, у меня, как у Степана-богатыря, потемнен в глазах свет божий?
Мятется душа его, думает он обо всем, что слышал от князей, воевод, отцов духовных, от Илейки и Ермилки-кузнеца. Понять все слышанное хочет, и вот-вот приходит к нему это понятие и опять ускользает. Бьется так он в думах своих и вдруг чует, что и звон и песнопение церковные смолкли, тишина в храме, а с амвона слова владыки Авраамия доносятся, которые не сразу он понимает.
- Шемяка же Каину подобен, - говорит с горестью владыка, обращаясь со словом к молящимся, - паки ополчась на брата своего старшого, на великого князя, неволит христиан христианскую кровь проливать. Распри и рати снова творит, крамолу непрестанно кует с погаными вместе. Понудил злодей ныне великого князя на новую рать. Татарове же токмо и жаждут грады и села наши мечу предать и разграбить. И токмо ослабнет от злой усобицы Русь, - опять Орда придет. Паки кровь отцов и братий наших, яко вода обильная, напоит землю. Многие братья, сестры и дети наши в полон уведены будут погаными.
Села наши запустеют, дикой травой порастут, церкви оскверненные без звону будут, яко немые…
Владыка смолк, подавленный горем, но тотчас же снова возвысил голос свой:
- Но оставим речи печали и так с верою возопиим: "Воскресни, боже, суди земли! Воздвигни великого князя, умножи силу его. Укрепи, боже, нас и утверди. Не дай, господи, в полон земли нашей язычникам, не знающим бога истинного! Подай, господи, победу великому князю, победу на вся, восстающая на ны!"… Аминь!
- Аминь, аминь, - послышалось со всех сторон. - Заступи и помилуй нас, господи, от поганых! Накажи злодея и вора Шемяку!..
Народ зашумел и, крестясь, стал выходить из собора…
Уже третью неделю живет княжич Иван во Владимире. Вернулся уж с полками своими к празднику рождества Христова наместник владимирский, воевода Беззубцев, Константин Александрович.